Глава II. Одиночество - Мадрид (1/1)

Джон не помнил дорогу до Хитроу, не помнил, сколько раз обошел все залы ожидания, тщательно избегая прилавков с пестрыми журналами, не помнил, как объявили посадку и как он вообще добрался до своего места. Но как только самолет оторвался от земли и пассажирами разрешили отстегнуть ремни, его просто согнуло пополам, хотя нормально заплакать он так и не смог. Насмерть перепугав соседей по креслам и девушек-стюардесс, у которых он будет всячески просить прощения по прилету, он все же умудрился притвориться, что просто жутко боится летать… Конечно, ему тут же бросились помогать и сочувствовать, чему немало способствовала его вполне искренняя извиняющаяся и очаровательная улыбка. В связи с этим он честно попытался запомнить имена всех этих милых девушек, но быстро понял, что у него не очень-то получается. Продолжая притворяться, он также не запомнил, сколько бокалов и чего именно он выпил за эти два с половиной часа, показавшихся ему двумя днями. Дальнейшие свои действия он тоже не слишком хорошо помнил, но вроде бы никого с ног не сбивал, ничего не крушил… Он почти на автомате добрался до хорошо знакомого отеля в Саламанке*, где, по счастью, оказался не занятым знакомый же номер. Будь он с друзьями, они бы, конечно, по традиции отправились в “Юнико”, но сейчас Джон предпочел место поспокойнее. Он бросил вещи на пол, бросился на кровать, отчаянно пытаясь вспомнить хоть что-нибудь, связанное с его нынешней, а не прошлой жизнью. Но все, что он помнил сейчас, все, что осталось перед глазами, как будто навсегда отпечатавшееся на сетчатке – слегка запрокинутое лицо любимого в обрамлении темных волнистых волос, контрастирующих со светлой диванной подушкой. Ненатуральный свет фонаря, холодный, нахально проникший в комнату через окно, скользил своими длинными бесцеремонными лучами по красивому, словно фарфоровому лицу, к которому Джону так хотелось прикоснуться самому. Он смотрел на эту картину – немного сюрреалистичную, в синеватых полутенях, в обрамлении темного дверного проема – и ему хотелось броситься туда, отогнать эти мерзкие лучи от дорого лица, обхватить, согреть, расцеловать… Господи!.. Да с чего он решил, что ему как-то поможет Мадрид?.. Здесь нет даже Атора, чтобы можно было сграбастать его, уткнуться лицом в золотистую шерсть и просидеть так столько, сколько он позволит… Лондон!.. Ему не нужен Мадрид, не нужен Нью-Йорк и даже Бильбао – он хочет в Шордич**, домой…Джон садится на кровати и некоторое время смотрит на мини-бар в противоположном углу, прекрасно понимая, что ему этого не хватит, а выходить никуда не хочется. Хотя в этом состоянии одиночество убийственно, это он тоже понимает. Среди всей мешанины якобы мыслей фактически остается лишь одна: просуществовать несколько часов до следующего рейса – и тогда можно будет как-то… существовать дальше, потому что дальше – работа, друзья, может, возобновление учебы, потом начнутся долгожданные съемки фильма, надо будет привести себя в форму… Как хорошо двигаться на запад – у него снова будет утро… Он нашаривает в кармане так и не снятого пальто сигареты, тянется за пепельницей, хорошо хоть, пачка почти целая – на несколько часов хватит… Но чтобы по привычке не позвонить Люку, ему нужно позвонить кому-то другому… Мама! Мамочка… Она всегда все понимает и даже, когда думает, что ничего не может сделать для своего единственного ребенка – она может. Она может просто держать его за руку, просто готовить ему вкусную еду и заставлять его есть эту еду. Она может бесконечно долго рассказывать о том, как, например, у тетушки Оркены, той, что со стороны многочисленного семейства Арансабаль, однажды убежала кошка и вся округа отправилась на ее поиски, или как ее кузен Ицияр попытался сэкономить и собственноручно установить сигнализацию в доме и что из этого получилось, если учесть, что кузен Ицияр в жизни не брал в руки инструмента, сложнее обыкновенного молотка… Слушая эти бесконечные истории о бесконечных родственниках в любое время, находясь в любой точке мира, Джон вспоминал родной Бильбао – и сразу становилось легче на душе. Да и мама умела так рассказывать, что даже сама-серьезность-Андрес хохотал до слез и просил повторить отдельные моменты… Но сейчас, когда у нее самой такие сложности с этим… как его там… Анхелем, сейчас он не будет ее беспокоить.