А я разожгу под тобой костёр. (1/1)

Почему Соня доебалась именно до Фёдоровой, теперь уже сказать сложно.Вообще, Соня не была ни задирой, ни бычкой, ничего такого?— Соня была как все. Она курила потихоньку, она пила дешманские энергетики, иногда курила и пила что покрепче, если компания хорошая выпадала.Училась так себе.В основном потому, что банально не старалась. Хотя многое ей могло бы даваться хорошо, приложи Соня больше усилий, но нет?— Соня усилия прилагала к тому, как бы незаметно протащить в школу бутылку вина на Новый год, а не к изучению математики или литературы.Соня не была дурой, но и самой умной не хотела.А потом к ним перевелась Фёдорова.То ли из Питера, то ли из Москвы в их ебеня?— Соня хуй знает, потому что, когда Фёдорова рассказывала про это вот всё, она не слушала, залипая на пухлые губы, чёрные проволокой ресницы и кукольно-большие глаза.Если честно, Фёдорова была красивая, с ямочками на чуть полноватых щеках и кудряшками.Если честно, Соня в таком выводе не призналась бы даже себе.—?Чё ты лыбишься, уродка? —?бросила она Фёдоровой?— ?я Оксана, очень при…??— когда та подошла занять свободное место за соседней партой. —?Думаешь, дохуя умная-красивая? Попустись, ты тут нахер никому не упала, королева.И Соня сама бы точно сказать не могла, за что?— нахамила за что, наехала за что, обозвала, за что ногой в тяжёлом мужланском берце выбила стул, когда Фёдорова, от неожиданной, неоправданной этой желчи смутившись, молча попыталась сесть.—?Свали, тут Анька сидит, она болеет сегодня,?— соврала Соня?— Анька сидела у окна, да и не были они с Евстигнеевой такими подругами, чтобы так вот место от кого-то защищать,?— тупо как-то соврала, но рот захлопнуть не успела, как и тогда, когда доебалась с нихуя.Может, надеялась, что Фёдорова перестанет улыбаться и огрызнётся в ответ. Может, ждала, что Фёдорова, всю эту напускную интеллигентности шелуху с себя сбросив, драться полезет.Но Фёдорова улыбнулась уголками губ, плечами пожала, рюкзак поднимая с пола. ?Извини?. И безропотно ушла на заднюю парту.Наверное, с этого началось. В этом причина.В том, что Фёдорова только улыбалась и извинялась. И говорила всегда вежливо. И вообще?— очень сильно как-будто бы пыталась всем вокруг понравиться.Лживая лицемерная сука!Соня была уверена, что она пиздела каждый раз, когда открывала рот. Когда говорила Аньке, что у неё клёвые татухи и очень красивый цвет волос. ?Жалко я так не могу, родители не разрешат, а хотелось бы. Я бы, знаешь, что себе сделала? Надпись вот тут сначала, смотри…?Когда смущалась и отводила глаза, когда препод по литре хвалил её сочинения. ?Красивый слог, ляль, ты стихи писать не пробовала??И Фёдорова качала головой и говорила какую-то хуйню, вроде того, что хочет стать переводчиком или юристом, или даже совместить, получив два высших, потому что ей нравятся языки, а ещё хотелось бы приносить людям пользу.Ну хуйня же! Не говорят так нормальные люди. Не мечтают в их возрасте о скучной денежной работе и стабильности.Не одеваются нормальные девчонки в дурацкую, всегда идеально выглаженную и чистую форму, не переживают за лишнюю складку или пятнышко.А ещё не рвутся так отвечать, готовить доклады и участвовать в разной ебанине, вроде олимпиад. Не трясутся за каждый балл и не выслуживаются ради оценок и хорошего отношения учителей.Только разве что совсем отбитые пиздливые крысы.Такие, как Фёдорова.Поэтому, наверное, Фёдорова заслужила.—?Смотри куда прёшь! —?Соня не стеснялась пихнуть Фёдорову в грязный подтаявший сугроб у ворот школы, будто бы случайно пробегая мимо.—?Упс, а полы тут такие скользкие, пардон. —?Соня не брезговала поставить Фёдоровой подножку, если встречала в туалете.—?Ой, извини, не заметила, что ты тут, ну, ты сама виновата, что ты такая карлица! —?Соня не чувствовала угрызений совести, когда в очередной раз специально проливала Фёдоровой суп на пиджак или опрокидывала компот на юбку в столовой.И Соня абсолютно точно даже не парилась над выбором интонаций и выражений, когда в раздевалке перед физкультурой ляпнула:—?Ну ты ебать корова, Фёдорова, одна пол-лавочки заняла! Фубля, прикройся, жируха, смотреть противно!И ладно, что вообще Фёдорова никакая не корова, наоборот даже скорее.