Глава 25. Рождественский аккорд. Я ненавижу эпилоги (1/1)

Утром шестого января я вдруг проснулась с твердым желанием что-то делать. Делать, к слову, было совершенно нечего, но желание становилось все сильнее и сильнее. Словно кто-то там, наверху, засунул в меня какую-то волшебную фиговину, призывающую к действиям.Мама ушла на работу, папа обещал заехать вечером, с сюрпризом, и сейчас, в девять утра, я была предоставлена самой себе. За окном валил снег, на плите остывал завтрак и чашка с кофе. Накинулась на них я почти с жадностью: организм, ко всему прочему, слишком настойчиво потребовал еды и кофеина. Впервые за много времени я наконец-то полностью выспалась и почувствовала себя целиком отдохнувшей.

Но на душе все равно было чертовски паршиво.И безумно хотелось вновь увидеть любимые серые глаза с задорной смешинкой.Вздохнув и отогнав от себя гнетущие мысли, я включила телевизор, надеясь увидеть там что-то стоящее. Попала я, что удивительно, на местные новости.?Вчера вечером возле старого театра был найден труп Егорова Антона. Мужчину убили одним выстрелом в голову за несколько дней до того, как тело обнаружили. По предварительной версии, он стал жертвой ?передела власти? между криминальными авторитетами города. Милиция ведет расследование. Если кому-то известно что-то об убийстве этого человека, позвоните по номеру, который вы видите на экране?.Пульт выпал у меня из рук. Рядом с ведущей с фотографии улыбался Шекспир. Тот самый Шекспир, который угрожал мне, Диме, папе, маме, который приходил в наш дом, который…Я ведь так и не узнала, чем же все разрешилось в тот чертов день. И… черт побери, папа ведь не мог! Совершенно точно не мог! Пусть у него был пистолет, пусть он уверенно его держал, пусть все проблемы решились… но не таким же способом!Папа ответил после второго гудка.

?Рит, я сейчас не совсем могу говорить…? - начал он, но я его перебила:- Я только что смотрела новости, где сказано о смерти Шекспира. Я знаю, что это не можешь быть ты, но!..Он все понял без слов. И приехал буквально через десять минут. К моему огромному удивлению – не один.- Доброе утро, Рита, - Константин Викторович выглядел устало, и говорил точно так же. – Могу я тоже войти?- Конечно, - я замялась, но тут же отошла от двери и позволила мужчине войти. – А вы здесь как друг отца или… как адвокат?Константин Викторович неожиданно засмеялся и похлопал отца – достав до него, не смотря на препятствие в виде меня; он вообще был высоким – по плечу.- Да уж, дочка растет что надо.Я почему-то чуть смутилась и тут же перевела тему:- Чай, кофе будете?- Чай, - в один голос ответили мужчины и направились в зал. Только Константин Викторович обернулся ко мне, улыбнулся и ответил:- Твоему отцу мои услуги точно не понадобятся.Странно, но эти слова меня успокоили. И Воронцов-старший вдруг предстал в совершенно ином свете, стоило ему только единожды улыбнуться. Раньше он представлялся мне грозным адвокатом с какими-то своими невероятно строгими правилами и принципами, строгим отцом и человеком из тех, без знакомства и общения с которыми жить проще, спокойнее и совесть не мучит. И, признаться, я его отчего-то боялась еще с нашей первой встречи, если можно назвать таковой его разговор с папой в моем присутствии.А сейчас же я увидела хорошего человека, друга и отца, который смог завоевать сердце прекрасной девушки и сделать ее счастливой, который воспитал прекрасного сына. Словно посмотрела в первый раз; не осталось больше необъяснимых страха и опасений, какой-то антипатии – мне только предстоит сложить свое мнение об этом человеке, и часть его, наверняка, сложится уже сегодня.Ведь разговор, при всем прочем, ожидал серьезный.

Я достала новый, подаренный папой не иначе как взамен разбитой чашки, сервиз с бабочками, заварила чай с цитрусовыми – тоже подаренный и тоже папой, так сказать, в комплекте, – даже выудила сахарницу и поднос, и со всей этой нелегкой ношей вышла к занявшим диван мужчинам. Мне же они оставили место напротив, что только усугубляло серьезность намечающегося разговора.- Спасибо, - с улыбкой поблагодарил Константин Викторович и взял одну из чашек. Папа взял другую, сказав то же самое; но он не улыбался.- Шекспир действительно убит, - без лишних вступлений начал он, - но никто из нашей семьи не имеет к этому прямого отношения.- А косвенного? – тут же уточнила я, совершенно не осознавая, что сжимаю чашку с кипятком.- Только если учитывать, что он не смог выполнить связанное с тобой, мамой и мной задание, - папа посмотрел на меня с какой-то смесью раскаяния и боли. – Ты уже взрослая девочка, поэтому скажу, как есть: его убил его же начальник, Новиков, за то, что Шекспир его не просто подвел – почти подставил.

