1 часть (1/1)

День начинается вполне себе неплохо, если не считать то, что Людвиг улетает в Берлин по делам. Как бы он не избегал всего этого политиканства, но оно его преследует и без него страна не может. К всеобщему сожалению и печали Брагинского. Он надеялся провести этот вторник наедине, вдвоём. Ладно, вдвоём с половиной, если считать Гилберта. Но все планы были нарушены, так что Германия улетел, строго наказав друг друга не обижать, не драться и подкармливать приходящих бродяжек специальной едой, которая всегда хранится в определённом месте холодильника. Ничего сложного, на самом деле. Без Людвига они почти не устраивают драк, снижая планку конфликтности до обычных словесных перепалок. И то, ради того, чтобы заточить языки и не растерять навык.По итогу, вторник — календарь подсказывает: 16 мая 1972 год — и вся оставшаяся неделя пройдут без Германии. Это... терпимо. Иван, конечно же, скучает по нему, но послушно ждёт. Он его любит, но готов ждать, ведь Людвиг обязательно вернётся, да и, как говорят, расстояние проверяет любовь. Так что да, он ждёт. Тем более ему есть чем заняться, пока его немца нет рядом.Например, выпихнуть Гилберта из постели.— Гил! — кричит экс-Пруссии с первого этажа Брагинский, стоя у лестницы наверх. Стены недостаточно толстые, чтобы не пропустить такой шум. — Вставай! Уже без двадцати час, а ты всё ещё дрыхнешь!Может, прусса всё же не стоило будить таким образом. По крайней мере, обычный метод побудки не делал из него ходячий труп, опирающийся ладонью и плечом о стену, чтобы двигаться вперёд. И то, двигаться с большой натяжкой, потому что ноги у него дрожали и подгибались с появляющейся угрозой падения. Таким он не выглядел даже в самые худшие эпизоды своей жизни. Это пугало. И, кажется, это была не вина неожиданного всплытия из объятий Морфея.По коридору Гилберт "доходит" почти без проблем, изредка останавливаясь в попытке пройти нормально. Нормально у него не получается. Не с такой мутью перед глазами, которую он видит. Видит, слышит и ощущает. Хочется выключить детский плач в голове, который бьёт воображаемыми децибелами по барабанным перепонкам. Хочется закричать, чтобы они заткнулись и не мешали ему думать, но язык присох к нёбу под фантомным жаром и вбивающимся в ноздри запахом горелой плоти. Кажется, его тошнит. Или не кажется и это просто очередное фантомное, но реальное ощущение. Значит... Что-то?Лестница становится первым и последним препятствием, которое он не пересекает. Ноги окончательно подламываются, и от дробящего кости массажа его спасает Брагинский со своей реакцией, который ловит его на третьей ступеньке, едва бывший Пруссия заваливается вперёд и набок.Дети в голове орут ещё громче и это почти оглушает.— Эй, — попытка привести Гилберта в чувство не удаётся. Тот попросту сжимает в руках ещё больше ткани плаща и окончательно расслабляется. Задняя мысль говорит ему, что он в безопасности. Ещё одна — что Брагинский поможет детям. Третья — что Брагинский уже не сможет помочь, потому что дети мертвы. Последнюю мысль он не слушает, да и не получается её услышать. — Гил, что случилось?Вопрос отдаётся эхом в голове, вызывая очередную вспышку головокружения. Шума в голове и так много, даже слишком.— В-... — язык всё же отлипает, кажется даже отдирается, потому что рот почти сразу же заполняется железистым привкусом. — Ваня...Россия с долю секунды ожидает реакцию мира на это слово. Взрыв неожиданной ядерной боеголовки, расщепление всей планеты на триллионы атомов, даже простенькое землетрясение в 12 баллов, но ничего не происходит. А ожидалось. Потому что это подобно свистнувшему на горе раку. Гилберт и сказал ?Ваня?? Будь Иван не уверен, он бы посчитал это сном, но такое ему не снится. Если ему и снится что-то подобное, то в этом подобном намного больше крови, чем сейчас. Крови как раз таки не хочется.