1 часть (1/1)

***Я помню, что это случилось летом. Мне тогда было уже двадцать пять лет и я получал свое первое образование, от которого не был в восторге. Позже я и вовсе разочаровался в своем изначальном выборе, бросил все, сменил город и сделал громкий каминг-аут перед своей матерью, но тем летом это не имело никакого значения. Помню, что оказался в Дерри именно из-за матери, которую и решил навестить. Переехав в большой город, я заметно меньше стал с ней общаться, вовсе перестал посещать свою "малую родину", каждый закуток которой напоминал мне о всех тех ужасах, что пришлось мне увидеть. (Именно, что увидеть, ведь до сих пор, я так толком и не смог разобраться в том, что именно тогда произошло.) Но в тот год? Что-то во мне изменилось. Видит бог, меня тянуло в Дерри с такой нечеловеческой силой, что я даже не побоялся заплатить двойную цену за перелет. Помню, что летел в самолете и мысли у меня кричали одна громче другой. Я думал о школе, неудачниках, которые распались после того, как все мы разъехались по институтам, о Патрике, а еще о Ричи, которого я не видел настолько давно, что иногда мне казалось, что тот и вовсе приснился мне. И ведь если бы это и в правду было сном, тогда все было бы намного проще, но что такое "просто", в понятии жизни? Такого определения там нет. Еще я помню, как стоял в единственном парке Дерри, глазея на огромного дравосека, вырубленного из такого же огромного дерева. Мне было двадцать пять, а я по прежнему недолюбливал это странное строение, больше похожее не на памятник, а на злую шутку местной мэрии. И вот именно в тот момент, когда я уже решил, что с меня хватит этих неуклюжих скульптур, духоты, пота, яркого солнца и Дерри в целом, именно тогда я увидел его. Двадцати пятилетнего Ричи Тозиера. У меня перехватило дыхание от неожиданности и шока. Какова была вероятность приехать в этот прогнивший город, встретив там влюбленность своего детства? И как он изменился. В последний раз, когда я видел Ричи, он был мелким и плюгавым. У него были огромные, не помещающиеся во рту зубы, такие же гиганские нос и рот, расположенные на, до смешного, мелком лице. У него были огромные очки, сбитые колени, воронье гнездо на голове и большая тайна, которая не открылась мне до сих пор. Весь он был, словно лучик солнца в смертном царстве, и вот теперь Тозиер стоял чуть поотдаль от меня. Его осанка выпрямилась, щеки, как и очки, пропали, а рост заметно обогнал мой. Я смотрел на него и мне казалось это шуткой. Гадкие утята всегда станвятся лебедями, да? — Эдди? — он заговорил первым, чуть щурясь и всматриваясь в мое лицо — Что б мне провалится, это реально ты? — стоит ли говорить, что да, это был я, и я был счастливее чем когда-либо, когда понял, что меня не забыли и не бросили в мусорную корзинку с ненужными воспоминаниями. — Что ты забыл в Дерри? — шокированно поинтересовался я, "по-взрослому" пожимая старому другу руку. — Встречный вопрос, Спагетти. — Я решил навестить маму, а вот ты... — в миг меня пробило осознанием того, какие дела могут быть у Тозиера в этом городе и тогда я заметно нахмурился. — Только не говори, что ты все еще общаешься с Патриком. — Ладно. Не буду. — И да, конечно же он общался с Хокстером, если подобные встречи вообще можно было назвать общением. А что мне оставалось? У меня была сотня вопросов, на которые я не имел ни одного ответа, но будучи наученным опытом, я и не стремился их задовать. Раньше, Ричи никогда не давал мне ответов, даже когда я подпирал его к стенке, когда указывал на факты и когда вслух озвучивал версии. Подросток-Тозиер всегда уходил от ответа, но что на счет его взрослой версии? И все равно, спрашивать я боялся. Что я скажу? Эй, как там твой папаша, его, случаем, не зарезали розочкой от бутылки? А как там твоя мама, она реально оставила тебя себе или ты все эти годы жил на месной свалке, в баке с подписью "отдам в