Глава 6. Люди и лошади (1/1)

Одна минута... на то, чтобы осознать свою ошибку. Чтобы раскаты испуганного лошадиного ржания сотрясли трибуны переполненного ипподрома. Сорок секунд, чтобы дать зрителям возможность подскочить со своих мест и закрыть детям глаза. Чтобы вытаращившиеся мужчины и женщины закричали в ужасе, требуя остановить девятый номер. Тридцать секунд, чтобы взглянуть в глаза шатающегося бледного человека; того, кто, возможно, даже не понимал, что делает. Двадцать секунд, чтобы ещё раз прогнать в голове пожелание удачи от человека, к которому нет никакого доверия. Десять секунд, чтобы тело перестало слушаться; чтобы пальцы рук выпустили поводья, и седло превратилось в катапульту. Десять секунд, чтобы почувствовать, как тело мнётся и скатывается, точно мягкая глина. Пять секунд, четыре, три, две... Одна секунда, чтобы на мгновение стать той, кем была двенадцать лет назад.На всю округу вмиг разлетелся болезненный детский вопль. Казалось, этот крик мог переполошить всю деревню в этот ранний час и развеять густой сиреневый туман, нависший над необъятными полями. В соседних дворах поднялся собачий лай. Ударившаяся спиной о землю девочка перекатывалась с бока на бок и громко звала отца сквозь слезливые стоны. Её густая рыжая коса выпачкалась в грязи, ровно так же, как и новенький редингот цвета океанской сини, который совсем недавно подарил ей любимый и единственный родитель. На глазах девочки выступили слёзы, когда она почувствовала острую боль, пронзившую её колено. И она заплакала ещё громче, когда заметила бегущего к ней мужчину.– Вики, детка, ты в порядке? – обеспокоенный Аарон Мартин опустился на колени рядом с дочерью и помог ей сесть. Мужчина с тёмно-рыжими волосами и густой щетиной на лице вытер выпачканное грязью, мокрое от слёз лицо девочки рукавом своего серого шевиотового пиджака и улыбнулся ей, стараясь подбодрить.– Он снова это сделал, пап, он снова, снова! – выла Виктория, размахивая руками и морща лицо. – Он пытается меня убить!Девочка плотно сжала губы и, вытянув руку, указала пальцем на топчущегося недалеко гнедого коня, который, спустя несколько минут своего неуёмного буйства, теперь беспечно взмахивал гривой и непринуждённо бил копытом, не обращая на капризную девчонку никакого внимания. Он, как и всегда, был неприступен и не мог нормально перевозить на своей спине никого, кроме признанного им хозяина – мистера Мартина.На пороге небольшого рубленного домика, что стоял в нескольких ярдах от ограждённой беговой дорожкой конюшни семьи Мартин, появился озадаченный мужчина, громко поинтересовавшийся о причинах шума. Аарон махнул соседу, убеждая, что всё в порядке, и тот может возвращаться в дом.– Я не думаю, что он делает это со зла. Быть может, он хочет научить тебя падать, – улыбнулся мужчина, взглянув на Атласа с толикой укора, а затем принялся за ушибленную ногу дочки, за которую она так показательно хваталась. – Так, ну-ка посмотрим, что тут у нас. – Аарон бережно снял с правой ноги Виктории сапог, закатал штанину и положил маленькую ножку на своё колено. – Крови меньше, чем в прошлый раз. Значит, ты и вправду уже приноровилась к падениям.Для таких случаев мистер Мартин всегда брал с собой бинты и маленькую фляжку спирта, когда ему предстояло снова усадить дочь в седло. Он налил в ладонь немного горячительной жидкости и растёр её по разодранному колену девочки. Вик зашипела, обнажив зубы и зажмурив глаза. Боль от всех этих ушибов и ссадин уже казалась ей привычной, но по-прежнему неприятной. А особенно неприятно девочке было снова и снова вылетать из седла, сколько бы она не подступалась к своенравному жеребцу.– Я его ненавижу, – озлобленно произнесла насупившаяся девочка, сверля пылающим взглядом коня, бродящего вдоль изгороди, пока отец ловко перебрасывал моток бинта через её колено. – Я ненавижу этого коня! Ненавижу! Стоит мне только оседлать его, как он начинает прыгать, вертеться, носиться. У него бешенство, пап, бешенство!– Я ведь уже предлагал: почему бы тебе не учиться ездить на Черри? Ты ей нравишься, и она спокойная, в отличие от Атласа.– И дать ему себя победить? Ни за что! – и девочка, преисполненная яростью, снова бросила взгляд на Атласа. Ох, как же ей хотелось сейчас закидать камнями этого надменного задиру, повернувшегося к ней задом, словно её и вовсе не существует.Аарон усмехнулся её словам. Закончив перевязку, он опустил штанину по ноге дочери, и девочка сунула ногу в сапог. Сейчас боль уже почти не докучала, было лишь неприятное ощущение стягивающейся на коленке кожи, как будто это место вручную заштопали нитками, и от малейшего движения швы натягивались.– Вы не должны побеждать друг друга, – сказал мистер Мартин, погладив дочь по волосам. – Вы должны побеждать вместе. Вместе идти против ветра, против земли под ногами, против расстояний и времени. Ты ведь для этого каждый день так упрямо лезешь ему на спину даже после десятого падения, да?– Я хочу быть, как ты, – честно призналась вдруг задумавшаяся девочка. Её большие карие глаза поднялись на отца. – Я тоже хочу укротить дикого коня.Отец протянул Вики руку, она взялась за неё и поднялась на ноги. Стоять было вроде бы не больно. Она оглядела пятна на любимом рединготе. Ну вот, теперь придётся стирать! Виктория так не любила стирку. И всё из-за той морды! Ему ведь даже не стыдно!– Это вовсе не конь, Вики, – произнёс Аарон, не сводя глаз с Атласа. Девочка подняла удивлённый взгляд на отца и заметила, как уголки его губ приподнялись в задумчивой улыбке.– А кто же? – спросила Вики, не веря отцу. Она не понимала: вот ведь у него четыре ноги, копыта, грива и хвост. Кто он, если не конь?– Не знаю. Но простые кони не умеют так чувствовать людей, как этот. Простые кони не превращаются в непослушных дерзких скакунов из больных и немощных жеребят. И простые кони не скидывают своих маленьких наездниц со спины раз за разом, разбивая им коленки, – мужчина слегка рассмеялся, коснувшись пальцем кончика носа девочки.Иногда этот мужчина говорил крайне странные вещи, смысл которых не сразу мог достичь неокрепшего, но всё же трепещущего юного сознания. Виктория много слушала своего отца, но секреты некоторых слов ей раскрывались лишь спустя несколько часов, дней, недель и, как выяснилось, лет.– Скоро ты это поймёшь, – Аарон присел на корточки напротив дочери, которая всё ещё настойчиво сверлила обиженным взглядом жеребца, снял твидовую кепку и поместил её на голову Вик. Она взглянула на отца, и глаза его светились убеждённостью. – Вы оба поймёте, сколь много значите друг для друга, если продолжите быть такими же упрямыми и неуступчивыми. Однажды ты поймёшь, Вики, насколько сильно вы с Атласом похожи и почему на самом деле ты не переставала снова и снова садиться в седло на его спину.Со стороны послышалось надменное лошадиное фырканье, и Мартин синхронно обернулись. Аарон рассмеялся: конь отвечает ему, и отвечает абсолютно такой же реакцией, что и его маленькая, сморщившаяся от несогласия дочь. Значит, он и вправду не ошибается насчёт этих двоих. Значит, разрешить маленькой девочке однажды оседлать опасного жеребца не было ошибкой, о которой мужчина в последнее время так часто думал.Атлас теперь повернулся к ним мордой, и взгляд его пронзительных чёрных глаз-бусин был направлен прямо на Викторию, а её взгляд – на него. Они смотрели друг другу в глаза, словно бросая вызов. Пока вдруг девочка не зашагала ему навстречу. Она шла уверенно, несмотря на небольшую хромоту, подошла и встала напротив коня, задрав голову так, что отцовская кепка чуть было не слетела с головы. Они стояли и смотрели друг на друга несколько секунд – маленькая нахохлившаяся рыжеволосая девочка в грязном рединготе и юный пылкий жеребец с характером дикой кошки. И сердце девочки пылало необузданным желанием подчинить себе этого упрямца раз и навсегда.– Слышал, морда? – сказала она Атласу, и её карие глазки прищурились и заблестели возродившимся энтузиазмом. – Скоро я всё пойму. Скоро ты не сможешь сбросить меня. Больше я никогда не упаду, понял! – и вытянула вперёд к его носу указательный палец, увесисто сопя.Атлас несколько секунд смотрел на неё и тихо фыркал, а потом оттолкнул носом её вытянутую руку и попятился, ритмично выстукивая такт передними ногами, словно танцевал какой-то странный танец. Наблюдающий за ними глава семейства расхохотался, а затем подбодрил дочь:– Ты всё сможешь, Виктория. Потому что ты в это веришь. И малыш Генри верит, не так ли? – он сделал свой голос достаточно звонким, чтобы продемонстрировать, что уже давно заметил ?безбилетника?, украдкой наблюдающего за тренировкой из своего укрытия.В кустах за забором послышались испуганные копошения, и через пару секунд из-под кривых колючих веток шиповника выполз мальчик с невероятно раскаивающимся взглядом. Его голова из-за густых, торчащих вверх кудрей казалась несоразмерно большой, а горчичный пиджачок был больше его на два размера и закрывал руки вместе с ладонями. Он пытался промямлить извинения мистеру Мартину, но разозлившаяся девочка перебила его, когда кинулась с места к нему.