— Гил, что случилось? — повторяет Иван.— ...Дети... — едва слышно выдыхает Гилберт. Вдохнуть получается с трудом, сознание уплывает под новый запах жаренной вони и волны боли в висках.— Наши? — экс-Пруссия в своём обычном состоянии точно бы дал Брагинскому по лицу — и не только — за такую формулировку, но в своём нынешнем он попросту пропускает это.— ...С... Св... -ет... — сознание всё же окончательно покидает его, и Россия ловит падающего прусса, перенося его на диван. Гилберт дышит. Часто, с заметным хрипом, но дышит, хотя пульс на запястье Иван не замечает. Но сердце бывшего Пруссии бьётся, хоть и уподобляется лёгким в скорости, шарахаясь внутри грудной клетки с ненормальной скоростью. Он не в порядке, но он стабилен. А это главное.Ивана беспокоит то, что Гилберта что-то ввело в такое состояние. Он знает и даже помнит, что любые катаклизмы и аварии крупных масштабов могут привести города — области в особенности — в подобное состояние, но не такой степени. По крайней мере они точно не теряют сознание. Так что тут два варианта, оба из которых сильно не прельщают. Либо прусс ещё не настолько привык быть Калининградом, либо... Либо произошла страшная трагедия, которой мир ещё не видел. Второй вариант хочется отмести, ведь Брагинский не чувствует никакой фантомной боли, но чёрт его знает.Первым делом Брагинский идёт к телефону, вспоминая, что в Калининградской области есть город с началом имени на ?Свет?. Хоть какая-то зацепка, которая поможет ему понять, что произошло. Вряд ли бы Гилберта выбила из стабильности какая-нибудь мелочь в соотношении. Как бы горько не было признавать, но некоторые трагедии на карте мира поодиночке выглядят ничтожно и почти не ощущаются. Ощущается лишь страх людей и их боль. Для Страны или области это не так существенно, за это отвечают города. Города чувствуют всё.Телефонный звонок быстро направляется Ивана не куда-то, а сразу к заместителю министра обороны, который от одного только голоса Брагинского выдаёт всё. Совершенно всё, коротко и ясно.Шестнадцатого мая тысяча девятьсот семьдесят второго года, в двенадцать часов и тридцать минут Самолёт Ан-24Т 263-го ОТАП ВВС Балтийского флота СССР, совершавший инспекторский полёт с целью облёта радиотехнической аппаратуры, зацепил деревья и...Брагинский долго выдыхает, едва сдерживая на языке простенькое ?твою мать?, которое в мыслях раздаётся в намного больший в эпитетах мат....И рухнул на здание детского сада в Светлогорске.Высказать все мысли заместителю министра обороны не позволяет гордость и какое-никакое уважение к Николаю Николаевичу. Только вот ни гордость, ни уважение, ничто не помогает успокоить бушующую бурю внутри и болезненный взгляд в сторону лихорадочно дрожащего Гилберта.В катастрофе погибли 35 человек — все 2 пассажира и 6 членов экипажа на Ан-24 и 27 человек на земле, 24 из которых дети.После падения случился пожар из-за утечки авиатоплива, который и убил тех, кого не убили обломки обвалившегося из-за удара второго этажа. Тридцать пять человек погибли из-за чьей-то халатности. Жертв было бы меньше, если бы не чёртово совпадение случайностей, которое решило, что самолёт обязан рухнуть именно тогда, когда дети возвращались в садик на обед. Из всех, кто был в здании, выжили только трое. Одна женщина, воспитательница, скончалась в госпитале, вторая впала в кому из-за травм.Заместитель министра просит не разглашать эту информацию никому. Никакой огласки, несмотря на то, что грёбанный самолёт рухнул на детей! Ладони сами сжимаются в кулаки, а голос леденеет на несколько тонов. Это неправильно. Страна должна знать убийцу, иначе нельзя. Пусть люди узнают, кто убил тридцать три человека из-за распития нескольких рюмок перед вылетом.— Мне нужны все данные и все записи об этом... происшествии. Ясно? Все. Анализы, записи, даже показания радиотехнических средств.