хорошие руки"? Или, что еще лучше, не откинулся ли твой братец от передоза антидепрессантами? — Может выпьем? Я угощаю — предложил Ричи, зная, что ему я никогда отказать не смогу. Не в этой жизни. И мы выпили. Хотел бы я сказать, что всего по-немногу, но нет, всего было очень даже много, так что в итоге, я расказал Тозиеру абсолютно все про себя от начала и до конца. Я сказал ему о том, какакие экзамены сдавал, о том, как прошел мой выпускной, о том, что Стэн и Билл на нем танцевали белый танец, о том, что неудачники давно распались, о той малой дольке информации, что я знал о их взрослой жизни. Под конец мы даже нашли социальные сети Беверли и записпли ей какое-то пьяное голосовое, в котором произнесли сущую глупость, так и не получив на нее ответа ни позже, ни когда-либо еще. Ну, и конечно же, в тот вечер я сотню раз произнес "я скучал", не разу не солгав об этом. А Ричи слушал меня, цедил алкоголь и хлопал своей большой ладонью по моему плечу. Молчал. Это казалось мне не справедливым. Конечно, это было очень даже в стиле Тозиера, болтать обо всем на свете, при этом оставаясь темной пташкой, но это жутко раздрожало. Как так выходило, что главный помойный рот Дерри успевал оскарбить всех и все, в то время как эти все и вся даже не всегда знали его фамилию или дату рождения? — Будет невежливо, если я скажу, что имею право на то, чтобы тоже узнать что-нибудь о тебе? — спросил я с заметной напряженностью в голосе. — И что ты хочешь узнать? — спросил Ричи, неряшливо почесывая свою легкую щетину на подбородке. — Хотя бы, какое у тебя образование? Где ты живешь? Как ты вообще? Столько времени прошло, я ведь действительно скучал и я имею право интересоваться твоей жизнью. — Сколько времени прошло? — слегка усмехаясь перевел стрелки Ричи — Я уехал, когда мне было пятнадцать. — Десять лет. Рич. Прошло десять лет — и сколько бы усилий я не прикладывал, голос у меня все же дрогнул. Сказывался выпитый алкоголь. — И тебя правда интересует мое образование а не... — договорить он не успевает, потому что я резко его перебиваю. — Ты знаешь, что я хотел бы знать — чуть ли не выплевываю я эти слова, а после неловко смягчаю голос — Ты уехал, так ничего мне и не сказав. Я знаю, это может звучать глупо, но иногда я вспоминаю обо всем, что произошло, и меня пробивает дрожью. Я не могу спать в такие дни. Всю ночь не смыкаю глаз, думая о том, что все могло сложится иначе, если бы я вовремя понял, что происходит. Если бы ты сказал мне хоть что-то. — Ничего не было бы иначе, и ты ни в чем не виноват, Эдди — голос Тозиера теперь бархотный и успокаивающий. Он проникает в мои уши и обволакивает, однако глаза парня создают настоящий дисонанс. Я сморю в них и вижу сороколетнего, уставшего от жизни мужчину. Еще страшнее то, что такими его глаза стали еще в пятнадцать. — Как я могу это знать? — Хорошо — Ричи достаточно резко пододвигается ко мне и тогда в мой нос ударяет запах его одеколона. Он моя первая влюбленность, это нормально, что от подобных вещей у меня начинает кружится голова — Спрашивай все, что хочешь узнать. Я отвечу на любой вопрос. И мне приходится знатно пораскинуть мозгами, потому что это звучит как обман. Я боюсь того, что Ричи не сдержит слова, того, что снова переведет все в шутку, того, что как раньше пошлет меня далеко и на долго, а потому вопрос решаю сформулировать максимально мягко. — Ты общаешься со своей матерью? — Хочешь узнать, простил ли я ее? — догадывается Тозиер — Она бросила меня. Бросила меня и Патрика на произвол судьбы, а после вернулась, когда было уже слишком поздно. Могу ли я ее простить? Никогда. Но? Жизнь идет и она была моим единственным законным родителем, опекуном или как там говорится? Нам пришлось уживаться. Не пойми меня не правильно, но отца я люблю больше чем ее до сих пор, хоть она, по факту, ни разу не подняла на меня руку и не сказала плохого слова в мой