Чтобы стать бесстрашным // Тобиас Итон (Фор) (1/1)

—?Мы просто чиним друг друга.Это ж надо было в такое по самую шею вляпаться, увязнуть и погрузиться; так, что на грудь давит и дышать тяжело, и хочется очень сильно зажмуриться?— чтобы, раз тонуть, то хотя бы красиво?— почти кинематографично. Вся из себя собранная и элегантная: спина ровная, одна нога чуть впереди другой, чтобы распределить вес тела, руки заведены назад, и ладони мягко смыкаются где-то в районе поясницы; вся такая?— невесть как оказавшаяся в совсем-совсем неподобающем месте, потому что в тренировочном зале душно, и воздух влажный, и странно пахнет.—?Не знаю, нет в нем ничего такого.—?А ты смотри еще дольше, может, разглядишь.Усмехается, расправляет плечи; взглядом с ним не встречается и вообще всячески избегает, чтобы сохранить ускользающие крупицы самообладания и стати; а потом украдкой, только на секунду, фокусируется на лице, что к ней в профиль?— осторожно и быстро, тут же отводя взор на всякий там инвентарь, словно надкусывает яблоко, присоединяясь к первородному греху?— тому, что с маленькой, едва заметной пометкой внизу; сноской?— аккуратной, почти стертой и выцветшей Четверкой.Итак, достаточно погрузившись в эту пучину дикого и нехорошего чувства, уходит; Тобиас улавливает стихающий шаг и только тогда полностью расслабляет тело, потому что мышцы больше не сводит тугой мощью, граничащей судорогой, от ощущения, что весь взгляд ее на него одного направлен; потому что становится разом комфортнее, привычнее и легче, ведь не нужно больше держать себя от крайне необдуманного и опасного действия, которое неизменно обернется огромными последствиями?— обернется, если бы обернулся он сам; потому что в своем грехе она не единственная.Он?— бесстрашие, воплощенное в крепких мышцах и большом сердце, которое раз за разом распахивает, раскрывая миру всякий свой помысел. Он, по определению, не боится ничего?— ну, или почти; в любом случае, в том самом четном списке нет страха перед ней?— перед ее глазами, фигурой, улыбкой; перед тем, как легко она входит в любое помещение и замирает, через мгновение представая абсолютно недвижимой, словно желая слиться с окружением, лишь одним только взглядом фиксируя все, происходящее вокруг. Даже если бы могла, даже если бы владела способностью становиться невидимой, никогда бы не исчезала полностью?— всегда чувствуется ее взор и присутствие; тонкий нежный запах чего-то сладковатого и непосильная ответственность за собственные поступки, пока она рядом.Он?— бесстрашие, она?— черт знает кто, но точно его головная боль: маленькая, хрупкая, ласковая; нежная и трепетная.Ты моя, ты моя, ты моя Вселенная.Ты моя, ты моя, ты моя Вселенная.Тобиас меняет свои привычки и расписание, вносит правки и коррективы, добавляет по пункту туда, сюда, пихает что-то лишнее до обеда, чтобы перенести все иное чуть ниже?— короче, кроит собственный день, лишь бы с ней одной никак не пересекаться; она, разумеется, занимается тем же самым?— из тех же побуждений.Вдвоем, стало быть, изволили шутить с тем, кто выше тебя и всех живущих; кто плевал на распределительные знаки и разные несостыковки; кому все равно на твои мелкие хотелки, звенящие к душном окружении и спертом воздухе?— тот самый, кто все за всех решает и все определяет, имеет виды на них двоих как на единое целое и отступать, видимо, не намерен. Такое случается, когда противишься своей же природе?— вступаешь в неоправданный конфликт с гадким и ясным чувством: ощущением, которое точно знаешь, как утолить. Он пересекается с ней в коридоре?— один на один, сталкивается, загораживает махиной тела проход; потом настигает на улице; а затем перехватывает еще невесть где?— каждый раз произошедшее сваливает на случайность, на стечение обстоятельств; все отрицает, будто ни к чему не причастный.Ни к чему, кроме как к любованию ею, когда она ловко изворачивается и от него уходит куда-то далеко; кроме как к тем минутам, в течение которых он неподвижно стоит застывшей глыбой, исполином без малейшего признака действия в напряженном теле?