1 часть (1/1)

"Вы нажимаете на кнопку — мы делаем всё остальное!" — гласил рекламный слоган фирмы "Kodak". 1880 год. Небольшой ящичек, 15 см в длину, 10 — в ширину и высоту, произвел поистине революцию в фотографии. Громоздкие, технически сложные аппараты, превращающие съемку в долгий изматывающий процесс, уходят в прошлое. Изобретение Джорджа Истмена стремительно покоряет сердца. Фотографии, сделанные волшебным аппаратом, входят в моду, как в аристократических, так и в богемных кругах. Поддался очарованию нового технического чуда и художник Виктор Борисов-Мусатов. Его интересуют возможности передачи света и формы в фотографии. Хотя он предпочитает иное, более поэтическое название этого процесса. Светопись, живопись светом. Есть в этом слове какая-то магия. Мягкий белый свет ясного летнего дня и причудливо разбросанные тени, своим кружевным рисунком напоминающие резьбу готических соборов Парижа. Париж ... веселый, шумный, кажется никогда не спящий. Три года молодой художник прожил в этом городе, с жадностью впитывая все новое и яркое в искусстве. То, что вызывало отчаянные споры с переходом на личности. Разногласия до хрипоты, которые иногда могли закончиться и потасовкой. Новое искусство с боями пробивало себе дорогу. Импрессионизм, символизм. С одинаковой страстью их поносили противники и возносили сторонники молодых художников-бунтарей, стремящихся внести струю свежего воздуха в давно застывшие формы академической живописи. Мусатов проникается новым искусством. Его привлекает на полотнах Мане, Ренуара, Сислея игра цвета и света. Какое-то причудливое сочетание красок, в котором можно передать лондонский туман в разное время суток, игру солнечных бликов на реке, полуденный зной, сумерки. А главное простор, воздух. Именно этого так не хватало холодным академическим полотнам. Однако простор и воздух прекрасно передавался и с помощью другого вида искусства, той самой светописи. Мусатов приобретает фотоаппарат, берет несколько уроков, овладевая премудростями композиции и правильной установки света. Он много снимает в Париже, ведет фотодневник. Три года обучения пролетели незаметно. И вот уже нужно возвращаться на родину. В Саратов. "В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов". После яркого, живущего на полную мощь Парижа, уездный городок казался еще более унылым и провинциальным. Особенно зимой и осенью, с их непролазной грязью и темнотой. Люди жили замкнуто, каждый в своем обособленном мирке. Чужаков встречали неприветливо. Что уж говорить о странном и непонятном художнике. Впрочем, Мусатову было не привыкать к косым взглядам и насмешкам. Встречные старухи-крестьянки отводили от него глаза и крестились, бормоча молитвы. Люди жестоки к тем, кто не вписывается в их понятия о норме. "Горбун", "урод" - неслось ему вслед. Будто он был виноват в том, что в детстве так неудачно упал с крыльца, вследствие чего был поврежден позвоночник и образовался горб. Художника мучили невыносимые боли. Но он не жаловался. Никогда не позволял себя жалеть. Вся жизнь со скрученным воплем в сердце. Страстный поклонник Красоты, отдушину Мусатов находил лишь в творчестве. В своих прекрасных, мирах, полных покоя и гармонии. А еще грусти. Печали о хрупкости Красоты и о том, что она уходит безвозвратно. Удержать ее невозможно. Подобное настроение картин Мусатова в чем-то перекликается с японской поэзией. Ах, если бы в нашем мире Не пряталась в тучи луна, Не облетали вишни! Тогда б я спокойно жил, Без этой вечной тревоги... Для японских поэтов и Сайге в частности, красоту и гармонию олицетворяет цветущая вишня или слива. А для Мусатова олицетворением гармонии были женщины. И вот в этом заключалась главная сложность. Модели. Натурщицы, способные стать Сном или Мечтой. Разве возможно было найти их в провинциальном Саратове? Уездным барышням непозволительно было позировать этому чудаку."