адресс. Но в этом случае, бездействие намного хуже действия, так я думаю. Я задумчиво кивнул. От чего-то я не мог этого понять. Мистер Хокстер был ужасным человеком и после случившегося, его наконец посадили в колонию строгого режима. Конечно, я не знал и не знаю всего того, что он успел натворить, но в одном убежден точно, своим детям он сломал жизни, да и жене, стоит заметить, тоже. Так, как же возможно, что Ричи предпочтет тирана и деспода отца, трусливой и несправедливой матери? Хотя... Если задуматься, она действительно поступила не правильно, сбежав от мужа, при этом оставляя ему своего малолетнего сына. — А она? — У нее новая семья. Муж, дети. Я дождался своего совершеннолетия, вылетел из гнезда и теперь получаю от нее на дни рождения открытки с деньгами и мольбами о прощении. Открытки сжигаю, а деньги трачу на содержание Патрика. — Так вы все же общаетесь — с укором уточняю я. — Он мой брат, как иначе? — Тозиер мягко усмехается, а после опустошает рюмку текиллы. Меня передергивает. — Как иначе? Он больной. Ричи, он гребаный монстр. В психушке ему самое место, понимаешь? Или ты забыл о том, что это именно он тогда пырнул тебя, именно он, тогда заколотил двери в подвал, именно он... — Тозиер меня перебивает. — Конечно я помню — голос его даже не звучит злым — Послушай, все намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. — Так расскажи мне. Ради бога, Рич, расскажи, чтобы я мог умереть спокойно — И на мое великое удивление Ричи действительно все рассказал и под "все" я имею в виду именно ВСЕ. — Ты уже знаешь, что моя мать сошлась с моим отцом, когда у нее был я, а у него был Патрик, ведь так? Не знаю на что она в нем повелась, потому что он был ублюдком даже на первый взгляд, не удивительно, что в итоге он стал ее бить. Жить в доме Хокстеров было ужасно. Вечные крики и ссоры. Отец много пил, много матерился на пустом месте и доставалось все время либо моей маме, либо Патрику и я не шучу, когда я встретил его впервые, передо мной стоял мальчик-гематома. Мне на него даже смотоеть было страшно, от того что до этого я даже не знал, что такое возможно. Мне же доставалось не часто. Наверное, дело было в том, что я был еще слишком мал, а быть может и в чем-то другом, не знаю. В любом случае, Патрик очень привязался к моей матери. Он ведь до нее не знал никакой ласки и любви, а она заботилась о нем, заступалась за него перед отцом, читала нам обоим сказки, вообщем, правда была хорошей мамой. Когда отца не было, мне даже казвлось, что мы нормальная семья. Вот моя мама, вот он я и мой старший брат. Вот мы смотрим телевизор и едим попкорн, что может быть лучше? Но отец всегда возвращался и тогда эти иллюзии о нормальной жизни исчезали. А потом стало еще хуже. Это случилось рано утром в выходной. Мама разбудила меня и Патрика. Она сказала, что ей нужно срочно куда-то отлучиться. Помню, что она приготовила очень много еды, накормила нас до отвалу, а после посадила меня на свои колени и стала причесывать. Патрик сидел рядом и глаза его были наполнены слезами, потому что он уже понимал, что происходит, в отличае от меня. Она пела, рассказывала сказки и без устали обнимала меня, целовала мои щеки, гладила руки и украдкой смахивала слезы. А я был так глуп и мал, что до сих пор был убежден, что мама просто едет по делам, что после она вернется и привезет что-нибудь вкусненькое к столу, но это не входило в ее планы. В какой-то момент она встала, и начала говорить с Патриком. Она сказала ему, чтобы тот защищал меня во что бы то ни встало, сказала что любит его и считает свои родным сыном, но при этом разочаруется если он поведет себя когда-нибудь не по-братски. Сказала, что есть некий семейный кодекс, по которому старший брат, должен охранять младшего и нарушение которого приравнивается к придательству. И Патрик поклялся в том, что никогда не позволит кому-либо меня обидеть. Этого ей