- Подставил? – непонимающе уточнила я.- Это долго объяснять…- Позволь, я все объясню, - оборвал папу Константин Викторович. – Ты совершенно прав, что Рита уже достаточно взрослая и достаточно влезла во все это, чтобы знать. К тому же, Кирилл и так много тебе рассказал, и теперь вся эта информация уже почти безвредна. Шекспир перегнул палку, и мой отец выполнил свое обещание как следует прижать Ноя. Тот еще пытается отмыться, но вместе с последним убийством, у которого был свидетель, ему только и остается, что уповать на не слишком большой срок. Ты наверняка слышала об убийстве его сына, заказчика которого я защищаю. Он тоже связан со всем этим, и с теми событиями, в результате которых пришлось ?убить? Машу. Я наслышан о твоем любопытстве, и рассказываю все именно поэтому, а в ответ хочу получить обещание ни во что самой не лезть.Я снова чуть смутилась:- Я не буду ни во что лезть, обещаю, - и это была чистая правда: вся эта уголовщина достала меня настолько, что, кажется, укоротила то самое ?любопытство?. Пусть просто расскажут сами все то, что знать мне можно, и на этом закончим с историей вражды двух криминальных авторитетов. Хотя нет, вероятно, трех.- Как ты знаешь, по официальной версии убийцей был наркоман. Он и правда был наркоманом и убил девушку; опознать ее так и не удалось, и она и стала Машей. Только вот это был не просто наркоман с улицы, а человек Новикова, который очень мешал… тому, кому я был обязан. Собственно, я ему и сейчас обязан, поэтому и защищаю, несмотря на его доказанную и абсолютную вину. И сейчас, во многом благодаря ему, все благополучно разрешилось, моему отцу не всегда следует связываться с криминалом, во всяком случае, так явно. В общем, если кратко, то все эти события привели к одному конкретному: Ноя очень скоро посадят, и посадят надолго.- А что насчет вашей жены?..Константин Викторович чуть нахмурился, а в глазах появилось что-то, напоминающее боль. Да уж, умеешь ты, Рита, задавать правильные вопросы, а, главное, такие тактичные. Прикусить бы язык – да поздно.Но, к моему удивлению, мужчина все же ответил, причем на удивление спокойно.- Она останется жить, как и сейчас, под Киевом и под чужим именем. Дима собирается поступать в Киев, и, скорее всего, будет жить с ней. Он, впрочем, и без этого планировал там учиться. К сожалению, никому по-прежнему не стоит знать, что Маша жива, поэтому я попрошу тебя никому об этом не распространяться.

- Да, конечно, - я согласилась со всей серьезностью, на которую только была способна, и твердо для себя решила, что никогда и никому не проболтаюсь. Одним чужим секретом больше, одним меньше – какая, собственно, разница?Атмосфера в комнате разрядилась, словно и не было этого разговора, этих подозрений, этой правды.- Кстати, тебе Леша уже говорил, что мой отец приглашает вас сегодня к себе?

Я чуть не подавилась и полными негодования глазами уставилась на папу. Тот виновато улыбнулся:- Я хотел, чтобы это стало сюрпризом. И для тебя, и для мамы: когда-то давно, еще до твоего рождения, мы все вместе уже проводили Рождество у Виктора Ивановича.- И стоит эту традицию возобновить, - закончил Константин Викторович. – В расширенном варианте.Я прикусила язык прежде, чем вырвался теперь единственный волнующий меня вопрос.

