Глава четвёртая. Гефест созидающий. (1/2)

Для Луи приближалось 13-летие, а Гарри вот-вот должно было исполниться одиннадцать. Луи заметно вырос за это время. Одежда со временем стала ему тесной, временами он одевался полностью, временами на нём была надета одна лишь блуза, либо штаны. Но чаще всего Луи, нисколько не стесняясь, расхаживал в том, в чём родила его мать. Для Гарри эта подробность осталась загадкой, так как употреблявший это выражение Луи появлялся перед ним буквально без всяких признаков одежды.Спал он теперь, где попало. Иногда – в хижине, бок о бок с Гарри, который, когда ему было холодно, прижимался к своему старшему другу всем телом, иногда – в полном одиночестве, прямо на нагретом за день прибрежном песке.Чем бы ни было то, в чём Луи был рождён собственной матерью, оно не помешало его коже покрыться, как следует, загаром. От долгого лежания под солнцем он весь с головы до ног значительно потемнел.В общении с Гарри Луи нередко стал позволять себе дерзость и даже цинизм. Но сын директора завода особо не сердился, хотя ему время от времени было больно переносить обидные насмешки со стороны своего лучшего друга. Гарри старался терпеливо и спокойно встречать эти маленькие придирки, несмотря на всю их очевидную несправедливость.Он почти не плакал, принимая всё это с неким покорным и болезненным недоумением, и лишь повторял:

? Что же ты, Азарт? Зачем же ты? Я же твой друг, мне это обидно?!И, как ни странно, эти мягкие упрёки действовали на Луи сильнее всякого горячего сопротивления. Это заставляло его присмиреть, и он, оправдываясь, начинал твердить:? Правда, я не хотел этого, медвежонок?!И Гарри всё прощал ему.Теперь костёр на холме разжигался уже не с такой регулярностью, как в первые дни их пребывания на острове. Казалось, корабль никогда не покажется на горизонте, и это занятие оставалось лишь, как некий, даже в чём-то бессмысленный, ритуал.Когда обувь Гарри стала настолько мала, что причиняла его ногам боль и сильно натирала ступни, Андре сделал для него что-то вроде сабо, сандалий на толстой деревянной подошве…Благодаря неистощимому запасу знаний Гарри окрестности получали свои названия. Холм, на котором они разжигали сигнальный костёр, теперь гордо именовался Парнасом, а ручей – Геликоном. Высокая скала, чьи очертания напоминали клюв геральдического орла с американского герба, получила название Аквилы, в честь знаменитого орла Юпитера, прилетавшего к прикованному к скале титану Прометею клевать его сердце и печень.Тёплым солнечным днём ( они были почти все такими) старший Сен-Томон сидел в хижине и выстругивал из толстого сука рукоятку для ножа. К тому времени перегородка, разделявшая внутренне пространство на две половины, была сломана, и теперь Андре поглядывал то на изрядно пожелтевшие портреты великих просветителей, то на детей, что играли на берегу.? Всё к лучшему в нашем лучшем из миров, – бормотал он, – не так ли, месье Вольтер? Не вы ли устами Панглоса в ?Кандиде? утверждали это? И я с вами, старина Франсуа Мари, полностью согласен. Не знаю, кем бы я был, если бы всё-таки оказался в Англии. А здесь можно вполне жить натуральным хозяйством и заниматься своим ремеслом. Правда за детей порой неспокойно, ну, так это всегда так бывает?.С восторгом и любопытством следил Гарри за тем, как Луи почти с обезьяньей ловкостью с помощью длинных и крепких лиан перепрыгивает с дерева на дерево. Среди густой кроны высокой пальмы с несколько наклонным стволом мелькнуло бронзовое мускулистое тело мальчика. Он с явным наслаждением ощущал свободу и лёгкость своих, ничем не стесняемых движений. Как удивились бы его школьные товарищи, если бы могли представить себе подобную картину!