хватило и она ушла. Тогда наверное и запустился этот механизм. Мама была для Патрика богиней, матерью Терезой и он не мог разочаровать ее, а потому я стал для него неким ангелом, которого он оберегал, как зеницу ока. Помню, что когда стало ясно, что мама не вернётся отец направил весь свой гнев на меня, все же, я ее точная копия. Помню, что всегда, обсалютно всегда брат заступался за меня. Он получал в два раза больше, он не доедал и не досыпал, но он всегда спасал и выручал меня. А потом, каждый раз, как он вытаскивал меня из под горячей руки отца, наступал момент обучения. Патрик заводил меня в мою комнату, и бил самостоятельно. Не подумай, что он мстил, это не так. Просто, он не был обучен любви и нежности, поэтому таковой и была его защита. Он считал, уж лучше он побьет меня, чем отец и это действительно было так, потому что Патрик никогда не перегибал палку. Он говорил мне: "Ричи, если ты продолжишь злить отца, он убьет тебя", при этом заезжая кулаком мне в нос. А я плакал и клялся что, нет, я не буду злить отца, но все равно злил, потому что неразозлить его было невозможно. Но время шло. Я взрослел, отец старел, а Патрик ломался. Он становился жесче, грубее, страшнее. Думаю, уже тогда у него начала течь крыша, что не удивительно, если учесть то, в каких условиях мы жили. Патрик стал полностью меня конролировать, не давал общаться с другими детьми, просчитывал каждый мой шаг. Когда я пытался оказывать сопративоение он говорил о семейном кодексе, о том, что лишь защишает меня, о том, что в мире нет никого кроме нас двоих. Все прочие - наши враги. И я верил ему. Сейчас я понимаю, что это смахивало на какую-то секту. Есть семья и есть враги, третьего не дано. Все что угодно, воспринимается как предательство, а любовь выражается в количестве синяков. Я и тогда знал, что это не совсем правильно, но иначе жить мы оба не могли. Не умели. А потом мы переехали в Дерри. Я встретил тебя. Познакомился с неудачниками. Видит бог, это было самое счастливое время в моей жизни, но Патрик не одобрял мою дружбу. Знал бы ты НА ЧТО я пошел ради того, что бы он разрешил мне с вами видеться, на то, чтобы одобрил наш клуб и мое в нем участие. Но оно того стоило. Я ни о чем не жалел и не жалею до сих пор. А дальше, ты можешь и сам догадаться. Когда мы с вами поссорились Патрика перемкнуло. Он сказал о том, что предупреждал меня, о том, что все это время пытался защитить меня именно, от таких как вы. Тогда то ему и сорвало крышу. Думаю, он действовал по той же схеме что и с побоями. Лучше он, чем кто-то другой и уж если он не способен защитить меня от мира, в таком случае он сделает так, чтобы не этот мир, а он сам, даровал мне вечный покой. Да, была драка. Да, он пырнул меня ножем. Да, скинул в подвал и да, после он забил гребаные двери гребаными досками, но он сломаный человек, Эдди, и если бы не он, я бы не дожил даже до того момента. И когда я был спасен, когда моя мать неведомым образом премчалась ко мне из ниоткуда, когда мой отец был определен в тюрьму, Патрика сослали в психушку. А я лежал в больнице и целыми днями мог думать только о том, как сильно хочу его увидеть, о том, как переживаю за него и о том, как не справедливо все то, что с нами произошло — Тозиер задумчиво кивнул, произнеся последнее предложение, а после замолчал, выжидаюше, смотря на меня, а что я? Я молчал, стараясь обработать всю эту информацию. Следующую часть истрии я знал, потому что видел ее собственными глазами. Как только Ричи выписали из больницы он закатил жуткий скандал своей матери, итогом которого стало то, что он потребовал чтобы ему позволили навестить Патрика и тогда я этого не понял. Тоесть, я знал, что именно из-за этого ублюдка, моя первая влюбленность чуть не умерла в грязном подвале, так какого же черта Тозиер забыл в психбольнице? Помню, что пришел туда вместе с ним. Помню, как Хокстер, когда-то такой большой