– Ах ты!.. Ты что тут забыл?! – разразилась Виктория. – Кто разрешал тебе следить за мной! Ты что, всё видел? Видел, как я упала? И как плакала – тоже? – подлетев к изгороди, она лихо запрыгнула на неё, схватила соседского отпрыска за грудки и потянула на себя, затем спрыгнув и заставив несчастного мальчика перевалиться через деревянный прут. – Если ты хоть кому-нибудь расскажешь...– Нет, нет, я никому не расскажу, правда, честно-пречестно! – слёзно заверял Генри, жмурясь в страхе, что эта бойкая девочка вот-вот ненароком вытрясет из него всю душу.– Поклянись!– Клянусь!– Чем клянёшься?Аарон Мартин улыбался, глядя на свою дочь, ведь его сердце было переполнено гордостью. Он верил: однажды его маленькая девочка сможет стать кем-то, о ком в трепетном восхищении будет говорить всё Королевство. Ведь за её спиной из-под лопаток пробивались маленькие крылышки, способные превратиться в пышные крылья. Ведь над ней сияла самая яркая звезда. Однажды она абсолютно точно сможет улететь туда, куда сама желает, и прожить самую счастливую жизнь. А Атлас будет с ней, пока не сочтутся его дни. Пока та самая звезда не погаснет.Мечты, вознёсшиеся до небес, события, навсегда оставшиеся в далёких детских книгах, и взмах крыльев вспорхнувших птиц после оглушительного выстрела, растворившегося в багровых лучах заходящего солнца... Всё это было её частями. Всё это – Виктория Мартин – девушка, которая должна была улететь.***Она распахнула глаза сразу же, как только отгремел выстрел восьмилетней давности. Он остался там, в том роковом дне, но его эхо расплывалось сейчас здесь, в большой пустой больничной палате, спящей под сине-золотым покрывалом раннего утра. Воспоминания, нахлынувшие на Викторию во сне, подняли её ни свет ни заря: стрелка настенных часов показывала ей четверть седьмого. Девушка поднялась на локтях к спинке своей жалобно скрипящей койки, громко шмыгнула носом и вытерла краешком одеяла мокрые красные глаза. Это было очевидно: сегодня она больше не сможет уснуть.За окном, удобно расположившемся на уровне глаз девушки, простирались черепичные крыши домов спящего Вустера, а за ними – необъятные зелёные поля, упирающиеся своими краями в небо. Следующие полчаса Виктория просидела так, наблюдая за тем, как блюдце солнца медленно, словно по ступеням, поднимается из-за линии горизонта и освещает город. Больше ей ничего не оставалось. Виктории казалось, что за прошедший месяц – первый месяц её новой незапланированной жизни – она научилась смотреть и слушать, как будто никогда раньше этого и вовсе не умела. Никогда до этого солнечный свет не казался ей таким завораживающим, а движение облаков не увлекало настолько, чтобы проводить целые часы в наблюдении за ними становилось нормальным. Голоса людей стали звучать чётче и чище даже сквозь стены, а свой собственный голос, казалось, отделяется от неё и становится самостоятельным материальным объектом. Виктории было невдомёк: мир вокруг всегда был таким красивым, или сейчас он преобразился специально для неё? Ещё два месяца назад солнце и облака были просто ничего не значащими декорациями. А теперь они были для Виктории всем в эти одинокие ранние часы, когда казалось, будто целый мир пуст, и она на всей планете сидит одна в этой больнице и будет сидеть так весь остаток своей разбитой жизни. Сидеть и немощно просить помощи у всех вокруг. Если вокруг вообще хоть кто-то будет.?Когда все альтернативы отобраны, и выбор остаётся лишь один, нужно выжимать из этого выбора весь его максимум. Всё, что может быть хорошим, и всё, что может стать плохим, – ситуации, что преподносит жизнь, призваны нести изменения. Если ты упала с лошади, значит – это изменит твою жизнь. Если ты поранилась, значит – это изменит твою жизнь. Если ты подружилась с соседским мальчиком – это непременно изменит твою жизнь. Но лишь тебе решать, в какую сторону поведут эти изменения?, – так говорил Аарон Мартин своей дочери на тренировках, и сегодня она снова слышала эти слова в своей голове, словно отец сидел рядом с её койкой в своём любимом сером шевиотовом пиджаке. Глядя на свои протянутые ноги, Виктория думала о природе изменений. Быть может, и она способна менять порядок вещей?Вдруг она отбросила край одеяла и, приложив усилия, спустила ноги с края койки. Кончики босых пальцев коснулись пола, но Виктория его не почувствовала. Она ничего не ждала, ни на что не надеялась – просто очередная попытка убедить себя в том, что происходящее это вовсе не страшный сон. Несколько секунд она смотрела вниз, словно стояла на краю крыши небоскрёба, собираясь сделать шаг. В последнем порыве смелости девушка сжимала край матраса руками. А если она и вправду встанет? А если вдруг произойдёт чудо? Если этот момент и будет самым главным изменением?Виктория с силой оттолкнулась от кровати руками, выбросив своё тело вперёд, и... разумеется, упала. Колени согнулись друг к другу, словно резиновые, и Виктория вмиг оказалась на полу, в полёте хватаясь руками за соседнюю койку. Она попыталась встать, опираясь на неё, но, как только приходилось по привычке опираться на колени, её тело, точно мешок с углём, беспомощно магнитилось к полу. Мартин долго не хотела этого делать, долго не могла позволить себе, и всё же она начала громко звать медперсонал на помощь. То, что раньше для неё было очерчено строгими рамками принципов, сегодня ей приходилось делать каждый день. Поступаться собственным характером, но делать, потому что без этого ей больше не выжить. Вот такие изменения.***Через несколько дней наступил сентябрь, усыпавший улицы золотом и багрянцем. Полтора месяца назад этот месяц улыбался Виктории Мартин грандиозным событием для жителей всей страны – скачками в Эпсоме. Воодушевлённые, они с Генри тогда оформили заявку на участие и получили одобрение. Показательный забег для Атласа тоже должен был состояться в сентябре, в первых числах, после чего его бы утвердили, дали номер, и они с ним начали бы готовиться к своему новому восхождению. Покорить Лондон – мечта, которую Вик лелеяла с детства, с тех самых пор, как впервые села в седло. Но теперь мечту пришлось поместить в красивую аккуратную рамку и украсить с уголка чёрной ленточкой. И вот сегодня Виктория с тяжёлым сердцем писала письмо организаторам скачек с просьбой снять её и её коня с участия.Воспоминания о неприятном разговоре с Генри тяжёлым грузом легли на все последующие дни, в каждый из которых Виктория прогоняла в голове их встречу, переигрывала заново, пытаясь проложить их диалогу наиболее приятную дорогу. Но ничего не получалось – даже в её голове Генри почему-то вёл себя странно.Так продолжалось ровно три дня, а на четвёртый на пороге её палаты вновь появился её единственный друг. На этот раз он принёс с собой милый букетик полевых цветов, корзинку с фруктами и самые сокрушительные извинения. Идеальная долгая речь Генри, которую Виктория даже перебить не смела, вызвала на её губах улыбку, ведь, подумала девушка, он наверняка не раз и не два отрепетировал эти слова перед зеркалом, прежде чем приехать к ней. Это было бы очень по-генривски!В тот день они оба принесли друг другу извинения, после чего МакКаллен рассказал подруге о своей новой работе без утайки. А когда в ответ прозвучало неловкое: ?Да, мистер Шелби рассказал мне?, – Генри едва сумел подавить в себе внешние проявления обиды. Он лишь натянуто улыбнулся, когда внутри у него всё вновь начало рваться. Как думал Генри, Вик должна была очень удивиться и напомнить ему о том, какими ?высокими? словами он извергался в сторону Шелби. Но вместо этого она поздравила его с верным решением и начала расспрашивать, как ему работается в конторе Шелби.– Тебе не интересно, почему я мог передумать? – осторожно спросил Генри.– Если я спрошу, мы снова можем разойтись на криках. Лучше не надо, – ответила Виктория. – Я просто буду думать, что ты всё обдумал и пришёл к верным выводам, ведь на самом деле так и есть, правда? Легальная работа на влиятельных людей с деньгами... Я рада, что ты нашёл свою возможность реабилитироваться, Генри, – она наклонилась к нему и взяла за руки, подарив парню свою редкую улыбку. – А ещё меня радует, что ты наконец-то пересмотрел своё отношение к Томасу Шелби.Да, пускай она так и думает. Пускай её сердце будет спокойно, ведь теперь Генри занял самую удобную позицию по отношению к врагу и готов вывести его на чистую воду.***В Вустере осень была красивее, чем в Бирмингеме, но Виктория скучала по тому мрачному серому городу, что был похож на дымящего сигаретой рабочего мужика, выпачканного сажей и блестящего от пота. Да и вся красота Вустера для неё ограничивалась лишь видами на улицу в пределах больницы. И всё же, это были поистине успокаивающие приятные виды, которые Виктория могла изучать часами, забывая о мрачных мыслях. Когда лёгкий, едва ощутимый ветер прогуливался по коже и играл в волосах, а со стороны дорог доносился шум ненавязчивой городской суеты, Мартин замирала и смотрела, какой живой был мир вокруг неё.