Где я найду моих женщин прелестных", - строчка из стихотворения художника звучит, как мольба, как заклинание. И вот тут на помощь приходит новое техническое чудо, а именно Kodak. Самоотверженно, часами, Мусатову может позировать лишь младшая сестра Леночка. Ее нежный облик запечатлен на многих картинах художника. А вот остальные девушки, которых все-таки удается уговорить быть моделью, не обладают подобной выдержкой. Для фото же не требуется много времени. Всего лишь надеть платье с кринолином, встать в нужную позу перед фотоаппаратом и все. Образ из сновидений готов. Прекрасная Анна Ягодская, воздушная и лиричная Юлия Воротынская и, конечно же, молодая жена Лена, Елена Александрова. Каждая из этих женщин, нежных Муз художника, вносила свою, неповторимую индивидуальность в волшебный мир его грез. Некоторые из фотоэтюдов, для которых они позировали, становились потом полноценными картинами. Некоторые так и оставались набросками, своего рода мыслями художника. Каждая из женщин была прекрасна по-своему. Но… какая-то печаль не оставляла Мусатова. Он вглядывался в их лица, будто искал в них что-то. Искал и не находил. И это мучило его. Что-то неопределенное, недосказанное. Стоя у окна маленькой гостиной своего саратовского дома, Художник будто грезил наяву. "Симонетта", - тихо шевельнулись его губы. Мусатову даже не нужно было оборачиваться, чтобы взглянуть на скромную репродукцию "Мадонны с гранатом", великого Боттичелли, которая висела на стене. Образ прекрасной куртизанки слишком часто возникал перед глазами мечтательного художника. Иногда она выходила из рамы, бесшумно скользила по комнате, садилась на диван и слегка улыбалась, заставляя его замирать от тихого восторга. Но она была капризна, его Симонетта. Чей-то голос в доме, прозвучавший слишком громко либо яркий солнечный луч мог не понравиться прекрасной итальянке. И она исчезала, растворялась в ослепительном свете дня либо в призрачном мерцании свечей. А художнику оставалось лишь очнуться от грез и со вздохом вернуться к реальности. Вот и сейчас он услышал шорох накрахмаленных юбок и уловил легкий аромат резеды. Раздалось легкое покашливание. Мусатов провел рукой по лицу и обернулся.— Юленька, простите ради Бога. Я задумался.Очаровательную польку Юлию Домбровскую Мусатов встретил однажды в Дворянском собрании. Ему понравилось ее лицо. И она согласилась стать моделью для очередной фотографии. — Прошу вас, — Мусатов усадил девушку на диван. — Надеюсь, вы не возражаете побыть немного куклой. Старинной фарфоровой куклой, слишком похожей на девушку. — Не возражаю, — улыбнулась Юлия. — Что я должна делать? И съемка началась. Художник давал указания. Девушка пыталась им следовать.— Но мне так неудобно, — сокрушалась она, устраиваясь в вычурной позе на диване. — Нога слишком свисает.— Так должно быть, — настаивал Мусатов. — Вы были любимой куклой маленькой хозяйки. У вас открывались и закрывались глаза. Вы умели двигать руками. Немного танцевать. А потом сломалась какая-то пружинка. Механизм был испорчен. И вас бросили на этот диван, как что-то совершенно ненужное. Отжившее свой век. Бросили, как попало. Отсюда такая неудобная поза.— Я поняла, — со вздохом сказала Юлия, закрывая глаза. — Как это грустно. Зачем Вы не придумали для меня историю более веселую.— Простите, — улыбнулся художник. — Может в следующий раз.— Ловлю вас на слове.Мусатов был несказанно рад, что случайно встретил такую замечательную модель. Девушка чувствовала, что нужно. В результате для нас остался прелестный фотоэтюд, с печальной куклой в платье неопределенной эпохи.— Виктор, может, отпустишь уже бедную девочку? —в дверях показалась Елена Владимировна. — Вечереет. И ужинать пора.— Мы уже закончили, —Мусатов помог подняться своей модели. — Ты ведь знаешь, работа увлекает. Юленька просто чудо.— А я не устала совсем, — глаза девушки радостно поблескивали. — Это так интересно. Будто играешь. Игра в стиле барокко.— Идемте пить чай, — Елена Владимировна сделала приглашающий жест.— А можно, я буду в этом платье? – застенчиво спросила Юлия. — Мне хочется еще немного побыть грустной куклой.— Конечно можно, — кивнула супруга Мусатова. — У нас любят старину. Иногда мне кажется, будто мы заблудились во времени. Но мне это нравится, — добавила она, с улыбкой глядя на мужа. ***Поздний вечер. Дверь на террасу открыта. Из сада доносится тончайший аромат спелых яблок. Кузнечики шепчут свою уже почти осеннюю песню. Прохладно. Август на исходе. Слегка колышется занавеска на окне комнаты. Негромко звучит фортепиано. Леночка играет Моцарта. Ее брат, расположившись в кресле, слушает воздушные звуки и рассеянно водит карандашом в блокноте. Женский силуэт. Снова Она, неуловимая Муза.