и сильный, заревел в голос при виде Ричи, а после прижался к нему, как к самому дорогому человеку в своей жизни. Помню, как Тозиер нежно обнимал брата, гладил его по голове, вытирал чужие слезы и без устали говорил "люблю" и "не брошу", в ответ получая такое же "люблю" и обреченное "я верю". Я смотрел на них и видел любящих братьев, но в голове у меня звучало лишь "маньяк и жертва". — Я навещал Патрика все эти годы, не знаю, почему мы не перехлеснулись раньше. Наверное, было не подходящее для этого время — продолжил свой рассказ Тозиер — Ты не представляешь как он изменился. Первое время я не мог смотреть на него без слез. Ты ведь помнишь Патрика. Он всегда был сильным, своенравным и... Я не знаю? Мужественным? Но теперь он был бледным, как мел, тихим, напуганным и еще более сломанным. Его пичкали кучей таблеток, от чего у него всегда тряслись руки, заплетался язык и путались мысли. И я клянусь, эта психбольница была вылятым Браерклифом. Патрику было не место там. Знал бы ты, через сколько судов я прошел, для того что бы улучшить его жизнь. Я бегал с документами, нанимал ему отдельных врачей, искал адвокатов и на этом была повернута вся моя жизнь. На меня смотрели косо. Все знали, что он попал в психушку как раз из-за меня. Меня называли жертвой, говорили, что у меня стокго?льмский синдро?м, и все в таком духе. Но я не болен, Эдди. Знаешь почему? Потому что этот синдром проходит. Не сразу, на это уходят годы, но он проходит, а я живу так десять лет, Эдди, и это никуда не уйдет, это часть меня. Это наш кодекс, потому что теперь пришло мое время защищать Патрика. И знаешь что? Я наконец добился желаемого. Психиарты признали его не опасным. Его выписывают под мою опеку. Вот почему я здесь, чтобы наконец забрать его из этой дыры. — Ты, видно, шутишь? — шокированно спросил я, не веря во все услышанное, но Ричи не шутил и на мое удивление он даже позволил, через несколько дней, быть с ним рядом, когда Патрика отпускали. Стоя там, в этой гребаной психбольнице я вдруг вспомнил то, какими были эти двое, когда я увидел их впервые, когда только у знал об этой странной, во всех смыслах, семье. О Патрике в те годы. Он был высоким, спина всегда ровная, подбородок смотрел прямо и никак иначе. Плечи кривые, но широкие, лицо точеное, всегда улыбчивое и немного гадкое. Волосы чаще всего грязные, потлатые, а заусенцы на пальцах были отгрызены, из-за чего кутикулы краснели пятнышками крови и блестели слюной. Ходил Патрик тихо, думал еще тише, говорил гортанно, чуть опуская веки к щекам. Весь он был похож на дикого кота, готового к прыжку, к охоте, и это проявлялось у него во всем его естестве. Рядом с ним его брат парадоксально нелепый. Ричи часто ходил, выпятив грудь колесом и сложив руки в карманы. Лицо его было еще более улыбчивым, правда улыбка эта надпоминала не эйфорию, а стукнутую голову. Он был громким, любящим внимание в любом его проявлении, правда, если Патрика окружали восхищённые почитатели, Ричи больше приходился по вкусу любителям черного юмора. Что было еще важнее, язык его жил отдельно от него, болтая то, что болтать не стояло, от чего Тозиера и прозвали "помойным ртом". Однако, для того чтобы хоть что-то узнать об этой семье, нужно было поставить этих братьев рядом с друг дружкой. Голос Патрика тогда становился еще более гортанным, исходящим из его недра. Рука же, обязательно ложилась на плече или на голову младшего, который тут же терялся в диалоге, лишь изредка вставляя свои неуместные шутки, над которыми в итоге смеялся лишь он сам. Патрик же непременно начинал без устали говорить "мы". Никаких "я" или "он", только "мы". Как по мне, этого было достаточно для того, чтобы сделать некоторые выводы. И вот теперь я видел их вновь, спустя десять чертовых лет. Патрик, который и без того раньше был худоват, теперь надпоминал скелет. Его кожа была чуть ли не прозрачной, а от того, отдавала