Красота и ловкость этого обнажённого тела, то и дело проносящегося у него над головой, несколько разозлили Гарри. Всё это уже порядком ему надоело. Было неприятно, что Луи лакомится фруктами там, совершенно один, как бы целиком забыв о его присутствии, тем самым подразнивая его.? Поскорее спускайся оттуда. Ты ведь можешь упасть, – предупредил его Гарри, – и достань оттуда побольше фруктов?!? А почему это я должен тебе подчиняться? С чего ты это здесь распоряжаешься?? – донеслось из-за зелёных листьев.? Потому что твой папа работал на моего, и ты то же должен знать своё место?, – ничего лучше не нашёл сказать Гарри.? Это было в Нью-Йорке, – язвительно произнёс младший Сен-Томон, – а здесь – совсем другое дело. Я и сильнее тебя и проворнее. Сначала достань меня, а потом уже командуй. Давай, попробуй, достань меня?, – закричал он и засмеялся.Гарри подошёл к дереву, в нерешительности тронул его ствол рукой, глянул вверх и задумался. Не хотелось уступать первенство забывшемуся Азарту, но страх высоты сдерживал мальчишеское самолюбие.Наконец, Гарри решительно скинул свою драную одёжку: сначала курточку, а потом уже и штанишки, и остался в одном белье. Затем он быстро снял и бельё, поплевал на руки и принялся карабкаться вверх по стволу. Лёгкий ветерок приятно обдувал его бледную спину.Андре наблюдал, как резвится его сын и всё больше хмурился. Однако вместе с тем и легкая улыбка появлялась у него на лице, он откладывал работу и, подмигивая портрету Руссо, тихонько ворчал:? Вот вам, месье Руссо, ваш естественный человек. Можете даже радоваться, а я бы не стал. Нечему тут радоваться. Конечно возраст ещё тот, что легко никогда не бывает в нём с детьми справляться, а надо бы справиться. Вот ваше естественное право. Думаю, увидев такого Эмиля, вам бы не писать новый трактат ? О воспитании? захотелось, а отыскать розгу да хорошенько его выпороть! Прямо так руки и чешутся отодрать этого негодного мальчишку?!Сен-Томон отложил нож и кусок дерева и вышел из хижины.? Людовик! – обычно отец называл его полным именем только тогда, когда был очень им недоволен, – Быстро спускайся! Кому говорю??? Сначала достань меня, если сможешь, а потом говори?, – раздался озорной мальчишеский голос.? Хватит там забавляться?, – произнёс Сен-Томон и погрозил кулаком в сторону густой зелёной кроны.Тем временем Гарри, хотя и с трудом, но почти добрался до верхушки и, заметив свешивающуюся среди веток и листьев ногу своего старшего друга, уже готовился схватить Луи за неё, как тот с пронзительным криком увернулся от Стайлса и опять перескочил на ветку соседнего дерева." Правду говорила миссис Стайлс, – заметил Сен-Томон, – не зря ей казалось, что ты его развращаешь! Спускайся же скорее, пёс тебя заешь"!В это время пальцы Гарри начало сводить судорогой, он изо всех сил вцепился ногтями в кору, но это ему не помогло, и он всё быстрее и быстрее заскользил вниз.Андре вовремя обратил внимание на угрожающую мальчику опасность, он оставил Луи в покое и подхватил Гарри почти у самой земли, в ту самую минуту, когда он окончательно сорвался с пальмы.Луи, увидев, что чуть не произошло с юным мистером Стайлсом, тут же быстро спустился с дерева и теперь стоял рядом, поглядывая на Гарри через плечо отца и откинув тёмную прядь длинных волос со лба.Сен-Томон поставил Гарри на ноги, и тот быстро оделся. После этого Андре резко обернулся и прикрикнул на Луи: ? Ты у меня дождёшься! Сейчас я с тобой разделаюсь?!? Не посмеешь, mon papa ( папа), если ты так поступишь со мной, то я сам знаешь, что сделаю?, – огрызнулся тот в ответ.? Разве тебе не жаль ни меня, ни своего лучшего друга, сынок?? – вдруг переменил тон отец.? Если ты выпорешь меня, мне будет уже всё равно?, – заявил Луи угрожающе.? Что ж, пока тебе это сошло с рук, но в следующий раз не увлекайся так лазаньем по деревьям. Тебе-то ничего от этого, но Гарри это может повредить. Ты должен получше относиться к нему. И что только из тебя получится! Ты, конечно, не совсем пропащий, но беспокоишь меня всё сильнее и сильнее. Прошу тебя, будь осторожен с ним, – настоятельно проговорил Сен-Томон и добавил, – что бы сейчас подумала твоя матушка, увидев тебя сейчас. Хоть она на небесах, но, возможно, всё видит и слышит, а будь она жива?