– Виктория!Тоненький девичий голосок привёл Викторию в чувство и заставил вспомнить, что она вовсе не парит над городом, аки ласточка, а сидит во дворе больницы в компании своей обворожительной маленькой подруги. Этого голубоглазого ангела звали Хелен, и лишь благодаря этой малышке Вик не разучилась улыбаться, пока считает дни в этой уже порядком осточертевшей ей больнице. Хелен быстро привязалась к ?странной тёте?, которая умеет красиво рисовать лошадей, и вскоре начала приходить к ней в палату почти каждый день, неустанно таща с собой листы и карандаши. Если честно, раньше Виктория не особо любила проводить время с детьми, да и доводилось редко. Но её жизнь теперь менялась даже в таких деталях.Замечтавшаяся девушка осеклась, и лист, лежащий перед ней на столике, напомнил ей о том, что они с Хелен играют в игру, в которой задумывают существо или предмет и рисуют его вместе, по очереди добавляя по одной детали к рисунку.– Ох, прости, я засмотрелась на кошку на заборе, – протараторила Вик, быстро взявшись за карандаш и добавив недорисованному человеку вторую ногу.– Где, где? – Хелен залезла коленями на стул и вытянула шею, уставившись в ту сторону, куда пару секунд назад глядела Вик.– Она уже убежала, – улыбнулась девушка и подвинула девочке лист. – Нарисуй её вон там, в углу, но попробуй не отрывать карандаш от бумаги.Удивление и озадаченность были в глазах Хелен ровно пять секунд, а затем девочка приняла вызов и взялась с любопытством выводить кошку красным карандашом. Улыбающаяся Виктория откинулась на спинку скамьи, наблюдая за её неподдельным энтузиазмом.Они сидели в приятной чуть прохладной тени, что отбрасывал старый, ещё зелёный ясень, за небольшим столиком уже примерно минут двадцать, и всё это время Хелен задавала очень много интересующих её вопросов, в том числе и о причине, по которой девушка не может ходить. Она была очень любопытной шестилетней девочкой, но при этом, в отличие от многих других детей её возраста, умела думать о том, что стоит спрашивать, а что – нет. Совсем как взрослая. И каким-то чудесным образом она почувствовала, что уже может спросить у Вик об её ногах. И Мартин действительно поведала ей всю правду, однако без подробностей, которые, как она посчитала, девочке будет не интересно услышать. Ребёнку нечего было ответить ей на такую грустную историю, поэтому Хелен опустила омрачённое лицо, поджала губы и продолжила рисовать, словно ничего и не спрашивала вовсе.– А ко мне вчера приходила миссис Барлоу. Это воспитательница из моего детского дома, – вдруг поделилась Хелен, и улыбка, с которой Вик смотрела на девочку всё это время, вдруг медленно опустилась. Они общались уже пятый день, но девушке ни разу до этой секунды не доводилось слышать о детдоме. – Она сказала, что приходили мужчина и женщина, которые хотят меня удочерить.– Это замечательно, Элли, – не сразу ответила Виктория, когда вернула себе улыбку и приняла непринуждённый вид, но голос её был предательски нерасторопным.– Она говорит, они хорошие и добрые люди, – Элли улыбалась сама себе, старательно вырисовывая человечку на их общем рисунке голубую рубашку, – что они живут в большом доме, где у меня будет своя собственная комната и качели во дворе.Её искреннюю радость было видно невооружённым глазом, и сердце Вик успокоилось. Признаться, на мгновение она испугалась, услышав о том, что Хелен сирота, и подумав, что девочке очень больно думать об этом. Но Элли была куда сильнее, чем она думала. Дух этой девочки, думала Виктория, мог быть даже сильнее духа одной надломленной взрослой девушки. Ребёнок, что смотрел такими светлыми жизнерадостными глазами, не заслуживал быть один, как и никакой другой ребёнок.На мгновение в горле Вик застрял ком: она вспомнила свою четырнадцатую осень, солнце, обжигающее высокую траву в поле золотом своих лучей, запах яблок и грохот выстрела, разогнавший ворон. Мечты об утерянном родительском тепле, которыми жила маленькая Элли, были знакомы и ей.– Знаешь, – сказала Вик, стряхнув с себя резко накатившую печаль и ещё несколько секунд оценивая, стоит ли озвучивать свои мысли, – честно говоря, я думала, что тот безрукий мужчина приходится тебе дядей или дедушкой.– А, ты про мистера Рэнделла. Хотела бы я, чтобы он был моим дядей или дедушкой. Он очень хороший, научил меня играть в шахматы. А ещё он смешно показывает чаек, так смешно делает горлом. Мистер Рэнделл – мой друг.Когда на очень странном нарисованном мужчине оказалась грубо заштрихованная рубашка, девочка подвинула лист к Виктории и забралась локтями на стол, чтобы лучше видеть, что будет рисовать девушка. Она всегда так делала, а потом пыталась повторять за Мартин движения её руки, надеясь, что это поможет ей рисовать так же красиво.– А у тебя есть друзья? – спросила Хелен.– Да, есть, – задумчиво произнесла Вик, и её губы растянулись в улыбку. А на голове нарисованного человечка тем временем появилась чёрная кепка-восьмиклинка. – И я сейчас, – Вик вернула лист девочке и нарочно уставилась на неё улыбающимися глазами, – как раз смотрю на одну из них.И Элли широко улыбнулась поджатыми губами, стеснительно втягивая голову в плечи, вся съёжившись от довольного смущения. Улыбка этой славной девочки наполняла омрачённые травмой будни Виктории Мартин новыми ощущениями, природа которых порой всё ещё оставалась для неё загадкой. Но кое-что было яснее самого солнечного дня уходящего лета: присутствие ребёнка меняло девушке настроение, перестраивало ход её мыслей и переворачивало с ног на голову все её прежние представления о счастье. Оказалось, что для этого порой достаточно просто улыбнуться кому-то и получить улыбку в ответ.Поднявшийся на миг ветер разнёс по округе едва уловимый, показавшийся миражным цокот копыт. И уже в следующий миг, когда слуха Виктории коснулся звон лошадиного ржания, она поняла: ритмичное выстукивание копытами ей вовсе не послышалось.Это был словно сон, один из тех, что она видела не раз и не два за последний месяц, и сюжет у тех снов всегда был один и тот же: Атлас ретиво пересекал бескрайнее золотисто-зелёное поле, усеянное житняком и костром. Конь гарцевал, кружил, топтал траву, бьющуюся колосками о его брюхо, мчался навстречу своей хозяйке, но почему-то никогда не приближался, как бы быстро он ни нёсся. Но сейчас... Сейчас он становился всё ближе, двигаясь неспешным шагом вдоль дороги за забором. Как и человек, сидящий на его спине.На секунду Виктория увидела в этом человеке своего отца, тот же серый шевиотовый пиджак, что он так любил, та же кепка, то же уставшее, но неизменно улыбающееся ей, загоревшее квадратное лицо с сеткой морщин в уголках карих глаз. Ведь только Аарона Мартина, кроме Виктории, Атлас мог принять в своём седле. Но Виктория взмахнула ресницами и остолбенела, поняв, что Атлас покорно везёт на своей спине Томаса Шелби.– Смотри, Виктория, смотри, смотри, смотри! – затрещала Хелен, вскочила на свой стульчик ногами, вытянулась на носках, как канатоходец, и восхищёнными круглыми глазами схватилась за движущегося по улице коня, перед которым расходились все прохожие. – Лошадка, лошадка! Можно я сбегаю её погладить?– Это не обязательно, – улыбнулась ей Виктория. Конечно, ведь эта ?лошадка? через минуту сама подойдёт к маленькой Элли, чтобы та протянула свою тоненькую ручку и коснулась большой бурой морды.Мистер Шелби доехал до ворот больницы, въехал на огороженную территорию, но тут столкнулся с выбежавшими ему навстречу медработницами, после чего был вынужден спрыгнуть с коня. Вновь увидеть Атласа сегодня было для Виктории очень приятной неожиданностью, однако чувство, похожее на настороженность, царапало ей грудь с внутренней стороны и не позволяло ослепнуть от радости. Она внимательно смотрела, как Томас некоторое время о чём-то говорил с озадаченными санитарками, периодически бросая взгляды в сторону сидящей под густым ясенем девушки, санитарки тоже оборачивались к ней в те моменты. Потом женщины в белых халатах вернулись к делам, а Томас взял Атласа под уздцы и повёл по свежескошенному газону прямо к тому дереву, куда бросал взгляды. Правила больницы, разумеется, не допускали такого. Но разве у этих правил есть какой-то вес перед величием самого Томаса Шелби?– Разве Вы не должны были предупредить меня? – задиристо улыбаясь, спросила Виктория своего неожиданного гостя.– А разве о сюрпризах предупреждают?– Я не люблю сюрпризы. Но этот, определённо, будет исключением, – и она снисходительно улыбнулась.