Не боль, но напоминание (1/1)

Что сделала бы царевна Амба, тоже вырванная из рук любимого жениха, с её всем известными метаниями между тем, за кого она была сговорена, новым суженым и своим похитителем Бхишмой? Что сделала бы она, окажись она здесь и сейчас, переродись она как Драупади? Уж конечно, не далась бы Юдхиштхире, а в следующие дни ускользнула бы к Арджуне или взялась стравливать братьев между собой.Потом об этом непременно сложили бы сказание.Я словно из великой дали смотрела на крохотные зыбкие огоньки, на частицы разъятого пламени, которым я перестала быть. Он терпеливо молчал — конечно же, не яма-дхарма во плоти и никогда не Арджуна, всего лишь очень достойный человек, как я поневоле убедилась. Тот, кто действенно пытался уберечь свою семью и даже меня, наверное, от злейшей участи. Лучше бы я не разговаривала с ним вообще. Можно отложить исполнение неизбежного на следующую ночь или на много ночей, но сегодня, оставшись наедине с другим, я перешла черту, и уже ничто в мире не вернёт мне любимого, а Юдхиштхире я нанесу обиду и тайное бесчестье, если откажусь быть его женой по-настоящему. Уже не сберегла своё целомудрие, зато могу в отместку разрушить чужую цельность. А потом, раз уж я не хочу делать первый шаг по той тропке из раскалённых угольев, по которой далеко ушла царевна Амба, мне всё равно придётся смириться.Я протянула руку, холодную и дрожащую в тёплой ночи, и положила её на руку Юдхиштхиры.И тогда он перешёл к убеждениям иного рода. До последнего во мне теплилась ещё одна надежда, самое ничтожное из чаяний, самое стыдное и непроизносимое: на его несостоятельность, на то, что хладнокровие старшего из братьев оставит меня нетронутой, но Юдхиштхира развенчал и эту надежду. И в быстрые часы той весенней ночи мне довелось услышать от него ещё много слов, но только не риторических построений и не доводов разума.Сквозь наше испытание он провёл меня бережно и непреклонно, словно я была кораблём, а он разделился, стал одновременно и шквалом и кормчим. Беспомощная власть, невоинственная доблесть, ранящее доверие — это впервые дал мне разглядеть в себе мужчина. И показал, как можно предлагать нежеланное, казалось бы, оставляя право отказа, с каждым следующим вдохом и выдохом сужая выбор, а под конец и полностью перелив призрачную свободу моей воли в свои ладони. Я прожила ту ночь, потрясённая не столько новым телесным опытом, сколько бестелесным соприкосновением, не столько встречей с мужским началом, сколько внезапным смешением своей сути и потайной стороны — с чужой. О том, что одно без другого не ходит, меня никто не предостерёг. Что на одном для двоих ложе, как река, впадающая в реку, обходя острова, как дымы двух костров, вместе огибающие ветви, душа прочно спрядается с душой, даже когда нет любви, и взять назад ничего не получится, — это я узнала слишком врасплох… А самое странное в этом человеке, воистину нелюдская его, неодушевлённая уверенность в своей правоте, ошеломившая меня ещё издали, — вплотную во мраке, кожа к коже, он излучал её с такой силой, что, не найду иных слов, всё внутри меня поменяло места.По образу его действий даже мне, не имевшей опыта, легко было догадаться, что этот воскреситель малоизвестных брачных обычаев вряд ли зашёл много дальше меня в опытах сокровенной близости. Уже потом, много позже, я заполучила и прочла руководства, в знакомстве с которыми отказывали мне в доме отца. С насмешливым удивлением я обнаружила, что мой муж, столь приверженный к писаной учёности, напрочь пренебрёг советами этих изобретательных пособий. Он не добивался от меня раскрепощающих ответов на игривые двусмысленности, не падал в ноги, подкупая смирением, чтобы получить разрешение на доселе запретные действия, и не вынуждал меня к большему, дразня и стращая уже достигнутым. Но кое-какие подсказки он применил, по наставлениям или по наитию, один за одним задул все огни и погрузил нас в полную темноту, а далее руки его и губы отправились в странствие от маяка к маяку, возжигая иные огни, именно так, как описано в разделе о пробуждении доверия в девушке.