Да и девчонки все смеялись очень дружно и тыкали пальцами. И Фёдорова очень смешно прижимала только что снятую рубашку к груди, краснея и пряча глаза за кудряшками.И вообще не обиднее же обычного, ну.Первой заметила, что Фёдорова перестала ходить в столовую, Евстигнеева. Соня не то, чтобы подслушивала или как, но так уж случилось, что девчачий туалет у них был буквой Г, а Анька с Фёдоровой как раз говорили в том закутке, когда Соня вошла.—…ты не ешь?! —?услышала она обрывок вопроса и просто не смогла уйти.Анька была злая что ли, или обеспокоенная, Соня не разобрала, как и то, что проблеяла в ответ Фёдорова, только что-то привычно мягкое, наверняка, сквозь свою обычную дебильную улыбку.?…раюсь… мально, не… спокойся…??— Какой нормально, Ксана?! Старается она! —?Анька не кричала, но говорила как-то надрывно?— голос дрожал. —?Какой нормально?! Для кого стараешься? Почему ты слушаешь не свою подругу, а эту суку?Тогда Фёдорова ничего не сказала?— она выбежала из туалета, Соню даже не заметив, а Соня… Соня впервые за несколько месяцев, которые Фёдорова провела в их школе, осознала, что, наблюдая её и унижая каждый день, оказывается, абсолютно не замечала.Не замечала, не задумывалась, есть ли у Фёдоровой друзья, и совершенно пропустила момент, когда та начала общаться с Анькой.Не то, что не думала, почему Фёдорова перестала ходить в столовую,?— даже этого не осознала.Перед следующей физрой Соня смотрела внимательно. Она заняла удобный угол, зная, где обычно почти самой последней переодевается Фёдорова, и нарочно делала всё медленно, чтобы уж наверняка оказаться с ней рядом.Фёдорова была бледная.Она переодевалась нервными, рваными движениями, как будто стараясь сделать всё быстрее и показать как можно меньше, её руки дрожали. Соня с удивлением заметила, насколько хрупко выглядели её запястья в манжетах рубашки.И пальцы. И мелькнувшие, когда Фёдорова надевала футболку, ключицы.Почему Соня не видела раньше?Почему толкая Фёдорову в сугроб или в лужу, Соня не чувствовала ладонью, насколько худые стали её плечи? Почему не обращала внимания, как заострились её колени, когда ставила очередную подножку?Соня видела это лицо каждый день, каждый день ухмылялась, глядя в эти глаза, но ни острые скулы, ни бледность почему-то не казались ей достойными беспокойства.На пухлых губах Фёдоровой были трещины и корочки, она облизывала их осторожно то и дело, но густая тёмная капля крови появлялась опять и опять?— Соня видела это и сама непроизвольно кусала губы.Почему-то хотелось эту каплю попробовать?— стереть большим пальцем, нажимая с силой, чтобы растягивалась кожа, чтобы больно, чтобы ранки кровили сильнее, а потом слизать это с подушечки. Или наклониться, потянуться ближе?— Фёдорова маленькая, низкая, её удобно будет прижать к стене,?— укусить, вгрызться в эти ёбанные губы, чтобы кровь на языке, чтобы Фёдорова дёрнулась, заплакала, задрожала, чтобы…Соня подняла взгляд от губ и встретилась с Фёдоровой глазами.Они были огромные на сильно похудевшем лице, светлые, глубокие. Чёрные зрачки?— как булавки размером. И эти длиннющие, как у фарфоровой куклы, ресницы…Соне почему-то захотелось её поцеловать. Почему-то показалось, что Фёдорова сейчас догадается. Твою мать!Застигнутая за странным этим желанием и осознанием врасплох, Соня могла только защищаться, а защищалась она, как насмерть дралась?— оскорблениями и издёвками.—?Что смотришь, жируха? Красивых девушек не видела? —?Соня ухмыльнулась и вальяжно откинулась на лавке. Фёдорова вздрогнула и отступила на шаг, сложила брови грустным домиком. —?Ну да, конечно не видела, где бы тебе увидеть. Ты же в зеркале каждый день только жирную уродку видишь.Немногие оставшиеся в раздевалке девочки захихикали. Фёдорова нахмурилась сильнее и выбежала вон.А Соня впервые почувствовала что-то, похожее на ненависть. К себе самой.Фёдорову она не трогала с этого дня несколько недель: не подходила, не задевала издалека, не толкала и не оскорбляла?— только смотрела.Фёдорова казалась нормальной. Обычной.Она всё так же отвечала на уроках, мило улыбалась, извинялась, разговаривала вежливо. Она носила всё те же рубашки и юбки с пиджаками. Она?— старалась быть хорошей.Иногда рядом с ней была Евстигнеева?