Томас подвёл Атласа ближе к Виктории, которая уже протягивала руки навстречу своему жеребцу. Конь выглядел здоровым, ухоженным, таким, каким был всегда под чутким присмотром Виктории и Генри, его тёмная грива была заплетена французской косой, лоснящаяся шерсть лежала ровно и гладко, уши стояли, улавливая всевозможные окружающие звуки, чёрные жемчужины глаз блестели. Атлас подошёл так близко к Виктории, чтобы она могла полностью обхватить его шею, и только лишь её пальцы коснулись его волос, из Виктории вырвался облегчённый выдох, будто всё это время она и впрямь боялась, что больше никогда не увидит своего Атласа. Она прислонилась лбом к его большой громко фыркающей морде, и её закрытые глаза намокли.– Привет, мой мальчик, привет. Ну, как ты? Скучал по мне? Брось ты, я знаю, что скучал, негодник, – приговаривала Виктория, морщась и смеясь, толкаясь с Атласом головой и трепля его по морде. Когда она проснулась утром, ей было невдомёк, что сегодня ей выпадет долгожданная возможность прикоснуться к своему дорогому другу, вновь почувствовать резвые выстрелы воздухом из больших чёрных ноздрей, услышать знакомый топот копыт и испытать эту невероятную радость, какую Виктория, кажется, не ощущала уже целую вечность. Атлас здесь, с ней, и ничего в целом мире не могло быть в эту минуту более важным.Улыбка подёрнула губы Томаса, когда цель его сегодняшнего визита была достигнута. Как он и полагал, заставить Викторию хоть на миг позабыть о проблемах оказалось проще, чем зачерпнуть чарку пива. Вчера вечером, когда Томас вдруг подумал, что ему не составит особого труда устроить мисс Мартин встречу с её скакуном, он несколько раз гонял себя по кругу одного и того же вопроса: зачем ему это делать? Сколько бы оправданий своему поступку он не придумал вчера, и сколько бы новых версий не появилось сегодня, рационально обоснованной причины было не найти. Томасу просто захотелось, чтобы она улыбнулась. По-настоящему.Маленькая девочка, мнущая свои пальцы так, словно они так и чесались скорее прикоснуться к животному, робко позвала мужчину:– Простите, а можно погладить Вашу лошадку?Томас опустил голову, взглянул на щурящуюся от солнца девочку с задранной вверх головой, что смущённо топталась под его ногами, и ответил с улыбкой:– Это тебе лучше спросить у хозяйки лошадки.И когда его взгляд коснулся Виктории, словно указатель, Элли так раскрыла глаза, словно стала свидетельницей волшебства наяву, а её рот превратился в алую букву ?О?.– Атлас, знакомься, это Хелен, – шутливо улыбнулась Виктория, пытаясь развернуть упрямую морду коня в сторону девочки. – Хелен, это мой старый друг Атлас и... мистер Томас Шелби. Тоже мой друг, – она добавила это нерешительно, то ли потому, что всё ещё сама не верила в своё право звать самого Томаса Шелби своим другом, то ли потому, что вовсе и не считала его только другом. Он был... будто бы кем-то ещё.Как только вывалила на Викторию весь шквал удивлённых восклицаний, радостная Хелен быстро сосредоточила всё своё внимание на Атласе, начала трогать его руками, как какое-нибудь небывалое сказочное существо, разглядывать, потягивать за поводья и пытаться поговорить с ним, изображая лошадиное ржание. Атлас почти никак на неё не реагировал, лишь покорялся детскому любопытству и смиренно терпел. Виктория с умилением глядела на эту девочку, напоминавшую ей её саму в детстве в те дни, когда на ферме появлялась новая кобыла, и спросила мистера Шелби:– Ну, и с какого же раза Вам удалось оседлать моего жеребца? Только, прошу Вас, не говорите, что с первого, это уничтожит мою самооценку.Томми выпустил короткую усмешку и, предпочтя оставить её вопрос без ответа, сообщил:– Он долго упрямился. Но, как только я сказал ему, что мы едем к Вам, тут же покорился и принял седло. Знаете, иногда мне кажется, что Ваш конь вовсе и не конь. Он всё понимает, как человек. И, как человек, чувствует. Порой от этого даже жутко становится.Виктория чувствовала, что Томас говорит правду. Некоторая досада всё ещё скреблась в её груди, словно она была маленьким ребёнком, на чьих глазах кто-то играет с её самой любимой игрушкой, и всё же... Всё же она была невообразимо рада сегодняшней встрече не только с Атласом, но и с Томасом.Время пребывания Атласа во дворе больницы было ограничено, так наказала медсестра, с которой Томми говорил у ворот. И вот он, держа эту мысль в голове, поторопился с предложением, о котором подумал по дороге в Вустер.– Хотите прогуляться, Виктория?Она обернулась к нему, несколько секунд озадачено разглядывала его лицо, словно оно было самой сложной мозаикой, и пыталась понять, зачем он произнёс это и когда извиниться, вспомнив, что теперь её прогулки ограничиваются лишь коридорами её воображения.– Что? – нахмурилась Виктория, оскорблённо усмехнувшись. – Это шутка?– Я серьёзно, – Томас развернулся к ней и посмотрел в глаза ровно, во избежание любых недопонимании. – Медсестра дала мне разрешение вывезти Вас с территории больницы под мою личную ответственность. Что скажете? Не желаете сбежать из заточения хотя бы на час?– Вы что же, меня на своей спине повезёте?– Нет, не я. А тот, кто справится с этим гораздо лучше меня, – и Томас указал взглядом на Атласа, который слегка подталкивал мордой играющуюся с ним Элли. Вик нахмурилась ещё сильнее, в её лице замешались оттенки удивления и ужаса. Томми решил, что не может более заставлять её метаться в непонимании, поэтому указал на спину коня и сказал: – Видите это седло? Это специальное седло, которое изготовил один мой знакомый мастер в Лондоне. Тут есть ортопедическая спинка и ремни, фиксирующие положение наездника в седле.– То есть, я... Я смогу... – поражённая Мартин с трудом доставала из себя слова. Она уже давным-давно распрощалась с возможностью снова сесть в седло, отучила себя от любых наивных надежд, даже в какой-то степени смирилась со своей беспомощностью. И вот этот человек заявляется к ней сегодня, чтобы показать своё супер-седло и сказать, что она рано повесила нос. Это всё просто не могло быть взаправду! – Но ведь мне сказали, что я больше никогда не смогу ездить верхом.– Так, как раньше, – безусловно, не сможете. Но совершать неспешные конные прогулки не будет большой проблемой. Если Вам этого хочется, если Вы не боитесь, это седло удержит Вас на спине Атласа. Вы никогда из него не выпадете.Затянутое подпругами сооружение на спине Атласа и впрямь не выглядело, как универсальное седло, но Вик заметила это лишь сейчас, когда оно стало главной причиной резко одолевшего её шока. Спинка была достаточно высока, доходила, вероятно, до середины спины жокея, к ней был приделан широкий ремень. Крылья седла тоже покрывало по два ремня, предназначенные для фиксации ног наездника. В остальном же это седло было неотличимо от стандартного седла, в котором Виктория ездила всю свою жизнь.– Я... не понимаю... – произнесла Виктория, бегло пересекая глазами траву под ногами.– Я ведь объяснил.– Я не понимаю, зачем Вы делаете это, – и тут она задрала голову. Взгляд её вдруг вновь стал недоверчивым, как у дикой кошки, которую бросает в дрожь от вида протянутых человеческих рук. – Вы пытаетесь меня задобрить, я права? Пытаетесь чего-то от меня добиться.– Я пытаюсь быть Вашим другом.– Для чего?– Вы всегда у всего ищите причину, Виктория? – вопрошал в ответ Томми. И вдруг девушка усомнилась в своей долго взращиваемой паранойе, потому что ей показалось, что её подозрительность к мистеру Шелби наконец-то его задела, и лёд его айсберга дал маленькую, почти незаметную трещину. – Причины могут забить Вам голову. Держите глаза открытыми и смотрите вперёд, а не вокруг себя. Так что, мы едем? Или я оставлю Атласа за воротами, и мы с Вами посидим во дворе осточертевшей Вам больницы и поговорим о важности грёбанных причин?Колокол часовой башни городской ратуши, стоявшей всего за пару улиц отсюда, пробил двенадцать часов дня, разогнал своим оглушительным звоном пригревшихся на проводах и крышах птиц. Элли завертела головой, пытаясь выяснить, куда же они теперь летят. А Виктория ни на секунду не отвела взгляда от мужчины, который что-то от неё скрывал, но скрывал так искусно, что она, даже отдавая себе отчёт, позволяла ему и дальше играть в доброго благородного жалостливого Томаса Шелби, решившего безвозмездно помочь несчастной страдалице.– Не выражайтесь при ребёнке, Томас, – сказала она и расплылась в улыбке. Каким-то магическим образом Томми понял, что это было согласие на прогулку.К этому часу приземистая черноволосая пухлая медсестра увела Элли за полдником, что стоило женщине немалых усилий, ведь девочка всё никак не хотела прощаться с красивым жеребцом, и где-то внутри, не так глубоко, чтобы игнорировать, но и не так поверхностно, чтобы дать себе волю покапризничать, Элли всё же надеялась, что Виктория и мистер Шелби возьмут её с собой, прокатят верхом на Атласе. Но это пришлось отложить до следующего раза, когда Виктория, возможно, не будет так ослеплена шансом вновь усесться на спину Атласа и вспомнит про свою маленькую подругу.