Грань. (1/1)

Тонкая, похожая на прозрачный шарф Айседоры, полоска заката стала совсем незаметной, словно, стремясь сейчас быть только тонкой гранью между небом и землёй. Не слышно стало тихого воркования птиц: дневные уже успокоились, а для ночных время ещё не пришло, и тишину нарушал, пожалуй, лишь тихий ветер. Это время, такое неуловимо-загадочное и, для кого-то, просто непонятное, было единственным временем, когда мысли текут медленно, но ясно. Когда остро чувствуется единение не столько с природой, сколько с самим собой, или с тем, кто рядом. Жаль, что сейчас очень мало людей обращает внимание на это прекрасное время-грань. Грань между сном и явью, между светлым и тёмным, ночью и днём… правдой и ложью. Она любила это время… и в то же время ненавидела. Она хотела сидеть вот так вот просто на берегу, и в то же время сжаться маленьким клубочком на кровати, в своей большой, но отчаянно-пустой квартире. Часто, за час или два, она, словно умалишённая, собирала вещи и птицей готовилась сорваться в неизвестность, но потом… Потом её дыхание сплеталось с ветром на обрыве, а внизу, безразличная к проблемам людей, текла тихая и спокойная река. Несла свои воды океану, где терялась в потоках других рек и сплетениях течений, теряла своё я… Эту реку знали и видели миллионы глаз… Тысячи людей отдали ей свои тайны… Сотни поколений росли на её берегах. И только малые десятки прикрывали на её берегах глаза и… душой ?вглядывались? в тонкую полоску заката, которая никак не хотела покидать небосвод, словно ожидая… Ожидая последней, ясной мысли, которая расставит всё по местам и унесёт тревоги. Только вот почти никогда это чувство не посещало людей, и небо куталось в пену темнеющих облаков, сожалея об упущенной возможности. Она любила находиться на грани. Чувства спокойствия и обречённости так плотно сплетались с острой болью, жившей в сердце, что становилось жутко, и в то же время безразлично. Как будто все жилки вытащили из под кожи и хорошенько простирали, а потом расставили так, как казалось правильным одному лишь небу.- Свернуть страницы из опавших лиц,.. – голос, очень тихий и чуть хриплый кажется ей в этот момент святотатством и надругательством над спокойствием природы. И она замолкает. Только отголоски мелодии… давно забытой, и так ясно всплывающей сейчас в памяти, всё ещё звучат где-то. Возможно в сердце. Они были друзьями. Да, возможно тем, кто видел их в первый раз, могла показаться странной такая дружба, но для них… Для них это было спасательным кругом в море жизни. Они были друг для друга радостью и горем, смехом и слезами, жизнью и…Они никогда не говорили друг с другом о смерти. Она всегда шла с ними рядом, но никто, нарочито её не замечал. Все… Почти все, успели почувствовать её дыхание, побывать на той грани, за которой была полоса невозвращения. Но никто, никто не ушёл, потому что все знали… Знали, что тут ещё осталось то, что нужно беречь и защищать. Что нужно лелеять, как самую большую и редкую драгоценность. Потому что дружба, та дружба, что была между ними, и была той самой драгоценностью, которую нельзя потерять или предать…- Вернуть покой в хрипящие молитвы,.. – её пальцы беспокойно двигались по страницам альбома, на которых были улыбки и слёзы, а глаза, глаза всё так же, не моргая, смотрели вдаль, на затухающую полоску заката, всё ещё дарившего ей свет… Такие знакомые, и в то же время чужие лица, такие ласковые и красивые губы, которые здесь улыбались, открыто и счастливо, а там, в её памяти, вытягивались в тонкую ниточку боли и злобы. Глаза… Которые наигранно хмурились на фотографиях, были затянуты в её памяти плёнкой ненависти и сосредоточенности.Старый альбом, который должен был напоминать о счастливых моментах жизни, теперь будил воспоминания о том времени, где они были одним целым, и понимали друг друга даже по лёгкому движению бровей. Когда нервы напряжены до предела, а воздух почти не попадает в лёгкие. То время, когда вместо тонкой ножки хрустального бокала, рука сжимала холодный металл.- Нас создавали для великой битвы,.. – голос дрожал, и, кажется, начался дождь, потому что на слюдяной страничке фотоальбома появились вдруг капли. Но в душе было тихо и спокойно, как в омуте, который затягивает незадачливого пловца в мутном озере.Против обычая, такие знакомые им всем слова рвались с языка, но замирали на самом кончике, и что-то выжидали. Наверное, удобного момента, чтобы скользнуть во влажный воздух, и унестись вместе с тихим ветром в небо. К тонкой и еле различимой полоске заката… Её просили забыть. Забыть три пары таких знакомых и, порой, шутливо-сердитых глаз, забыть три таких разных, и в то же время, до боли знакомых улыбки… Забыть эти нежные и сильные руки, готовые поддержать её на любом уступе, готовые в любой момент принять её помощь, всегда стягивавшие с грани…Их было четверо. Как четыре стихии. Воздух, земля, огонь и вода. Такие разные и в то же время, не способные уже существовать отдельно друг от друга. Всех их спасала та красная ниточка дружбы, которая очень давно связала их сердца, заставив биться в унисон. Они любили жизнь, но получалось дарить только смерть. Отправлять костлявую по другому адресу, со свинцовым подарком в истлевших кистях. Ломать её острую косу, чтобы не разорвала ненароком ту тонкую ниточку, без которой уже не вытащить из забвения ни радость, ни горе, ни страх за родную душу. - А убивают, как летящих птиц… - последние слова, словно капли по стеклу, скользнули по губам. Не сумели подняться и упали на стылую землю подбитой птахой. Ещё несколько капель полетели на последнюю страницу альбома. Последнюю страницу её счастливой жизни. Грань, за которой, как оказалось, лежал только холод и пустота одиночества. Забытого и мерзкого, которое, как голодный осьминог, распустило свои щупальца, подобравшись к самому сердцу. Сердцу, из которого оборванными парашютными стропами, обиженно свешивались три невидимые красные ниточки, как серпом, обрезанные косой милой дамы в чёрном балахоне.Тихий шорох за спиной и еле слышный щелчок. Её улыбка. Она не вернётся за грань. Её наградили правом танцевать на лезвии ножа. Наградили те, кто уже не сможет увидеть этого танца, но почувствует отголоски радости. Почувствует облегчение и тихий стон молитвы. Молитвы открыть хоть маленький ход, туда, к ним, за грань…… За одну секунду, незаметную, и столь неразличимую, что мало кто её подметил, пропала полосочка заката, погрузив берег в сумрак. На обрыве осталась лишь тоска и пара чёрных перчаток, до сих пор сжимающих холодный металл пистолета... Пистолета, который не дал перешагнуть грань той, которая уже целый год мечтала лишь об этом…