Дима вернется?Я хотела надеяться, что да. Хотела опять ждать чуда, хотела верить, что сегодня его увижу, но тут же себя одернула. Это совсем не обязательно, он вполне может не вернуться вообще. Я бы на его месте мать не оставила.Зато сегодня я обязательно с ним поговорю. Пусть даже под предлогом рождественского чуда.Лучше, когда что-то превосходит твои ожидания, чем когда надежды тают, как снег на ладони.- Дочь, ну хоть ты-то должна знать, куда мы едем! – серьезно посмотрела на меня мама, а я в очередной раз пожалела, что не села на переднее сидение нового папиного Шевроле.Да, оказалось, что он купил себе машину; мне даже не захотелось спрашивать, где он взял деньги, а маме просто было не до того за удивлениями. Папа не просто приехал за нами на серебристой иномарке, которую тут же гордо представил как свою, так еще и торжественно попросил у мамы разрешения остаться с нами. Мол, идиот, придурок, козел (цитирую), совсем плохо с семьей обошелся, а ведь мы для него – самое главное, что есть в этой жизни. Мама еще не согласилась, но совершенно точно должна была скоро растаять. Правда, всю свою тщательно скрываемую радость она направила на доставание ни в чем не повинной меня.- Я знаю, - мстительно заявила я, - но не скажу, потому что это сюрприз, - и, показав язык, стала смотреть в окно, в котором можно было разглядеть свое отражение. Мама, прознав о том, что сюрприз подразумевает собой, кроме всего прочего, еще и праздничный ужин, решила ?привести в человеческий вид? (опять же, цитирую) и себя, и меня. И если на ее ?вид? грешить было, простите за каламбур, прямо-таки грешно, то я чувствовала себя почти так же неуютно, как перед Днем Рождения Кирилла.Во-первых, мама заставила меня накраситься по всем правилам ?тон-тени-тушь-помада?. Оказалось, что у меня это неплохо получается, но все равно непривычно как-то, хоть и выглядит неплохо.Во-вторых, волосы. Зачем-то их пришлось подкрутить, так что теперь они спадали почти красивыми локонами. Шапку надевать мне, впервые в жизни, строго запретили.В-третьих, платье. Мама подарила мне платье из таких, которые можно надевать и на занятия, и на такие вот праздники. Довольно строгое, но вместе с тем, красивое, это платье делало меня на удивление стройной, и едва ли не впервые собственное отражение мне нравилось.Но все это жутко смущало, хотя я прекрасно знала, что в том обществе, куда мы едем, никто не станет шептать, презрительно на меня глядя: ?У-у, гляди, как вырядилась?.Зато, все эти приготовления и споры с мамой на всевозможные темы отвлекли меня от ненужных мыслей. И, когда мы вошли в уже знакомый мне дом, я почти не расстроилась, не увидев за столом того, без кого жить, порой казалось, было совсем невозможно.И всю грусть, накатившую на меня, тут же смела мама, удивленная, но, видит Бог, счастливая.- Как когда-то давно, - с улыбкой, но нотками грусти и в голосе, и в глазах, произнесла она. – Как я рада вас видеть, Виктор Иванович, Костя, Леся! Только…Присутствующие синхронно опустили глаза, и я в том числе. Наверняка, мама решила, что тоже вспомнили Машу и ее ?гибель?. Я была уверена, что в глазах у всех, не только у меня, застыли стыд и вина. Мама-то ничего не знала.- Садитесь уже, в ногах правды нет, - с улыбкой велел Виктор Иванович.

?А где она, эта правда?? - вдруг захотелось спросить мне. От того, что маме искренне больно вспоминать подругу, которая на самом деле совсем не мертва, стало больно уже мне. Но я отогнала эти мысли: пусть решают взрослые, это их дела и их мир. А я просто буду помалкивать, как и обещала.Сесть мама, правда, еще не успела: отец вдруг придержал ее за локоть. Я не слишком-то придала значения этой мелочи, но осталась стоять рядом.- Леночка, ты так изменилась с нашей последней встречи, - обратился к моей матери Воронцов-самый-старший, и та улыбнулась в ответ. – Вырастила замечательную дочку, стала прекрасной женщиной. Я помню тебя, когда ты еще была студенткой, и, пусть мы виделись и не так уж и часто, я много слышал о тебе и от твоего мужа, - на этих словах папа, как мне показалось, даже немного смутился, - и от моей дорогой невестки.Мама вздрогнула, и я вместе с ней. А Виктор Иванович тем временем продолжил:- Я знаю, что вы с ней были лучшими подругами. Из-за печального стечения обстоятельств ваша дружба чуть не разорвалась, а потом… - он замолчал, словно пытался подобрать правильные слова. – Знаешь, мы очень перед тобой виноваты. Не только перед тобой, перед Димой, Лесей, Алиной. Не знаю, простили ли они старика, но сейчас я прошу прощения у тебя за то, что вынужден был лгать в одном из самых священных.- Леночка!Только теперь я поняла, почему Виктор Иванович предложил сесть, и только потом начал разговор. И почему папа так и не отпустил мамин локоть – а теперь держал ее, грозящую вот-вот потерять равновесие.Человек даже с абсолютно здоровым сердцем вполне может потерять сознание – или просто землю под ногами – когда видит мертвого.Но Мария Воронцова была живой. Такая же, как на маминых фотографиях, только старше. Она улыбалась, а в глазах застыли слезы.- Ты жива?..Миг – и мама сорвалась с места, обняла подругу. Хотела удостовериться, что она действительно здесь, что она жива, что это не галлюцинация, не призрак.И удостоверилась. Заплакала, попросила ничего ей не объяснять, не сейчас, потому что сейчас главное – что вот она, ее дорогая Машенька, живая. Просила прощения, Мария просила прощения у нее. Взрослые, особенно те, кто изначально все знал, синхронно потупились и устыдились, а Виктор Иванович даже пустил скупую мужскую слезу.Мама не просила объяснений, не выражала негодования по поводу того, что кто-то – и ее муж и дочь в том числе – знал правду, она просто плакала и радовалась, радовалась и плакала.А мы с папой радовались за нее. И я почти заплакала, обуреваемая радостью и, вместе с тем, странной тоской. Если Мария здесь, значит Дима тоже должен был вернуться. И он не позвонил.В прихожей, в моей куртке, зазвенел мобильный, грозящий разрушить трогательный момент воссоединения, и я рванула, чтобы выключить его, уже кроя всеми возможными проклятиями того, кто посмел мне сейчас позвонить.