Чтобы усадить Викторию в седло, потребовалось заставить Атласа опуститься к земле. Слушать приказы Томаса жеребец теперь отказывался, поэтому покорно прилёг только тогда, когда услышал голос хозяйки. Виктория радовалась этому, как десять лет назад, когда впервые почувствовала, что покорила своей воле норов горделивого жеребца. Томми помог ей встать (хотя буквально Вик не стояла, а просто висела на его плечах, держась так крепко, словно под её ногами зиял крутой обрыв), пересадил со скамьи в чудо-седло и зафиксировал корпус её тела ремнём на спинке. Ремни на её ногах Томми затягивал неспешно, по несколько раз спрашивая у девушки, не слишком ли туго. Непривычно чуткий, странно внимательный, Виктория впервые видела Томаса Шелби таким, и впервые его прикосновения вызывали у неё волны маленьких электрических вибраций вдоль позвоночника. Её ноги ничего не чувствовали, но сердце странным образом улавливало то, что предназначалось ногам: опору крепких жилистых рук, огрубевших от чёрной работы, но умевших, когда нужно, становиться самыми осторожными руками на всём белом свете.Когда Томми убедился, что Виктория крепко сидит в седле, он разрешил ей отдать коню команду подняться на ноги. И в тот миг, когда Атлас выпрямился, мир перед глазами чуть пошатнувшейся Виктории снова стал прежним, каким был ещё два месяца назад. Всё, что некогда обесцветилось, вновь заиграло самыми яркими красками, всё, что потеряло смысл, заново его обрело и переродилось. Никакой земли под ногами, лишь крепкая твёрдая спина Атласа, заключённая между её ног, обдувающий лицо тёплый ветер и мир с высоты двух с половиной метров над землёй. Мир, из которого, как она думала, её навсегда изгнали, но в который теперь она сможет время от времени наведываться, с грустью вспоминая былые дни со вкусом несбывшихся надежд.***Цокот копыт по кирпичной мостовой смешался с рёвом автомобилей и людским гулом. Виктория глубоко затянула воздух через нос, закрыла глаза и размеренно выдохнула. Здесь, на вершине спины Атласа, даже дышалось иначе, не так, как у земли. Отсюда всё выглядело по-другому: люди, бросающие любопытные взгляды, дорога, уплывающая из-под ног, и небо, казавшееся таким невероятно близким, каким не было никогда. Казалось, протяни руку, и разгонишь пальцем облака. Неужели, думала Виктория, она действительно была такой всемогущей раньше, неужели могла касаться облаков и стирать след дорог за собой? Неужели всё это она ощущает сегодня, чтобы со скорбью осознать, какой лишилась силы?Она попросила сопровождающего её Томаса дать ей поводья, объяснив это тем, что без них чувствует себя глупо: маленькой девочкой на праздничной ярмарке, которой отец купил конную прогулку на пони. Виктория хотела хотя бы создать себе впечатление, будто снова может нормально ехать верхом, как здоровая наездница, хотела попытаться обмануть себя. Томми не стал с ней спорить, и скоро поводья оказались в её руках, но Том всё равно держал Атласа за трензель, чтобы направлять.Томас шёл рядом, смотрел прямо, порой поглаживал коня по щеке, дымил сигаретой, а своё молчание прерывал редким кашлем. Виктория украдкой смотрела на него, и мысли о причинах всё же налипали на её рассудок со всех сторон. А как же все его ?важные дела?, думала она? Как же все те расфасованные по полочкам встречи с влиятельными людьми, приносящие Шелби прибыль и успех? А может быть, сегодня был какой-то особый день? Выходной? День, свободный от ?важных дел?? И этот особенный день Томас Шелби готов был потратить на жалкую немощную девушку? Нет, он уже потратил его на неё. И как он может ставить её в такое неловкое положение!Новая затяжка довела тлеющий в сигарете табак почти до фильтра, и тогда Томми решил нарушить взаимное молчание, в котором, он не сомневался, эта мнительная девушка уже успела спрятать тонны своих подозрений.– Я был удивлён тому, что Ваш конь не кастрирован. Вы наверняка знаете, что использовать такого жеребца для скачек очень опасно.– Посмотрите на меня, – усмехнулась Виктория. – Опасность – моё второе имя.И когда это она начала относиться к своей травме с юмором? Видимо, только сейчас, когда последствия этой травмы откликались лишь незначительным эхом лёгкого покалывания в разогретых спинных мышцах. После месячного постельного режима Виктория чувствовала, что её тело начало отвыкать от ежедневных физических нагрузок. Верхняя половина её тела. Нижняя в процессе ощущений больше не участвовала. Это как нести сумку-рюкзак на спине: она даёт твоему телу дополнительный вес, ты чувствуешь её тяжесть и даже на какой-то миг думаешь, что эта сумка – неотъемлемая часть твоего тела, ведь ты держишь её плотно к спине, и, если кто-нибудь за неё потянет, ты потянешься следом. Но, если эту сумку порезать ножом или со всей силы проехаться по ней кулаком, боли ты не почувствуешь. Но беда в том, что рюкзак можно скинуть с плеч, избавиться от его груза. Но от собственных ног никак не избавиться.Серенады городской суеты остались где-то позади, за кирпичными стенами, мостовыми, шумными площадями и проспектами. Вустер тихо нашёптывал на ухо Томасу и Виктории таинства своих приветливых улиц, но скоро они стали им неинтересны. Когда воздух вдруг сделался прохладнее и чище, а никакие рычания двигателей и людской гул не заглушали трески дроздов, Виктория попросила Томаса и Атласа остановиться и прислушалась к голосу своих чувств. Она огляделась вокруг и увидела, что они проезжают мимо небольшого паркового озера, у берегов которого было совершенно безлюдно. Зеркальная гладь воды преломляла солнечные лучи и обращала их против времени, в котором когда-то маленькая девочка резвилась, шлёпая босыми ногами по берегу реки. На Викторию нахлынули воспоминания. Красота этого места завладела ею, точно самая безумная мания. На её предложение остаться здесь ненадолго Томас не дал возражений.Атласу, преодолевшему длинный путь от Бирмингема до Вустера, требовалось немедленно утолить жажду, и поэтому Виктория попросила своего спутника подвести жеребца к воде. Она могла не ездить верхом на Атласе год, два, пять лет или десять, она могла позабыть ощущения попутного ветра, вкус песчинок на зубах, боль ноющих мышц. Но она никогда не разучится чувствовать желания своего друга, компаньона и защитника, читать его мысли, сколько бы раз ей не пришлось вылетать из седла и ломаться.Жеребец опустил голову и жадно зачерпнул длинными губами воду. Виктория потрепала его по аккуратно заплетённой гриве, и в голове её пронеслась мысль: ей нравится, какие косички плетёт конюх, которого Томми приставил заботиться об её коне.– Что с Сабини? – спросила Виктория, так как понимала, что сам Томас не заговорит с ней об этом. – Когда он ответит за то, что сделал?– Скоро. Всему своё время, – ответил Томас. – Для этого Вас сначала должны выписать из больницы, разве не так?– Вы можете этому поспособствовать.– Нет, не могу, – мотнул головой Томми, пробежавшись глазами по противоположному берегу озера. Там гуляла пара ребятишек, на чьи резвившиеся возгласы Атлас отвлёкся на долю секунды, поводил ушами, а потом вновь принялся хлебать из озера. – Не могу, потому что... Речь идёт о Вашем здоровье. О вещах, которые очень трудно восстановить, но которые ещё можно поправить. Вы должны быть морально и физически готовы к тому, на что мы можем пойти.– Чёрт возьми, я готова! – с долей раздражения бросила Виктория, чувствуя себя неразумным дитём, которого не хотят посвящать во взрослые дела.– Что Вы мне пообещали, Виктория? Что Вы пообещали мне, помните?Она взглянула на него, звучно выдохнула через нос всю свою досаду и ответила, кивнув:– Что буду Вас слушаться. Во всём, что касается этого дела.– Вам это даётся трудно, я понимаю. Пусть я и знал Вас до Вашей травмы всего из какой-то пары встреч, но я успел почувствовать Ваше стремление к свободе, к независимости, к превосходству. Вы гордая девушка, Виктория. Но это, – рука Томаса легла на её колено, что находилось прямо на уровне его лица, – больше не даёт Вам взмахнуть крыльями. И когда Вы привыкните к этому, когда будете способны расправить свои новые крылья, обещаю Вам, всё случится сей же миг – Сабини ответит за Ваши страдания троекратно. И он ни за что не получит Вашего коня, будьте уверены. Я за это ручаюсь.Отвернувшись от него, Виктория прогнала через себя множество самых разных эмоций, но одна из них – самая тяжеловесная и необъяснимая – вызвала на её губах лёгкую улыбку, которую девушка закусила и попыталась подавить. Её глаза уже были полны песка, но она ничего с этим не могла сделать.– Пора с этим заканчивать, – сказала Виктория. Томас поднял на неё вопрошающий взгляд. Виктория посмотрела на него в ответ, и, о, боги, она чуть было не соскользнула со своего привычно строгого и неприступного амплуа, чуть было не стала одной из тех девушек, что наверняка падали в очарованные обмороки при виде Томаса Шелби. – С водопоем, я имею в виду водопой, – поспешила пояснить она, не к месту улыбаясь. – Атлас уже насытился, его можно отвести в тенёк, дать отдохнуть.