— Анька смотрела на неё обеспокоенными глазами, нервно улыбалась, то и дело норовила поддержать за локоть, приобнять, коснуться-коснуться-коснуться!Соню это бесило.Бесила Анька, которая носилась с Фёдоровой, как с фарфоровой. Бесила Фёдорова, которая на эту дурацкую заботу только улыбалась. Бесило то, что почему-то хотелось самой?— Фёдорову обнять, Фёдоровой коснуться, Фёдорову…Зараза!—?Ну что?! Что ты ходишь здесь?! Достала! —?огрызалась Соня на неё каждый раз, когда случалось ближе пересечься в туалете или коридоре, а Фёдорова только смотрела своими кукольными глазами и хмурилась, кусала губы.А ещё таяла на глазах.Соня видела, как теперь на ней висели рубашки, как запястья стали ещё тоньше, как медленно, но верно от румяных щёк с ямочками не осталось ничего.Теперь Евстигнеева чуть не за руку водила её в столовую и сидела рядом, пока Фёдорова, виновато улыбаясь, ковыряла вилкой котлету с салатом, делая вид, что ест.Делая вид.Евстигнеева не замечала, потому что Фёдорова улыбалась и говорила с ней, лицемерка, отвлекала, заговаривала зубы какой-то дружеской чепухой, пока рука с вилкой крошила несчастную котлету на множество кусочков и буквально размазывала по тарелке. А вот Соня замечала. Соня смотрела во все глаза, Соня следила, поэтому знала, что даже съев половину злосчастной котлеты, Фёдорова потом отделывалась от Аньки и уходила блевать в туалет.—?Что ты делаешь? —?однажды Соня даже подкараулила её там и спросила.Фёдорова вытерла влажные покрасневшие губы и отвернулась от раковины.—?Пытаюсь стать красивой. Такой, чтобы нравиться тебе,?— сказала она, и Соня не нашла в себе слов ни уколоть, ни обидеть, ни даже спросить?— почему? От такой неприкрытой честности стало страшно.Дома вечером Соня загуглила.Долго перещёлкивала статьи, читала и кусала постоянно пересыхающие от нервов губы, а потом взатяг курила в открытую форточку полночи. Стоял конец января, морозный и колкий, и Соня дрожала от ледяного сквозняка и шмыгала носом.От ледяного сквозняка, да. Не от того, что у Фёдоровой анорексия.И точно не от того, что это Соня виновата. Ну, Соня в том числе, не одной же отдуваться.У Фёдоровой есть родители, подружка вон есть, есть учителей полная школа?— почему из них заметила только Анька? Почему только она делает хоть что-то? Почему позволили?— Фёдоровой таять, а Соне…А вообще… Какое Соне, например, дело? Фёдорова ей никто, даже не подруга?— не Оксана, как Аньке Евстигнеевой, не Ксана, не Ксюша?— ебучая лицемерка Фёдорова, которую Соня терпеть не может за то, как она улыбается лягушачьим ртом, как смотрит голубыми своими глазами, как разговаривает, как дышит… как… живёт…Которая Соню самим своим существованием нескончаемо с самого первого дня в школе бесит, которая из-за Сони не жрёт ничего и тает, как ебучая снегурочка с приходом тепла.Бледная, кудрявая, фарфорово-хрупкая.Которую хочется трогать, обнимать, по кудряшкам этим гладить, по худой спине под рубашкой, целовать которую хочется.И Соня её, кажется, ненавидит до смерти за то, что так любит.Соня курит в форточку, дрожа от январского морозного ветра и осознания, сжимает очередную сигарету холодными побелевшими пальцами и чувствует, как слёзы на щеках покрываются корочкой льда.Соня мучится почти до конца февраля. Смотрит на угасающую Фёдорову днём, а по ночам рыдает в подушку, потому что?— сука! Почему? Почему Соня? Почему в неё?!Почему не в парня с параллельного, как нормальные девчонки? Или хотя бы не в молодого красивого физкультурника?Почему в Оксану Фёдорову? За что?Соня не знает.Однажды ночью ей снится Фёдорова?— холодная, бледная и мёртвая. Голая на гладком металлическом столе патологоанатома. Такая худая, что впору в анатомический музей вместо скелета.А голубые глаза всё равно на Соню смотрят. И губы?— синие, покрытые корочками, как при жизни,?— шевелятся, Соню по имени беззвучно зовут.—?Перестань,?— через два дня Соня зажимает Фёдорову?— Оксану, Сонечка, Оксану! —?в туалете, от умывальника оттесняет уверенно, в два шага спиной доводит до стены, прижимая и ладонями по обе стороны от кудрявой головы упираясь.Оксана маленькая, она Сони почти на голову ниже и, когда смотрит прямо, взглядом Соне ровно в губы упирается.