На той стороне несколько минут раздаётся молчание.— Да, Иван Николаевич.— Все пострадавшие получат компенсацию от меня, так что адреса и паспортные данные вложите в ту же папку.— Да, Иван Николаевич.Брагинский бросает трубку, чтобы после для ослабления мыслей ударить стену. Недостаточно, чтобы нанести ей вред, но довольно, чтобы хоть как-то выпустить пар. Как же он ненавидит это. Скрыть правду, чтобы... Чтобы что? Прикрыть свою задницу от гнева народа? Иван не собирается участвовать в этом. Если его спросят, он расскажет всё без утайки, игнорируя даже красную печать ?засекречено? на папке с этим... делом. Теперь это дело. Не трагедия, не авария, а просто... Просто буквы и числа на бумаге. Опять же, он ненавидит это.От желания пойти и дать информацию в печать его удерживает лишь тихий и болезненный стон со стороны дивана, к которому Россия подходит почти сразу же.— Гил?Названный долго моргает, пытаясь сфокусировать плавающий взгляд хоть на чём-то. Получается с трудом, но он всё ещё пытается, пока перед глазами не появляется светло-бежевое пятно, по форме напоминающее Брагинского.— С-с... Сука, — нецензурщина становится первым сигналом, что экс-Пруссии лучше. Немного, но лучше. — Бр-... Брагинский, какого..?— Тебе так плохо от того, что в пятидесяти одном метре от Калининграда упал самолёт—— Не... наёбывай, — предупреждает Гилберт.— Я не договорил, — качает головой Иван. — Самолёт упал на здание детского сада. В Светлогорске.— Дети..?— Мертвы.Прусс на это хмурится и замолкает. Он... ожидал такое. Вонь горящей плоти, адские крики детей... Сложно было думать о том, что они выживут. Гилберт давно разучился быть оптимистом, чтобы надеяться на такое.— Виновные в... крушении?— Оба пилота мертвы. В их крови найден алкоголь.Россия видит, как экс-Пруссия сжимает зубы, желая спросить что-то ещё, но всё же не спрашивает. Вместо этого он задаёт другой вопрос:— Когда я... Мы сможем туда приехать?Слово ?мы? радует какую-то непоглащённую мыслями о произошедшем часть внутри Брагинского.— Я закажу билеты на самолёт, на ближайший рейс. Только Людвига нужно будет предупредить об этом.— ... — прусс смотрит в одну точку, погрузившись в свои мысли.— Гил?— Хорошо... Скажешь ему.Гилберт сползает на диване в сидячую позу, медленно вставая. Ноги всё ещё дрожат, а в голове всё ещё творится муть, но дети... Дети перестали кричать. И назвать это чем-то хорошим не получается от слова совсем. Сейчас он не был бы против шума детских голосов в голове. Шум значит жизнь, а тишина...Ноги всё же подгибаются, и экс-Пруссию вновь ловит Иван, удерживая за руку.— Помочь?— Идиотский вопрос, — дёргает головой прусс. Он хочет отказаться, но падать ему не хочется больше, а в своих силах он не уверен. — Помоги. Пожалуйста.— Ты точно тот Гилберт, которого я знаю?— Иди нахуй, Брагинский.Россия на это широко улыбается. Он уже привык к тому, что бывший Пруссия называет его никак иначе, чем ?Брагинский?. — Да, всё же тот. А то я уже испугался. Ещё в тот момент, когда ты меня Ваней назвал.— Я? — удивляется Гилберт. — Тебе точно послышалось.— На слух не жалуюсь, так что вряд ли. Назовёшь меня так ещё раз? Мне понравилось, как это от тебя звучит.— Иди нахуй, Брагинский, — миролюбиво повторяет свой посыл экс-Пруссия.Ощущение отчаяния и боли медленно уползают в никуда, уступая место привычному ничему и какой-то обыденной теплоте. С трагедией они разберутся. Не сразу, но решат возникшие из-за неё проблемы. Лишившихся детей родителей, разбитый на куски некогда двухэтажное здание детского сада, журналистов и, самое главное, истинных виновников событий. Потому что как-то это не складывается, а значит в этой трагедии есть что-то ещё.Но с этим они разберутся позже, как минимум тогда, когда Гилберт встанет на ноги и будет готов найти косвенных убийц.