— стоит, прокручивает в голове мгновения, в мерности которых сумел поймать ее взгляд и запомнил все, от трепещущих ресниц до последней яркой прожилки цвета радужки. Потом, конечно, усмехается, сваливает все на наваждение и перегруженность; на погоду, на время суток; на зудящие мышцы?— сведенные единой силой то ли от тренировок, то ли от ее улыбки.Я готов за тобой по долинам идти до талого вместе.Конечно, в итоге, сдается. Обрушивается на нее, в очередной раз в его мир ворвавшуюся, прямым взглядом и ухмылкой; стоит, разгоряченный физическими нагрузками: тело?— ломкое хрупкое напряжение, взмокшее и местами красноватое. Не отводит взгляда, не отворачивается, позволяет ей кожей прочувствовать все то, о чем думает, захлестывает ни в чем не виновную?— кроме как в самом факте своего существования,?— тягучим предвестием грядущих перемен.Усмехается, не накидывая одежды на торс, подходит и протягивает ей тонкий острый нож, блестящий в свете ламп под потолком; такой, который при своей наточенности, не стоит и единого ее слова, разрезающего всякую мысль в его голове на мельчающую пыль.—?Хочешь попробовать?Что конкретно?— не уточняет, оставляет на волю фантазии и безрассудства; оставляет ей право определить границы, потому что, видит бог, если бы то зависело от него, никаких пределов не было бы возведено изначально.Она принимает из его рук оружие, вертит, крутит, рассматривает; изучает острие, того не касаясь, потому что есть люди, по которым сразу видно, что жизнью определены быть всегда под защитой, присмотром и контролем; видно по ней, на которую Тобиас смотрит сверху вниз, что порежется, едва только дотронется?— до ножа или до него?— тоже не уточняет.—?Не думаю, что у меня есть к этому способности.Он усмехается и ведет плечом, словно сбрасывает напряжение, но на самом деле смахивает с шеи и тела, и кожи оковы чего-то внутреннего, взывающего к правильности и корректности?— к тому, чтобы он не кидался с дурной головой на всякие авантюры; к тому, чтобы не тащил в эти же выходки ее. Это сложно, когда сам ты, целиком и полностью, сплошная не самая удачная затея; а она слишком близко, чересчур рядом?— наивная, по-мышиному смелая.—?К чему конкретно?Заплаканная моя любимая интрига.Мыльная сатира?— я Пьеро, а ты Мальвина.Заплаканная моя любимая детина.Ее смех?— миллионы тысяч миллиардов таких вот ножиков, которые летят в тебя, распростертого на доске мишени; на прикованного, на обездвиженного?— несутся, предрекая погибель от множественных колотых ран, и все?— в самое сердце; и он каждое это лезвие успевает рассмотреть, а потом они, разом, без всякой очереди, вонзаются в него, и становится сразу очень-очень тепло, и даже больше ничего в жизни не хочется.Ничего?— это, конечно, слишком уж громко сказано; куда громче, чем ее шепот, когда она ему чем-то, тоже двусмысленным, отвечает. Хочется многого?— чтобы, желательно, все, но можно и по порядку: от меньшего к большему, от того, что в живых тебя оставит, до того, что напрочь лишит головы.Чересчур громко?— он это сразу признает,?— но куда громче ее вдох: шумный, спешный, мелкий, прерванный его абсолютно неприличным и слишком настойчивым поцелуем, который все длится и длится, и тянется, потому что, с одной стороны, после, только он это соприкосновение оборвет, придется перед ней объясняться, а с другой стороны?— просто не хочется момент терять, и потому целует, притягивая ничуть не сопротивляющееся тело к себе ближе, крепко удерживая ее за талию, если вдруг земля уйдет из-под ног.С одной стороны, с другой, с третьей?— с десятой, с миллионной: она кладет руки ему на грудь, секундно тушуется, ощущая под ладонями горячую кожу и перекатывающиеся под ней бугры мышц, а потом ловко обвивает слабыми прикосновениями шею.И мир, чуть встряхнувшись?— словно взбрыкнул, чтобы смахнуть с себя что-то надоедливое и мешающее,?— даже не рушится, но явно начинает медленнее вертеться.