синим оттенком. Губы искусаны, глаза пустые, волосы сбриты под ноль пять, потому как так медперсоналу проще ухаживать за больными. Когда-то ровная спина, согнулась дугой, когда-то сильные руки неумолимо тряслись. Казалось, что на него достаточно дунуть лишь раз, для того что бы он распался на атомы. — Ричи? — спросил он нехарактерно тихим для себя голосом. — Это я, Пат — ответил Тозиер, мягко беря брата за руку и переплетая свои пальцы с теми, что принадлежали ему. — Ты приехал? — с заметным запозданием уточнил Патрик. — Мы едем домой — заверил того Ричи и тогда полу-живой Патрик неловко, и совсем по-детски обнял младшего брата, получая утешающие объятия в ответ.Сейчас Ричи в моих глазах выглядел как всепрощающий ангел. Я не мог этого понят, это было не в моих силах, но, стоит заметить, при виде такого Хокстера, даже мое сердце больно сжалось. Он и в правду больше не был собой. Так, только тенью когда-то существующего человека. — Это ты? — вновь спросил Патрик, толи теряясь в разговоре, толи уже забывая то, задавал ли он данный вопрос до этого. — Это я. Я же говорил, что не брошу тебя. — Я верил. И Ричи забрал его из психушки, посадил в такси и вышел попрощаться со мной, призывая водителя немного его подождать. А я стоял там и мой нос больно щипало от всего происходящего, от того, что лишь спустя десять лет, я смог понять эту семью, от того, что и я сам, когда-то ненавидящий Патрика, смог его принять и пожалеть, от того, что Ричи вновь уезжал, оставляя меня одного. — И что ты будешь делать? — спросил я, ощущая, как в глазах начинают скапливаться слезы. — О чем ты? — не понимая, меня спросил Ричи.— Он не способен жить самостоятельно. За ним нужны постоянные присмотр и уход. Он ведь не сможет ничего делать сам, а как же ты? Ему под тридцать, он может прожить еще очень долгую жизнь, а ты? Будешь весь остаток дней подтирать ему задницу, готовить ему завтраки и помогать принимать душ? Это не нормально, Ричи. Ты должег пожить для себя, хоть немного побыть счастливым, ты должен... — Я должен помочь Патрику. Пойми, у нас всегда были только мы друг с другом, и если мне суждено теперь жить так, я не против — достаточно резко обрывает мою лекцию Ричи и тогда я глубоко вздыхаю, понимая, что с этим уже ничего не сделаешь. — Я был влюблен в тебя тогда — чесно признаюсь я. — Я тоже — отвечает Ричи. — Ты мне и сейчас нравишься.— Ты мне тоже. — Это значит, пока? — горько успехаясь, спрашиваю я. — Пока — слегка кивая, отвечает Тозиер. Помню, что мы после этого время от времени все же переписывались в социальных сетях. Ричи и в правду посвятил себя Патрику. Он жил ради него. Готовил, убирал, помогал, но правда была в том, что от Патрика в этом теле почти ничего не осталось. Помню, один раз Тозиер напился и позвонил мне. Он плакал в трубку и говорил, что больше не может так продолжать, говорил о том, что состояние брата стало хуже, о том, что он перестает его узнавать, о том, как больно видеть в глазах любимого человека страх, а я слушал это и ничего не мог с этим сделать, потому что знал, что так оно все и будет продолжаться дальше. Просто. Ричи тоже сломанный, у него лишь нет диагноза и справки, вот и вся правда. А потом, спустя три года после нашей встречи, мы встретились вновь, вот только это не было неожиданным столкновением в парке Дерри. Это были прхороны Патрика, покончившего с собой. У могилы тогда стряло всего два человека. Я и посидевший на одну прядь Ричи. Мы стояли там и смотрели на гроб, в котором лежал человек, которого все признали психом, который таковым и являлся. Он был жестоким и чуть не убил своего младшего брата. Он был страшным, а вместе с тем, наверное, единственным по-настоящему познавшим слова "любовь" и "преданность". Он был там, в гробу, а мы на земле и тогда, все наконец встало на свои места, пусть мир и потерял слишком многое в тот день, когда Хокстер повесился.