А ещё она поддаётся безропотно, когда Соня её спиной вперёд к стене ведёт, непонятно почему то ли доверяя, то ли любое сопротивление считая безнадёжным?— Оксана для Сони нечитанная книга даже не на незнакомом языке?— книга, на замок закрытая, запаянная, не дай бог, намертво, потому что Соне чуть не впервые в жизни читать хочется.Бережно страниц её касаться.Оксана вздрагивает, когда спиной?— лопатками острыми?— прислоняется через рубашку к холодной кафельной стене, и Соня одну ладонь ей под спину, аккурат между лопаток этих укладывает.—?Перестань,?— повторяет.Оксана моргает медленно, взгляд с Сониных губ ей в глаза переводит.—?Что перестать? —?спрашивает, так серьёзно-серьёзно из-под пушистых ресниц глядя, что Соня сначала позорно думает сбежать?— обозвать, в лицо это плюнуть и сбежать. Но нет же, сама же решила, что должна быть сильнее.—?От еды отказываться перестань,?— каждое слово чеканя, отвечает Соня. —?Блевать там и… что ты ещё делаешь, не знаю. Перестань.И чуть не срывается, когда Оксана на слова её головой качать начинает.—?Ты… —?Соня дыхание как перед прыжком в бездну задерживает. Хочется ещё и зажмуриться, но напротив стоит Оксана и океанскими своими омутами прямо в душу смотрит, и Соня не может, не может не смотреть тоже. —?Ты просто… уже красивая. И с самого начала была. А я дура. Я люблю тебя.Ну вот. Признаётся. Душу наизнанку выворачивает.Оксана улыбается грустно.—?Врёшь,?— не шепчет даже, больше просто губами двигает, слово беззвучно произнося, и вот тут Соня срывается.—?Я вру? —?громким шёпотом, наклонясь, чуть не в Оксанины губы орёт, хмурится упрямо. —?Я тебе покажу сейчас, как я вру, карлица ты ебучая.И целует наконец. И губы у Оксаны оказываются прямо такие же, как Соня себе представляла?— сухие, тёплые, от корочек и трещинок колючие,?— и вся Оксана оказывается у Сони в руках дрожащая, тёплая, нежная?— она свитер Сонин на груди у неё судорожно в кулачках сжимает, привстаёт, подаётся, отвечает, а в голубых глазах кукольных зрачки уже не булавками, а двумя широкими чёрными омутами топят радужки голубизну.—?Веришь? —?выдыхает потом Соня, когда дольше не получается, а ближе становится больнее.Оксана кивает и уголками губ улыбается. ?Верю?.Она лоб Соне на плечо роняет, в объятиях её вся оседает мягко, словно поцелуй этот все силы из неё вытянул.—?Не будешь больше? —?спрашивает Соня, дыхание переведя, и тихое ?да? на выдохе шеей чувствует. —?Вот и умница.Оксана губами ей в шею утыкается теснее, прямо широкой лягушачьей своей улыбкой.И Соня чувствует, как странная дыра в груди затягивается по миллиметру?— свежей кожей зарастает?— больно и очень правильно, как и улыбающаяся ей Оксана Фёдорова рядом.Она чувствует, как становится легче ощутимо, будто бы огромный камень с плеч, а вместо него?— хрупкое, высохшее от её незнания и неосторожности, тёплое тело, доверчиво жмущееся, непонятно почему простившее в единочасье и оскорбления, и тычки и всё-всё плохое, что Соня сделала.—?Всё хорошо будет,?— шепчет она сама себе скорее, чем прильнувшей к ней Оксане, и уже думает, как будет вместо Аньки Евстигнеевой Оксану в столовую водить, кормить потихоньку и осторожно, смотреть внимательно, поддерживать, утешать. —?Потому что я люблю тебя.Как будет её целовать каждый раз, убеждая, что она красивая?— самая красивая, пусть только ест и не умирает, пусть живёт и Соне улыбается, и смотрит на неё своими невозможными глазами.Пусть любит.—?Я знаю,?— тихо говорит Оксана?— то ли на мысли Сонины ответом, то ли на признание. На признание, наверное, потому что после добавляет:?— Я тебя тоже.И Соня чувствует, что её безграничное счастье невозможно близко, если уже не. Если Соня уже не самая счастливая.И Оксану такой же сделает. Вот увидите, обязательно сделает, обязательно, Соня вот прямо тут себе обещает, на жизни собственной клянётся…А через два дня Оксана, неловко запнувшись в коридоре, падает?— Соня не успевает подхватить,?— и уже не встаёт.Соня тормошит её, зовёт, кажется, плачет. Кажется, её потом оттаскивает прибежавший на крик препод по литре, уводит к себе в кабинет и поит валерьянкой, пока Оксаной занимаются завуч, классрук и школьная медсестра.В приехавшую скорую Соню не пускают. Позже в палату в реанимации?— тоже.Ещё через два дня?— начинается март.