…Андре не договорил, вернулся в хижину и вновь занялся работой." Ты не ушибся, медвежонок"? - спросил Луи и, получив удовлетворительный ответ, ушёл куда-то вглубь острова, а Гарри остался на берегу задумчиво следить за набегавшими друг на друга волнами.Мальчик лежал на песке, полузакрыв глаза, и погружался в собственные воспоминания. Боль и тоска наполняли его юное сердце. Море протяжно рокотало, создавая печальный аккомпанемент его невесёлым думам. Память возвращала его в Нью-Йорк, к родному дому. Интересно, что сейчас делала Лилиан? Вероятно, уже поставила блюдечко с молоком или сливками для Молли, знаменитой королевской аналостанки, чей сертификат был выдан неоспоримым знатоком кошек мистером Я. Мали и подтверждён авторитетным устроителем выставок подобного рода мистером Никербокером. Гарри никогда не питал к этой кошке особой симпатии, но теперь она напоминала ему о доме. Ему показалось даже, что он ощутил где-то слабый, почти неуловимый запах горячего молока.Гарри перевернулся на бок и продолжал размышлять. Совершенно естественным образом его мысли перешли затем от кошки к велосипеду, который, наверно, пылится где-нибудь в полутёмном чулане под лестницей… Кто знает, придёт ли когда-нибудь день, когда он вновь сможет на нём прокатиться?

Стало мучительно больно, до крайности жаль бедную маму. Ведь она, наверно, думает, что её сын обрёл себе могилу на самом дне Атлантического океана. Гарри отчётливо представил себе, как она молится за его бедную душу, прося Господа упокоить его в одной из райских обителей. Или же она думала, что её сын благополучно добрался до Англии… У Гарри на этот вопрос не было однозначного ответа.Но было и ещё одно существо, по которому Гарри Стайлс скучал больше всего. Существом этим являлась прекрасная, как цветы весенней порой, Бекки ван Глен. Что же она думала о нём? Скучала ли, спрашивала у миссис Стайлс, почему она так долго не видела Гарри? Или же она забыла его, потому что ей так велели родители и тупоумный варвар-братец? Эти вопросы не давали ему покоя.Если она даже забыла его, то она, естественно, должна была сильно пожалеть об этом. ? Жалко, что она не католичка, – могла бы, в конце концов, уйти в монастырь, что бы до конца своих дней оплакивать меня?, – думал юный певец.Но и он сам вдруг понял, что был не вполне справедлив с ней. К примеру, зачем было совершать такую постыдную ошибку, как знакомство с Эмми Лоренс? Конечно, тогда он предположить не мог, что Ребекка ван Глен настолько пленит его сердце. Тогда она была для него просто красивой и миловидной девочкой, не более того.В памяти Гарри с необыкновенной ясностью ожили события, происходившие около четырёх лет назад. Гарри тогда, а дело было летом, гостил в доме ван Гленов. Как он не любил этот дом, всю его обстановку, наполненную показной роскошью, гостиную с массивной каминной полкой, над которой располагался большой, как целое окно, портрет в старомодной раме, изображавший далёкого предка ван Гленов, Иоганнеса. Этот человек в камзоле с позолоченными пуговицами, с широкополой пиратской шляпой на голове, парой пистолетов за широким атласным поясом произвёл на юного Стайлса неприятное впечатление. Да и живые ван Глены были ничем не лучше своего далёкого предка.Джейн ван Глен, мать Гарольда и Ребекки, хлопотала, суетилась, покрикивала на кухарку, как базарная торговка, а один раз даже сделала замечание своей дочери.? Ребекка, девочка моя! Держи локти подальше от стола?, – кричала она.От громкого, как Иерихонская труба, голоса миссис ван Глен, казалось, сотрясались стены.Только из-за Бекки он и приходил сюда; конечно, когда его приглашали.Как раз был её день рождения. Гарри разговорился с этой юной и нежной особой, а потом сказал.? Ваш образ навсегда запечатлелся в моём сердце, несравненная мисс Ребекка ван Глен. Позвольте вручить вам в знак моей искренней признательности этот скромный подарок?, – сказал он и протянул ей большое красное яблоко.