Нежный шелест лишь слегка тронутой золотом листвы деревьев, выстроившихся вдоль берега кривоватым рядком, успокаивал и звучал по-симфонически целебно в аккомпанементе с коротким и спокойным гогоканьем серых гусей, плещущихся на поверхности озера. Томас привязал Атласа к близстоящему молодому платану, но перед этим получил от коня шквал недовольных фырканий и протестующих выпадов. Виктория улыбалась, узнавая упрямый норов своего любимца, но от этой улыбки почти ничего не осталось, когда она увидела, как мистер Шелби, успокаивающе шипя и поглаживая коня по морде, быстро справился с вычурами Атласа. Виктория хотела порадоваться тому, что они с Атласом обрели человека, которому могут доверять, действительно хотела. Но ревность и тревога сказали: ?Нет, девочка, у тебя есть только мы, и сегодня ты вряд ли расслабишься?.Какое-то время, после того как Томас помог ей спуститься со спины Атласа, и они расположились на просторной скамье у берега, Виктория не знала, что может сказать ему, но что-то, определённо, силилось сорваться с её губ. Быть может, это было вызвано неожиданной близостью, в которую их обоих загнала ситуация, а может, нехватка общения, копившаяся долгие годы, наконец-то приветливо махнула рукой. В последнее время Виктории так хотелось сбросить груз, тянущийся за ней с самого вустерского ипподрома. И это завораживающе тихое и спокойное место, полагала Виктория, могло помочь. Это место и этот человек, порывающийся быть исполнителем её желаний.– Хотите узнать тайну имени Атласа? – спросила Виктория, и, задав этот вопрос, заметно оживилась.Достав из внутреннего кармана пальто портсигар и вынув оттуда одну сигарету, Томми усмехнулся в нос:– Вы так любите говорить о своём коне.– Если хотите, я не буду говорить о нём.– Но тогда Вы совсем перестанете говорить со мной. Так что, да, пожалуй, я хочу узнать тайну его имени.Но, прежде чем поведать ему об этом, Виктория сделала кое-что, что слегка удивило Томми: протянула руку и попросила у него сигарету. Обычно Томас никогда не забывал предлагать закурить дамам в своём обществе, но в случае с Викторией он нарочно не делал этого, полагая, что спортивный образ жизни не позволял ей баловать себя никотином. С другой стороны, очень трудно было в это время сыскать во всей Великобритании окрепшего телом и разумом человека, который совершенно никогда не курил и совершенно ни разу не выпивал. Вынув изо рта уже подкуренную сигарету, Томас отдал её Виктории, а себе достал новую. Девушка пропустила горький никотиновый дым через глотку к лёгким, остатки выпустила тонкой струёй через суженные губы и сказала:– Имя ?Атлас? означает звезду, а если быть точнее, звёздную систему в скоплении Плеяд, что заключено в созвездии Тельца. Порой, в предрассветные часы, можно невооружённым глазом увидеть её сияние в тлеющей синеве неба, когда ночь отступает, и зарево накрывает простирающиеся вокруг земли. В тот миг звёзд на небе уже нет, кроме одной. И в сиянии нового дня Атлас растворяется самой последней из них.Табак сигареты медленно тлел в застывшей у губ руке Томаса, который замер, глядя на девушку и вслушиваясь в её объяснения. В звёздах он понимал ровно столько же, сколько простой фермер может понимать в авиастроении. Его поразило то, с какой эрудированной и разносторонней девушкой ему выпала возможность познакомиться. И, задумавшись о том, что Виктория наверняка росла в богатой семье, в которой ей дали должное образование, Томас вдруг поймал себя на мысли, что совершенно ничего не знает о её прошлом.– Вы сказали, что Атлас понимает всё, как будто он человек, – вспомнила Виктория после короткой затяжки и подёрнула уголками губ, ухватившись глазами за проплывающую вдоль берега опавшую листву. – Знаете, это не всегда было так. Когда я была ребёнком и училась ездить на нём, у него был необузданный норов, и даже когда мне всё же удалось его оседлать, слушался меня он очень редко. Изменился Атлас лишь после смерти моего отца восемь лет назад. Вероятно, это прозвучит глупо и нерационально, но... Порой мне кажется, что душа моего покойного отца каким-то мистическим образом поселилась в Атласе, чтобы всегда быть рядом со мной.Сигарета Виктории уменьшалась очень неторопливо, в то время как Томасу уже требовалось тянуться за второй. Возможно, ей даже хватит на предстоящий рассказ. Томми сейчас жалел только об одном – о том, что не прихватил с собой бутылочку виски.– Он умер солдатом? – спросил Томас, чиркнув спичкой.– Нет, это случилось ещё до войны. Но, полагаю, его смерть всё равно была героической, ведь он защищал то, что ему дорого.– Как его звали?– Аарон Мартин.Томас молча вцепился в неё взглядом, ожидая её историю. Он смог увидеть, как омрачился печальными воспоминаниями оттенок лица Виктории, которое только-только начало розоветь и избавляться от синих кругов под измученными глазами. Она задумалась над тем, о чём решилась заговорить, спустя столько лет, держа согнутую в локте руку напротив лица, и между её длинными пальцами струился густой серый змей дыма. Сигарета идёт ей, подумалось вдруг Тому.– Мне было тринадцать, – начала она, стряхнув пепел. – Через полмесяца должно было исполниться четырнадцать. Отец обещал, что мы отметим мой день рождения большим шоколадным тортом, на который он раскошелится ради меня. Сказал, что купит фейерверки, и плевать, что соседи в прошлом году грозились полицией. Не было ни торта, ни фейерверка, ни дня рождения, а соседям досталась головная боль похлеще фейерверков. В тот день, когда мы с Атласом остались одни, отцу кто-то звонил. Он поднял трубку лишь раз, на следующие звонки он не отвечал и мне запретил подходить к телефону. Но я знала, в чём тут дело: отцу предлагали денег за его лощадей, у нас на ферме их было пять вместе с Атласом, но отец слишком сильно любил их всех, он не мог продать всех сразу. Вечером, когда солнце только начало опускаться к горизонту, к нам в дом пришли трое мужчин в длинных пальто и шляпах. Отец отправил меня в поле собрать яблоки, сказал, чтобы я собрала их всех, даже те, что лежали на земле. Я помню, как небо разливалось красным, как плавился душный воздух, и как к моему горлу подступила тошнота, когда со стороны нашего дома донёсся хлопок выстрела.Виктория запрокинула голову назад, пытаясь загнать накатившие слёзы обратно за кулисы глаз. Она шмыгнула забитым носом, грузно выдохнула, освободив грудь от забившего её скорбного пепла, и затянулась глубже, чем раньше, вытянула весь оставшийся в сигарете никотин, а затем бросила её догорать к ногам. Она бы рассказала Томми, что было дальше: про то, что она нашла окровавленное тело отца у пустых конюшен, про семью МакКалленов, перепуганных душераздирающими криками соседской девочки, про Атласа, которому повезло в тот час отсутствовать на ферме, про гнев, про ужас, про сгнившие яблоки. Она бы обо всём этом ему рассказала, если бы только ком в горле рассосался, если бы только сквозь него мог прорваться ещё хоть один звук.– Они заплатили цену? – спросил Томас. Голос его прозвучал рычащим мягким шёпотом.– Я не выставляла счёт. Цена слишком высока, чтобы её выплатить, – ответила Виктория, когда смогла. – Я даже не знаю, кто были те люди. Но даже спустя восемь лет я хорошо помню их лица. Один из них был похож на итальянца, как Дарби Сабини, с такими же мерзкими усами. Второй – на Вас. А третий был каким-то... другим. Мне не сообщали об их аресте. Повзрослев, я поняла, что могла и не надеяться на правосудие. Ведь те люди были привилегированными бандитами, в чьих карманах, помимо денег, хранятся полицейские, судьи и прочие влиятельные лица страны. Вот, почему я не доверяю таким людям, как Вы, Томас, – Виктория обернулась к своему спутнику и заглянула в его небесно-голубые глаза без страха, позабыв о том, чем была испугана в тот душный кровавый день. – Вот, почему наше с Вами общение не заладилось с первой же встречи.– Что ж, – выдохнул Томми, докурив и бросив окурок на землю рядом с фильтром от выкуренной Викторией сигареты, – теперь я, по крайней мере, знаю, почему чуть было не напоролся на скальпель в Вашей руке, так?Виктория усмехнулась, стыдливо опустив взгляд к коленям, и даже Томми сдержанно рассмеялся, поддержав её. И вдруг Виктория, боясь упустить миг, быстро подняла глаза: ей так захотелось увидеть, как этот мужчина с бесконечно злым и уставшим холодным взглядом может улыбаться. Его улыбка оказалась похожа на первые лучи солнца после дождя, мягкие, желанные, пробивающиеся сквозь завись чёрных туч. С ней лицо Томаса Шелби становилось неузнаваемым и словно бы переставало принадлежать тому самому бессовестному бандиту, каким Виктория всегда хотела его считать. Но теперь каждый раз, когда она подумает о нём, как о жадном до денег и власти мерзавце, она будет вспоминать эту совершенно искреннюю и непозволительно красивую улыбку и проклинать тот миг, когда решила, что хочет её увидеть.