И замерла, так и не добежав до цели. Телефон разрывался уже припевом одной из моих самых любимых песен, и сквозь него едва прослушивались длинные гудки. Но дело было даже не в этом. Вдруг не стало дела ни до песни, ни до происходящего в доме – мир сузился до серых глаз.- Оригинально я тебя позвал, да? - улыбнулся Дима чуть неуверенно. Совершенно для него не свойственно, и я вполне могла удивиться и даже засчитать очко в свою пользу, если бы думала о чем-то, кроме одного.Он здесь.

Здесь.Здесь.- Дед убьет за опоздание, но я всего час назад понял, что сделал тебе не тот подарок, - продолжал он своим – и не своим одновременно – голосом. В руках у него, помимо телефона, была пара… тапочек. В виде панд. Радужных.

Быть может, он полагал, что подарок все исправит, и мы дружно сделаем вид, что я не узнавала ничего лишнего, а он не уезжал без единого предупреждения и не игнорировал звонки.Очень возможно, Кирилл посоветовал – приказал – к нематериальным извинениям приложить материальный подарок и проявил свое особое чувство юмора, которое срезонировало с таким же особым чувством юмора племянника.Вероятнее всего, Дима Воронцов, самый острый на язык из всех, кого я знаю, просто не слишком-то знал, что говорить. И больше говорить не стал.Просто кинулся ко мне и закружил вокруг себя, извиняясь, обзывая себя самыми нелестными словами, целуя.Если судить здраво, то я имела полное право обижаться, и такое быстрое прощение с моей стороны было слабоволием, но……черт побери, да разве можно даже думать, ни то что судить здраво, когда тебя так целуют и обнимают?- Вот, собственно, и вся история, - Мария замолчала, рассказав ?официальную? – урезанную до невозможного – версию того, почему пришлось всех обмануть. – И, пожалуйста, не заставляйте думать о том, что будет дальше, я хочу подольше насладиться обществом друзей и семьи без мыслей о будущем! – она сказала это совершенно беззлобно, почти как шутку.Семейно-дружеское застолье было в самом разгаре. Мама уже не роняла слезы, все радовались, а я под столом сжимала руку Димы и смущалась. Смущалась потому, что его мама с веселой улыбкой успела ?проехаться? по нашим с ним отношениям и потребовала, чтобы внуки были в меня, а не в ее оболтуса-сына (и почему, спрашивается, многие любят подкалывать именно на эту тему?), Кирилл со злорадством поддержал эту идею, а сам оболтус-сынок то и дело совершал поползновения в сторону моих коленей.- К слову о планах на будущее, - вдруг подала голос до этого молчавшая Алина. – Я перевожусь учиться в Харьков, там как раз появилась нужная мне специальность. На выходных я уже уеду.Мне вдруг стало стыдно и больно. Кирилл дежурно пошутил, что Харькову придется туго, Алина ответила ему что-то чуть едкое. Казалось бы, как обычно.Но эти двое, по очереди, первыми покинули праздничный стол.Это Рождество стало для меня самым счастливым, но, вместе с тем, самым горьким. Как темный шоколад, как крепкий кофе с сахаром. Как песня мажорного лада с минорным – и чересчур философским – бриджем.За окном валил снег, за столом звенели хрусталь и смех; где-то там два человека пытались что-то решить, к чему-то прийти.Жизнь продолжала течь своим чередом, не делая скидок на то, что дает слишком мало времени для любви, для смеха, для счастья. Совершенно не задумываясь, что кому-то необходимо быть рядом с любимым человеком, а кому-то приходится от него бежать.Завтра будет рассвет, завтра будет новый день, завтра все сможет измениться.Но к черту будущее, к черту эпилоги и послесловия, которые я так ненавижу.У каждого есть сегодня и сейчас, у каждого есть миг жить.

Просто жить.