Андрес… Умный, тонкий, чуткий. Друг, старший брат… Угу. Только именно в этом случае, он даже не дослушает до конца, но своим очень сдержанным и очень проникновенным “А я тебя предупреждал!” отобьет всякую охоту вообще упоминать имя Люка в ближайшие двести лет. Джон прекрасно помнил, как нелегко, как мучительно долго он решал, стоит ли рассказывать друзьям о Люке. Потому что, с одной стороны, ему было слишком стыдно за свое столь откровенное счастье перед Андресом, который только-только отошел от своего тяжелейшего разрыва с Кайли, и смотреть на него было пока что страшно. Но с другой стороны, долго скрывать от родных людей что-то настолько важное в своей жизни Джон не смог бы да и не хотел бы, чтобы за него это сделали папарацци и чужие твиттеры. Он знал почти наверняка все, что скажет каждый из них: в этом безумном и не всегда благосклонном мире эти люди были его системой координат, компасом и Полярной Звездой. Он понимал, что Андрес будет зол и обеспокоен, потому что Андрес всегда за него волнуется и потому что помнит, что в прошлый раз все закончилось плохо. Да, Джон тоже помнил, что его роман с Альфонсо закончился плохо, а ведь тот был в сто раз менее заморочными, чем Эванс... Да что там! Рядом с Эвансом чуть ли не любой начинающий актер покажется образцом уверенности и спокойствия!.. Джон почти усмехнулся собственным мыслям, вспомнив, что перед тем самым ужином, за которым они и собирались сообщить друзьям о своих отношениях, они с Люком оба нервничали так, будто им предстояло прослушивание на роль в фильме Спилберга. Правда, переживали они, как обычно, по разным поводам: Люк боялся своего несоответствия каким-то им самим выдуманным “высоким стандартам” людей из мира моды и стиля, а Джон лишь опасался, что парни посчитают его самого хвастливым романтичным идиотом… Впрочем, за все время их знакомства – без малого двенадцать лет – уже можно было разобраться… Но если сдержанный Андрес в какой-то момент тактично промолчит, то Ориол ведь обязательно ввернет что-нибудь этакое…Ориол… Позвонив ему сейчас, Джон мог бы легко предугадать слова той речи, которую его друг обязательно попытается толкнуть, чтобы прояснить все до конца, разложить все по полочкам – как в его огромном гардеробном шкафу в барселонской квартире. К Ори хорошо обращаться, когда нужен мощный энергетический заряд, ну, или попросту волшебный пендель: никто не умел так вдохновлять и так вдохновенно ругаться, преимущественно с каталанским акцентом, как один из красивейших мужчин не только всей Испании, но и целого мира. Да, он выслушает, посочувствует, но, пожалуй что, сразу же начнет устраивать и выстраивать вверенную ему жизнь заново: “Приезжай туда-то!”, “Я тебя познакомлю с тем-то и тем-то!”, “Мы едем в клуб – и без разговоров!”… У Ориола ещё и самое огромное, самое доброе в мире сердце, хотя обычно его подозревают в противоположном, но иногда его забота превышает все допустимые нормы беспокойства за другого. Но – нет, этого он не выдержит, не сейчас, может быть, чуть позже, когда станет полегче и захочется хоть чего-нибудь… Джон пытается отогнать назойливо маячащее на горизонте слово “если”, пытается, но уже понимает, что не может… Если… Если он сумеет из этого выбраться. Еще раз… У Джона даже на сердце потеплело, пока он вспоминал друзей, по крайней мере, ему стало понятно, что сердце у него пока еще есть. После мамы эти двое, конечно, самые близкие ему люди, но сейчас он не может – он обязательно сорвется… Сейчас ему нужен кто-то, достаточно близкий, но в то же время максимально разумный и способный влепить отрезвляющую пощечину, если потребуется. Кейт!.. Конечно! Она же умница, необыкновенно добрый и верный человечек, хотя слишком многие вокруг пытаются не замечать этого. В свое время они вдвоем умудрились разочаровать всех этих “доброжелателей” тем, что не поубивали друг друга во время их первой совместной работы у Тома. Перед этими съемками Джону в красках и подробностях расписали, с чем ему предстоит столкнуться. Правда, эти милые люди, кажется, забыли, что Джону давно не семнадцать, что он уже шесть лет как обитает в этом прости-господи бизнесе и вполне способен составить свое представление о человеке, увидев его вживую и не читая “желтой” прессы. Ему присоветовали увидеть монстра, фурию, алкоголичку со стажем, нерадивую мать, капризную звезду, стремительно теряющую форму и былую привлекательность… А он увидел девочку, девушку, женщину – все еще ищущую свое место в этом мире, а потому не до конца успокоившуюся, открытую и ранимую, он увидел ее любящей мамой и талантливым художником – и больше ничье мнение не имело значения. А работать с ней было легко и приятно, потому что она умела все, она охотно делилась своими маленькими модельными хитростями и смеясь рассказывала, какой стороной лица и почему предпочитает поворачиваться к камерам.