Неприятные эмоции за ненадобностью растворились сами по себе. Тяжесть грусти по отцу, нахлынувшая на Викторию минуту назад, ослабела, и теперь девушка думала, что не хочет ничем омрачать эту прогулку – важное событие как для неё, так и для Томми. Только Атлас почему-то стал вести себя нервно: закружил вокруг дерева, громко выпускал воздух через ноздри, топал копытами.– Ну, а Ваш отец? – спросила Виктория. – Кем был Ваш отец, Томас?– Цыганом, – ответил Томми, откинувшись на спинку скамьи и окинув взглядом бликующую поверхность озера. – Он воровал коней и предсказывал судьбу. Он мог нагадать человеку, что его лошадь украдут, а потом все охали и удивлялись его прозорливости.И вновь Виктория не смогла удержать в себе веселье. Удивительно, как незаметно в её общение с Томасом Шелби проскользнули непринуждённость и откровенность, положившие начало доверию. И вот так новости – Томас Шелби умеет шутить!– А Вы тоже так можете?– Что? Предсказывать судьбу? – Томас взглянул на неё, вскинув бровями, и выдохнул, как нечто очевидное: – Разумеется.– Тогда что скажете? – и Мартин протянула Томасу руку, смотрящую вверх раскрытой ладонью.Не ожидая, однако, что шутка зайдёт так далеко, Томми, как не сторонник голословности, решил довести дело до конца. Да и на душе у него в кой-то веки было относительно спокойно, и даже если это спокойствие было лишь иллюзией, Томми хотел насладиться редким проблеском света в его жизни.Усмехнувшись, он взял Викторию за руку, начал задумчиво приговаривать ?Так, посмотрим, что тут у нас?, всматриваться в её ладонь и водить пальцем по пересекающим её веткам линий. У него были крепкие руки с горячими широкими ладонями и выступающими нитями синих жил на слегка заскорузлой коже, и Виктория совершенно не понимала, почему сейчас обращает на это внимание. Но ей нравилось складывать своё новое впечатление о Томасе Шелби из лоскутков таких интимных деталей, нравилось заново рисовать его портрет свежими красками.– Я вижу, что Вас ждёт подарок от состоятельного мужчины, – сделал своё пророческое заключение цыган.– От... мужчины?.. Какой подарок?– Подарок, благодаря которому по возвращении домой Вы сможете хотя бы иногда дышать тем воздухом, к которому привыкли, – ответил Том, откинувшись на спинку и закинув на неё правую руку, разместив её за спиной Виктории. – Тем, который можно вдохнуть, лишь взобравшись на спину жеребца.Он сказал это так непринуждённо, словно для него это было нечто, само собой разумеющееся, но для Виктории эти слова стали оглушительным шоком. Она бросила взгляд на специальное седло, в котором приехала к этому озеру, потом – на Томаса, что неотрывно глядел на неё улыбающимися глазами, наблюдая за ожидаемой реакцией. Он всё увидел в её широко распахнутых удивлённых глазах и понял всё по её несмелым отрицательным махам головой.– Не отказывайтесь, Виктория, – эта рекомендация из уст Шелби прозвучала скорее как приказ, за которым должна была следовать угроза. – Потому что, если Вы откажетесь, я отдам это седло Вашему другу Генри, который, я полагаю, не пойдёт против своего начальника. Генри возьмёт это седло, и оно в любом случае окажется у Вас. Мне ведь оно ни к чему. Оно изготовлено для Вас, Вам и будет принадлежать.Его самоуверенный тон раздражал Викторию лишь секунду, несколько мгновений – восхищал, а затем она почувствовала нахлынувшее на неё странное чувство, родившееся из благодарности и неловкости. Конечно, она собиралась отказаться от такого дорогого подарка, за который, вдруг подумалось Виктории, ей точно придётся чем-то расплачиваться. Но ведь это бесполезно, так ведь?– Да уж, талант ясновидения Вам явно достался от Вашего прозорливого отца, – вздохнула она, закусывая губы, что предательски растягивались в улыбку, чувствуя, как её уши и скулы начали гореть, словно растёртые шерстяными варежками в мороз. Томас усмехнулся.Виктория по-прежнему верила, что Томми пытается что-то от неё получить, но она всё ещё не знала, что может ему дать. У неё не было ничего, что могло быть полезно Томасу Шелби: ни денег, ни связей, ни здорового женского тела... Ничего в этом мире не делается просто так, Мартин это хорошо знала. И, если раньше эти мысли её злили и оскорбляли, то теперь всё это оказалось задавлено размышлениями о том, что она и вправду может сделать для человека, который уделяет ей столько внимания. Может, для начала впустить его в свою жизнь и признать в нём друга?– Томас, – позвала Виктория, решив, что должна раз и навсегда избавить себя от сомнительных догадок и вычеркнуть все ненужные варианты из своего предполагаемого списка причин, по которым мистер Шелби протягивает ей руку помощи. – Я не ошибусь, если скажу, что Вы проявляете ко мне знаки внимания? Похоже, Вы мною заинтересованы.– Это плохо?– Это... странно, – Вик вдруг почувствовала себя глупо. Она не помнила, чтобы хоть раз в жизни говорила о подобном с мужчиной, и лишь сейчас понимала, как же все эти разговоры об очевидном нелепо выглядят со стороны. Это словно смотреть на свою собственную руку и бояться назвать её своей рукой. – Неужели я Вас не отталкиваю?– Чем Вы должны отталкивать меня, Виктория? – в голосе Томми звучало недоумение, но лицо почти не менялось.– Своей немощностью. В конце концов, я... – на языке крутилось колючее слово ?инвалид?, но Виктория по-прежнему не хотела так себя называть, – не могу ходить.– А, вот как. Вы думаете, я такой?– Я не думаю. Я этого боюсь.Не решаясь взглянуть на своего собеседника, Виктория пересекала неприкаянным взглядом то разбросанную под ногами листву, то камешки, выброшенные на берегу в изумительном беспорядке, но она хорошо чувствовала на себе тяжёлый взгляд Томаса, пытливый взгляд, взгляд, который требовал к себе внимания. Его рука, что притаилась на спинке скамьи прямо за головой девушки, словно в засаде, вдруг оказалась у её лица, прислонившись костяшками пальцев к щеке и медленно двигаясь то вверх, то вниз. И тут Виктория поняла, что утратила контроль над ситуацией, и над своими эмоциями – тоже.– Вы кусаетесь, как Ваш конь, – прошептал Томас в паре дюймов от её лица, и Виктория, помимо прикосновения его руки, почувствовала его дыхание на своей коже.Она потеряла голову за считанные секунды, вмиг забыла, как всё начиналось, и перестала представлять, чем всё может кончиться, если управление отойдёт сердцу, а не здравому смыслу. Кончики их носов соприкоснулись, и Виктория задержала дыхание, словно разучилась дышать. От Томаса пахло сожжённым табаком и дорогим слегка горьковатым парфюмом, и эти замшевые ноты сменялись и двигались, как в калейдоскопе. Он оказался так близко впервые с того момента, когда обнял её в больнице и успокоил, но теперь он был ближе, гораздо ближе. Виктория боялась приоткрыть губы, ведь это даст Томасу зелёный свет, и после этого всё станет ещё запутаннее, ещё опаснее. Томми положил большой палец на её подбородок, чуть надавил и сам приоткрыл её губы, сам взял себе тот сигнал, который она боялась ему дать. И поцеловал её.Этот поцелуй разоружил Викторию, стёр всё, во что она привыкла верить, насильно открыл глаза на вещи, которые она намеренно игнорировала. Она ответила ему, и сделала это, ни минуты не раздумывая, словно где-то в глубине души уже давно спланировала этот миг. Но она всё ещё боялась, себя, Томаса, Сабини, своей травмы и кровавых закатов. Когда Томми целовал её, он уже не казался ей тем бессердечным чудовищем, каким его рисовала молва. Разве у чудовищ бывают такие чувственные губы? О, милая моя, только у чудовищ они и бывают!Вдруг по всей округе раздалось взрывное лошадиное ржание, подействовавшее на Викторию не то испугом, не то отрезвлением. Она расцепила поцелуй, отстранилась от мужчины и взглянула на Атласа. Повернувшись к двум забывшим о нём людям, конь недовольно фыркал, ржал и пытался подняться на дыбы, но короткая привязь не позволяла ему этого сделать. Виктория принялась разговаривать с ним, чтобы успокоить. Томас выдохнул, не скрывая досады, сунул в рот новую сигарету и направился к взбеленившемуся жеребцу. Но конь, открыто указывая на виновника своего возмущения, не подпускал Шелби к себе, бодался, угрожающе клацал зубами.– Ваш Атлас очень ревнивый, да? – заметил Томми, когда ему всё-таки удалось поймать морду скакуна за ремни оголовья и угомонить его. – Совсем как Вы.– С чего Вы взяли, что я ревнивая? – насмешливо вскинула бровью Виктория.– Вы и не пытаетесь это скрывать. Я видел, как Вы смотрели, когда я ехал верхом на Вашем жеребце. Вы ни с кем не хотите его делить.– Вам не стоит думать, что Вы хорошо меня знаете, Томас. Рискуете попасть впросак.Он усмехнулся так, словно не поверил ей, как чопорный взрослый не верит словам ребёнка, утверждающего, что видел зубную фею. У Томаса, конечно же, нашлась пара слов в ответ, но он оставил их при себе, когда выстроил в голове цепочку острых фраз, способных вновь привести их к холодным словесным стычкам. Сейчас ему это было не нужно. Томми вновь обошёл скамью, встал перед Викторией и протянул ей руку, сказав:– Поедем обратно? Я должен вернуть Вас в больницу до часа. Иначе этот конь превратится в мышь, а волшебное седло – в тыкву.