Яблоко было таким румяным и таким душистым, но Бекки, у которой были все основания не доверять Гарри, совсем по-детски надула губки и произнесла: ? Благодарю вас, мистер Стайлс, но я думаю, что ваши слова не искренни, как я полагаю. Вы говорите, что в вашем сердце запечатлелся мой образ, а я думаю, что это, скорее, образ Эмми Лоренс?.? Это невозможно, – удивился Гарри, – почему вы так считаете??? Потому что вы посвятили ей стихи, и она сама мне в этом призналась?, – ответила девочка.Эмми Лоренс была подругой Бекки ван Глен, и, действительно, Гарри, когда девочка была у них в гостях на день Благодарения, написал кое-что в её девичий альбом.Её альбом не был ничем исключительным. Обыкновенная книжечка в розовом переплёте, страницы которой были украшены разноцветными рисунками цветочков, бабочек и птичек.Гарри так очаровал её своими речами во время совместной беседы, что она попросила его оставить и ей автограф. Впрочем, это самое она проделывала со многими знакомыми мальчиками, с теми, конечно, кто был в состоянии исполнить её просьбу, чем очень гордилась. Но Гарри Стайлс и не подозревал о её девичьем коварстве.Он, очень довольный возможностью продемонстрировать своё систематическое классическое образование, раскрыл альбом и увидел страницу, на которой робким детским почерком было выведено следующее стихотворение:? Farewell to Alabama.But yet for a while do I leave thee now!Sad, yes, sad thoughts of thee my heart doth swell,And burning recollections throng my brow!For I have wandered through thy flowery woods;Have roamed and read near Tallapoosa's stream;Have listened to Tallassee's warring floods,And wooed on Coosa's side Aurora's beam.Yet shame I not to bear an o'er-full heart,Nor blush to turn behind my tearful eyes;Tis from no stranger land I now must part,Tis to no strangers left I yield these sighs.Welcome and home were mine within this State, and so long?.(? Прощание с Алабамой.Алабама, прощай! И хоть ты мне мила,Но с тобою пора мне расстаться.О, печальные мысли во мне ты зажгла,И в душе моей скорби гнездятся.По твоим я блуждала цветистым лесам,Над струями твоей Таллапусы,И внимала Талласси бурливым волнамНад зелёными склонами Кусы.И, прощаясь с тобой, не стыжусь я рыдать,Мне не стыдно тоскою терзаться,Не чужбину судьба мне велит покидать,Не с чужими должна я расстаться… и т. д.?).Какая юная уроженка этого солнечного штата украсила столь чувствительными стихами сокровищницу уединённых мыслей и дорогих сердцу воспоминаний нью-йоркской девы, осталось загадкой.Гарри перевернул страницу, взял карандаш и старательно вывел латинские стихи. Впрочем, их он самым бесстыжим образом позаимствовал у Вергилия, но перевод был его.? LYDIAInvideo vobis, agri formosaque prata,Hoc formosa magis, mea quod formosa puellaIn vobis tacite nostrum suspirat amorem.Vos nunc illa videt, vobis mea Lydia ludit,Vos nunc alloquitur, vos nunc arridet ocellisEt mea submissa meditatur carmina voce,Cantat et interea, mihi quae cantabat in aurem.Invideo vobis, agri, discetis amare.O fortunati nimium multumque beati,In quibus illa pedis nivei vestigia ponetAut roseis viridem digitis decerpserit uvam(Dulci namque tumet nondum vitecula Baccho)Aut inter varios, Veneris stipendia, floresMembra reclinarit teneramque illiserit herbamEt secreta meos furtim narrabit amores:Gaudebunt silvae, gaudebunt mollia prataEt gelidi fontes aviumque silentia fient,Tardabunt rivi labentes (currite lymphae),Dum mea iucundas exponat cura querellas.Invideo vobis, agri mea gaudia habetisEt vobis nunc est mea quae fuit ante voluptas.At mihi tabescunt morientia membra doloreEt calor infuso decedit frigore mortis,Quod mea non mecum domina est. Non ulla puellaDoctior in terris fuit aut formosior ac, siFabula non vana est, tauro Iove digna vel auro(Iuppiter avertas aurem) mea sola puella est.Felix taure, pater magni gregis et decus, a