Уж конечно, в начале ночи Юдхиштхира не переубедил меня, не заставил смотреть на случившееся по-иному! Лишь нашёл способ уговорить меня сдаться тьме несправедливости, не утратив последних осколков самоуважения. Искуснее, чем кто-либо на моей памяти, сочетал правду, полуправду и силу убеждения, чтобы разомкнуть мой огненный круг и показать выход обратно в мир живых, способ смириться с самым горьким в мире будущим.Новобрачный ушёл далеко заполдень, а я прокралась обратно в свои покои и затаилась в них. Я боялась выглянуть, боялась даже подумать, что Арджуна прочтёт на лице брата — обычно сосредоточенно-бесстрастное, лицо это было зажжено таким изумлённым, счастливым вдохновением, что тем утром с ложа встал, покидая меня на нём, совсем неузнаваемый Юдхиштхира! Я понимала, что и сама выгляжу как преступница — всё моё тело было предательски невесомым, удивление углубило глаза, и я носила в себе самую лёгкую и тайную из возможных ран, не боль, но напоминание.За остаток дня я истерзала, исколола саму себя укорами в той вине, что потеряла Арджуну, не нашла способа его сохранить. Но в сумерках меня снова ждали в конце знакомого маршрута по дворцу, счёт ахоратр множился, а у меня больше не бывало случая отойти ко сну в одиночестве. Ночь за ночью, засыпая в разбросанных подушках рядом со мною и затевая негромкий разговор в темноте, беря и возвращая, принося подарки, хваля мои черты и образ мыслей, по обычаю смотря со мной на Дхруву, неподвижную звезду верности, Юдхиштхира по заветам не столько кама-сутр, сколько артха-шастр переделывал врага в союзника.То, как взялся обращаться со мной первый из Пандавов, решило не только мою дальнейшую судьбу. Если бы Юдхиштхира не нашёл единственно пригодных слов, а потом верных прикосновений, если бы моё смятение перегорело в отвращение и ненависть, вся история пошла бы по-другому.Постепенно, не сразу, со временем, по частям я начинала различать, кем был этот их старший, самый степенный из всех. Тот, кому приходилось поддерживать мать и мягко, со всею любовью перенимать у неё из рук главенство в семье. Заменять отца четверым младшим братьям, из которых каждый был по-своему непрост. Вникать в переплетения чужих планов и чувств. Вести взрослые переговоры с союзниками и недоброжелателями, а всё это были люди в лучшем случае подобные моему отцу. Позади у Юдхиштхиры были годы, проведённые при самом блестящем из дворов Индии, и годы, прожитые в лесном безлюдье, и страшная огненная ловушка, в последний миг выпустившая пойманное, и дни безымянных скитаний. Он был одновременно и взрослее, и младше, чем выглядел, и задолго до меня делил свои ночи и все свои часы с призраком вечной ответственности. А я в первую ночь и в первые месяцы нашего брака стала для него уж конечно не отдохновением, а очередным испытанием не из лёгких.Юдхиштхира был совсем не похож на единственного царя, которого я привыкла видеть, — моего отца, властолюбивого, не знавшего никаких преград своим желаниям, не дававшего воли своим чувствам, зато дававшего выход страстям. А прозванный Царём Справедливости был не просто привержен дхарме — он устремлялся по верному пути радостно и охотно, как оленёнок за ланью, как дитя за бабочкой.Никогда, даже в самые первые ахоратры нашей близости, он не избегал беседовать со мной об Арджуне, всегда восхваляя его, всегда превознося, всегда отдавая ему должное, всегда говоря о нём с исключительной любовью. Я пришла из мрачного семейства, и такая безусловная, ничем не затемнённая любовь обескураживала, обезоруживала и покоряла меня. Я чувствовала, что мне дано перенять её, и я всей душой захотела научиться ей — в каком-то смысле большей чистоте, чем моя прежняя чистота. И в то же самое время наитие предостерегало меня: и возражать, и соглашаться, и расспрашивать о большем в ответ на эту песнь братской любви будет ошибкой, следует молчать… Я опускала глаза, слушала и не поддерживала такие речи, и никогда больше наедине я без приглашения не произносила имени третьего в разговоре с первым.