– А Вы – в крысу? – усмехнулась Виктория, задрав голову и взглянув на мужчину, который сегодня шутил чаще, чем обычно себе позволял.– Верно. Потому что медсестра перестанет пускать меня к Вам, и мне придётся тайком пробираться в Вашу палату, как самой настоящей крысе.Выпуская воздух со смешками, Виктория ещё раз взглянула вокруг, на желтеющие деревья, переговаривающиеся друг с другом шелестом листвы, на зеленеющую траву, на серых гусей, беззаботно дрейфующих по тихой поверхности озера. Она хотела ещё когда-нибудь вернуться сюда, чтобы снова вложить в руку Томми Шелби ещё одну часть своего прошлого и получить взамен что-то и от него; чтобы они вновь завели глупый разговор об очевидном; чтобы снова взглянули друг на друга с расстояния пары дюймов и разучились дышать.Вустерский ипподром, спустя месяц, показался Виктории слишком далеко, чтобы его кровавый след, тянущийся за ней до самого сегодняшнего дня, наконец-то выцвел и затерялся в чёрных следах дорогих мужских ботинок. Теперь они повсюду.***Гром победоносного лошадиного ржания пронзил небеса, и гулкий свисток, прогремевший в следующий миг над ипподромом, разнёс по округе растворяющиеся клубы пыли. Восхищённая публика взревела, искупав первого пришедшего к финишу жеребца и его жокея в самых бурных овациях, в воздух ринулись кепки и шляпы. Седьмой номер по кличке ?Разящий ветер? – серебристо-вороной жеребец с длинными мускулистыми ногами – выгарцовывал торжествующий шаг по дорожке, красуясь, бодро взмахивая хвостом и гривой, а на его спине мужчина в коричневом рединготе благодарил зрителей за рукоплескания высоко поднятой вверх правой рукой. Проигравшие лошади шагали позади, не смея обгонять победителя.Из вип-ложи за победным шествием седьмого номера, нервно дымя толстой сигарой, наблюдал, вероятно, самый влиятельный из тех нескольких сотен мужчин и женщин, что собрались сегодня на ипподроме, – Дарби Сабини. Тонкие чёрные усы жались ближе к носу, губы его кривились, во взгляде билось раздражение. Конь, которого он сегодня выставил на состязание, пришёл к финишу вторым, отстав от седьмого номера лишь на жалкий один ярд. Уже вторые скачки подряд Дарби не мог угадать с жеребцом, и сегодня за это вновь поплатится один из его подручных, который не проследил должным образом за подготовкой коня.Все они были не те, думал мафиозный дон: не те кони, не те наездники, не такие тренировки. Сабини точно знал, кто ему был нужен: неуловимый гнедой жеребец, не проигравший ни одного заезда из четырёх скачек подряд; конь, что мчал быстрее вспышки молнии; самый сильный конь во всей Англии, самый свирепый, самый безумный. Атлас уже давно должен был оказаться в его конюшнях. Терпение итальянца стремительно иссякало.В ложу поднялся мужчина в чёрном костюме и бежевом пальто, снял шляпу. Он мялся у порога, бросая неохотные взгляды на скаковые дорожки ипподрома, собирался с мыслями, и через пару секунд пискнул, словно это скулил трясущийся от холода щенок, наказанный и без спроса ступивший на порог хозяйского дома:– Мистер Сабини... Новости из Вустера.– Дарио, – произнёс Сабини, даже не глядя на одного из множества своих верных подданных, что днями напролёт шныряли у него под ногами и раздражали своей некомпетентностью. – На кого ты сегодня поставил?Дарио зацепился взглядом за каждого стоящего здесь члена семьи Сабини, что не смели и звука из себя выдавить, лишь жалостливо глядели на пришедшего бедолагу, который сейчас, судя по всему, примет на себя всю ярость их босса.– Новости, мистер Сабини... – повторил Дарио.– Я спрашиваю, на какой номер ты поставил? – повторил Дарби.– На пятый, мистер Сабини. На Вашу лошадь.– Ты просто ёбанный кретин, – процедил Сабини, и казалось, в этой паре слов с огромным трудом сдерживалась вся его по-сицилийски горячая досада. Дарби неразборчиво выругался на итальянском себе под нос, а затем спросил: – Новости хорошие?– Ну... они не то, что бы... – Дарио мялся несколько секунд. Его обязали докладывать о новостях сразу же, не медля, но сегодняшние вести были явно не для того момента, когда Сабини потерпел очередную неудачу. И всё же Дарио должен был сделать это, поэтому быстро подлетел к креслу, в котором расположился босс и заговорил наперегонки с самим собой. – Наш человек из вустерской больницы сообщил, что Томми Шелби сегодня приезжал на лошади к Виктории Мартин и забирал её на прогулку за пределы больницы, поэтому их разговор никто не слышал.– Томми Шелби... сделал что? – нарочито спокойно переспросил Сабини. Почти каждый из присутствующих мог поклясться, что услышал, как надрывно заскрипели голосовые связки босса.– Он... – Дарио сглотнул, его лоб покрылся испариной, – навещал мисс Мартин. Он повёз её верхом на лошади. Кажется, он изготовил для неё специальное седло, и она снова может...– Она снова может что, твою мать?! – взорвался подскочивший на ноги босс итальянской группировки. Сигара выскользнула из его руки, а стоящий перед ним маленький столик с десертами и шампанским оказался перевёрнут. Дёрнувшийся Дарио, попятившись, споткнулся о собственные ноги и упал. – Эта сучка никогда не встанет на ноги, дорога на ипподром ей закрыта навсегда! Ни одно седло ей не поможет! И ни один Томми Шелби с его блядской сворой грязножопых цыган! – Сабини кричал, ругался, плевался, пинал близстоящую мебель и топал ногами, как разгневанный избалованный ребёнок, который долго не получает желаемого.– Так давайте убьём его? – предложил один из итальянцев, что пятились к бортикам ложи.Сабини обернулся к нему, каждая мышца его лица дрожала и натягивалась, а ноздри раздувались под звуки непомерно тяжёлого дыхания. Дарио уже отполз к закрытой стене и забился в угол, жалея о том, что принёс дурную весть, о том, что лошадь мистера Сабини проиграла, и о том, что ему не посчастливилось родиться на свет.– А может быть, мне лучше убить тебя, а, Рики? Пустить пулю в твою сраную тупую башку прямо здесь и сейчас, да?! – распалился Дарби, подлетев к подручному, схватив его за грудки пиджака и попытавшись тряхануть этого бугая, что был выше него на целую голову. Рики лишь слегка пошатнулся, смотря в заплывшие злостью глаза босса.Дарби потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, вернуть мыслям какое-никакое подобие порядка. Ведь только с порядком в голове, думал итальянец, он сможет победить зазнавшегося цыганёнка с грязных бирмингемских улиц. Никто из его воротил больше не решался высказывать своё мнение.Сабини поднял с пола чудом уцелевшую бутылку шампанского, взял из маленького переносного бара новый бокал, наполнил его, отхлебнул. Игристый алкоголь уколол рассудок пузырьками газа.– Этот выродок думает, что может водить меня за нос, – сказал Сабини, стоя перед Рики, смотря на него и тыча ему в лицо бокалом с шампанским. Рики кивал на каждое слово босса со статичным каменным лицом. – Мы должны напомнить ему, что случается, когда кто-то пытается прыгнуть выше головы. Своей и моей. Он сдохнет, Рики, непременно, мы нашпигуем его свинцом, как рождественскую утку яблоками, а мариноваться он будет в сточных водах Гранд Юнион. Но не сейчас, – нервный шёпот Сабини, казалось, можно было услышать в другом конце дрожащего от гама и музыки ипподрома. – Раз ему так нравится жалеть обездоленных, пускай делает это, как истинный сердоболец. Пускай льёт слёзы. – Дарби обернулся к дрожащему в страхе Дарио, подошёл к нему и дал новое распоряжение: – Свяжись с человеком в больнице. Передай, пускай продолжает наблюдать за каждым чёртовым шагом девчонки и ждёт указаний. Скоро зазвонит колокол.Дарио поднялся, двинулся к выходу по хрустящим под его ногами осколкам разбитого хрустального сервиза. Его большие чёрные глаза всё ещё круглились от испуга, а руки чуть дрожали. Характер Сабини был непредсказуем, и даже если сейчас он был спокоен, никто не мог с уверенностью сказать, что в следующую секунду он не вонзит один из этих осколков кому-нибудь в горло.– И вот, что ещё, Дарио, – сказал Сабини, прежде чем напуганный мужчина в бежевом пальто выскользнул из вип-ложи и исчез за кремовыми шторами. – Никогда не делай ставку, если не уверен, что лошадь не придёт к финишу первой, ты же не конченный долбоёб. Ступай.Дарби запрокинул голову назад и осушил бокал. Он огляделся вокруг себя, на беспорядок, который вновь учудила та самая вспыльчивая сторона его личности, с которой ему было всё труднее и труднее справляться. Дарби вслух высказался о том, что этому месту не помешает уборка. Рики велел своему коллеге позвать уборщиков. Но Дарби вовсе не имел в виду лишь ложу, которую он чуть было не разгромил на эмоциях. Уборка требовалась всей их сфере деятельности, и в первую очередь – территориям с северного конца канала Гранд Юнион. Пришла пора вынести мусор.