— Виктор, — Елена Владимировна тревожно наклоняется к мужу и пытается поймать его взгляд. — Ты хорошо себя чувствуешь? Почти весь вечер молчишь.— Все хорошо, милая, — Мусатов легко сжимает руку жены. — Наверное, просто осенняя хандра.— Признайся, ты читал эту статейку? Только говори правду.— Горбатого могила исправит, — криво усмехнулся художник.— Так я и знала, — вздохнула Елена Владимировна. — Где только раздобыл? Я ведь велела спрятать. — Пишет, что я декадент. И что мои женщины похожи на переодетых крестьянок.— Ну и зачем повторять, что пишет этот завистник? Что он понимает? Ты вспомни лучше глаза своих друзей, когда они увидели "Водоем". Вспомнил?Перед мысленным взором Мусатова пронесся памятный осенний вечер. Темный и дождливый. Несколько друзей-художников собрались в его доме, чтобы увидеть новую картину. С внутренним трепетом следил он за их лицами. Все молчали, пораженные звучащей Тишиной. Именно так: тишина ЗВУЧАЛА в этой картине. Как удалось художнику остановить время? Откуда он взял эти бархатистые оттенки в красках? "Господи, как хорошо", - прошептал кто-то. И внезапно все одновременно заговорили и принялись поздравлять смущенно улыбавшегося создателя этого Чуда. — Ты сказал мне тогда: "Я хочу, чтобы слава этой картины была твоим свадебным подарком". — Я помню.— Это твой мир. В него нельзя, невозможно влезать в грязных сапогах. В него нужно входить тихо и очень осторожно. Лишь тогда он откроется, станет близким и понятным.— Если бы ты знала, как я счастлив, что ты стала частью этого мира, — проговорил Мусатов, нежно глядя на жену. — И ты. И Леночка. Я всегда изумлялся ее терпению и выдержке. Только она может так долго и самоотверженно позировать. И матушка, — художник поднялся, подошел к креслу матери, присел и склонился над ее рукой. — Ведь это ее золотыми руками создается весь этот мир. Старинные платья с кружевами и воланами, в которых мои женщины так похожи на облака.Евдокия Гавриловна свободной рукой погладила короткий ежик волос ее мальчика. Ее особенный мальчик. Она гордилась и восхищалась его талантом. И в то же время у нее постоянно болело сердце. У него ведь такое хрупкое здоровье. А он совершенно не желает с этим считаться. Выбирает только самый сложный путь. На котором его ждут лишь щелчки и упреки. Вечно носится с молодыми художниками, организует выставки, кому-то помогает. А ведь она одна видит, как затуманиваются ясные глаза сына. И тогда он молчит. Терпит страшную боль один. Не перекладывая ее на плечи других. А она ничего не может сделать. Только одно, окружить его любовью. И не мешать. Он хочет создать прекрасный мир. И в этом она ему поможет. Хотя бы создавая эти простенькие платья "под старину". Лишь бы он был счастлив. Ее мальчик.В канделябрах догорали свечи. Сверчок завел свою грустную песню. А в комнате все продолжался тихий разговор родных людей. Родных не столько по крови, сколько по духу. Крошечный островок Любви и Гармонии в холодном, бесчеловечном мире. ***А весной, как снег на голову, из Харькова свалился друг детства, отставной офицер, литератор, Владимир Станюкович.— Муська, здорово, — крикнул он, обнимая приятеля. — Сколько же мы не виделись? — Почитай лет десять точно, — Мусатов был абсолютно счастлив. — Закопался совсем в своей саратовской глуши. Одичал. Да ты ведь жену мою не видел. Наденька! — позвал Станюкович. К ним подошла невысокая, хрупкая женщина. Нежный овал удлиненного лица, немного смуглая кожа, ясный, открытый лоб и слегка вьющиеся волосы. Мусатов застыл пораженный. Симонетта! — Твоя жена? — тихо переспросил он друга, не в силах оторвать взгляда от женщины. — Да. Надежда Юрьевна Станюкович. Урожденная Рышкова. Уже пять лет моя законная супруга.Позднее, Мусатов узнал, что ее мать, урожденная де Роберти. Вот откуда столь непривычный для этой местности облик, с ярко выраженными романскими чертами. Симонетта. Теперь она больше не исчезнет. Она будет рядом.