Кейт, милая, дорогая Кейт... Конечно, меньше всего Джону хотелось беспокоить ее, и можно было бы подождать пару недель и увидеться уже на съемках, запланированных на начало февраля, но ему очень хотелось дожить до этих съемок, поэтому он решился и набрал номер.– Джонни! Здравствуй, милый!Такой приветливый голос, такой приятно-знакомый, даже уютный тембр – как будто бы с тоненькой трещинкой на дне, но вот только его имя… “Ох! Да что же они, все эти британцы…” – Джон чуть было не отключил телефон и уже успел пожалеть, что решился звонить именно туда. Но то ли он так громко думал, то ли между ними двумя и вправду существовала еще одна, дополнительная и не видимая миру нить, но Кейт каким-то чудом уловила, что с ним творится что-то неладное и постаралась моментально все исправить, забросав его банальными вопросами, тем самым не позволив отключиться. – Джо, дорогой мой, рада тебя слышать! Как ты? Надеюсь, мой помощник ничего не напутал с графиком? Ты уже в Нью-Йорке? – Кейти, у тебя есть… немного времени?– Подожди минуту, я сейчас! Только никуда не исчезай!На дальнем плане Джон услышал звонкие девчачьи голоса, лай собак, плеск воды и даже шум ветра, как ему почему-то показалось, в ветвях больших деревьев. А потом все стихло – видимо, Кейт пришла, куда хотела, и закрыла дверь.– Джо, я здесь и я слушаю. Что случилось?– Я… мы… мы с Люком… Мы расстались... – произнеся это вслух, Джон понял, что теперь нарыв вскрыт и все остальное будет лишь на пользу. – …и мне кажется, я не доживу до завтрашнего утра…– Мой дорогой… Расскажи мне…Они проговорили больше часа, то есть говорил, конечно, Джон, а его собеседница лишь изредка вставляла небольшие реплики и восклицания, пыталась отвечать даже на риторические вопросы и не пыталась сказать, что все будет хорошо.– Кейти, это не лечится, да?– Джо, солнышко, ну посмотри сам: а разве можно так просто выбросить из своей жизни человека, к которому так долго и всем сердцем прирастал? Разве можно это оторвать и выкинуть – без боли и без ущерба для себя и для другого? Разве ты так умеешь? – Нет… Кажется, нет… У меня не получалось раньше и вряд ли получится теперь. Спасибо, mi amada… Ты опять меня спасаешь, ты знаешь это? Скоро увидимся!– Джо, пожалуйста, звони мне, когда только захочешь, не пропадай, хотя бы пиши!– Обязательно! Передавай привет всем своим!Джон бережно опустил телефон на подушку, посмотрел на часы: еще целых два часа до отъезда… Ему стало чуть легче дышать – даже физически, но заснуть все равно пока не стоит и пытаться. Кейти права, это и не должно быть просто. Пережить… Эту любовь, это страдание, разочарование, злость, обиду, воспоминания – изжить это в себе поочередно, постепенно, осознанно, пусть это не самый безболезненный и не самый быстрый способ лечения… Джон зажимает в уголке губ очередную сигарету, скидывает пальто и открывает сумки с вещами. То, как он их укладывал, если так вообще можно назвать десятиминутное лихорадочное запихивание всего подряд и как попало, конечно, оставляет желать… очень многого. Но в конце концов он находит то, что искал – небольшой блокнот для эскизов. Он так давно все забросил, так давно не прикасался к карандашу, что сейчас с большим сомнением смотрел на бумагу и не очень понимал, как к ней подступиться. “Тоже мне, блин, “графический дизайн”! – с отчаянием подумалось Джону. – “Dios… Хотя бы вспомнить, как это... ” Не говоря уж о том, что если он намеревался вернуться к учебе, было бы неплохо хоть немного руку набить…К тому моменту, как ему позвонили и сказали, что такси ждет у входа, у него закончились сигареты, а в блокноте осталось лишь несколько чистых листов – все остальные были в рисунках.