teVaccula non unquam secreta cubilia captansFrustra te patitur silvis mugire dolorem.Et pater haedorum felix semperque beate,Sive petis montes praeruptos saxa pererransSive tibi silvis nova pabula fastidireSive libet campis: tecum tua laeta capella est.Et mas quicumque est, illi sua femina iunctaInterpellatos numquam ploravit amores.Cur non et nobis facilis, natura, fuisti?Cur ego crudelem patior tam saepe dolorem?Sidera per viridem redeunt cum pallida mundumInque vicem Phoebi currens atque aureus orbis,Luna, tuus tecum est: cur non est et mea mecum?Luna, dolor nosti quid sit: miserere dolentis;Phoebe, gerens in te laurus celebrabis amorem.Et qua est pompa deum (nisi vilia Fama locuta est,omnia vos estis), secum sua gaudia gestataut insparsa videt mundo - quae dicere longum est.Aurea quin etiam cum saecula volvebanturCondicio similisque foret mortalibus illis,Haec quoque praetereo: (notum Minoidis astrumQuaeque virum virgo sicut captiva secuta est).Laedere, caelicolae, potuit vos nostra quid aetas,Condicio nobis vitae quo durior esset?Ausus egon primus castos violare pudoresSacratumque meae vittam temptare puellaeImmatura mea cogor nece solvere fata?Istius atque utinam facti mea culpa magistraPrima foret: letum vita mihi dulcius esset.Non mea, non ullo moreretur tempore fama,Dulcia cum Veneris furatus gaudia primumDicerer atque ex me dulcis foret orta voluptas.Nam mihi non tantum tribuerunt invida fata,Auctor ut occulti nosti foret error amoris:Iuppiter ante, sui semper mendacia factus,Cum Iunone, prius coniunx quam dictus uterque est,Gaudia libavit dulcem furatus amorem.Et moechum tenera gavisa est laedere in herbaPurpureos flores, quos insuper accumbebat,Cypria formoso supponens bracchia collo(Tum, credo, fuerat Mavors distentus in armis,Nam certe Volcanus opus faciebat et illiTristi turpabat malam <ac> fuligine barbam).Non Aurora novos etiam ploravit amoresAtque rubens oculos roseo celavit amictu?Talia caelicolae. Numquid minus aurea proles?Ergo quod deus atque heros, cur non minor aetas?Infelix ego, non illo qui tempore natus,Quo facilis natura fuit. Sors o mea laevaNascendi miserumque genus, quo sera libido est.Tantam Fata meae carnis fecere rapinam,Ut maneam, quod vix oculis cognoscere possis.G. Styles?.( ? ЛИДИЯ.Как я завидую вам, поля и прекрасные долы!Только за то лишь, что вы окружаете деву младую:Та в тишине проходит средь вас и вздыхает,Может быть, обо мне. Но она не со мною,Лидия с вами моя, и улыбкой, и речьюРадует не меня. На кого-то другого взираютМне дорогие глаза, но в ушах у меняПесня её раздаётся всё, голос предивныйТак же пленяет меня, как тем же её покорил я.Жаль, что не быть мне ни полем, ни теми лугами,Что утопают в избытке светлой и чистой любви.Счастливы нивы, благословенны те травы,Что под лёгкой стопой милой никнут к земле,Счастливы ягоды те, какие нежные пальцыМилой моей так игриво, беспечно так рвут.Или цветы в дань Венере сбирает, – и кажется, счастлив

Каждый цветок увядать у милой моей на груди.Думаю я, что верна, что усевшись на тёплой лужайкеЛишь обо мне говорит в мыслях невинных своих.Радость леса наполняет, и полнит луга разнотравье,Пение птиц лишь одно да журчание водСредь тишины прозвучат ей, приятны для слуха.Пусть нежный шёпот её отнесут мне течением бурнымС мест тех источники, к сердцу спеша моему.Пусть до неё донесут, как ответ, мои жалобы воды.Зависть имею, поля, к вам: вы обладаете кладом,И драгоценность моя находится нынче у вас,Нет, не со мною она, смертный холод ко мне подступает,Горечь досады вкусил от разлуки теперь я сполна.Нет, ни одна не достойна и так не прекрасна,Истину если сказать, для быка иль дождя золотого( Слышишь, Юпитер? Внемли! Славить тут стали тебя),Как моя девушка, что пребывает в разлуке со мною.О бык счастливый, отец и гордость могучего стада,Ты не страдаешь, лишившись своей ненаглядной телицы,В лес не бежишь, что б её отыскать. Вдалеке друг от другаНе были вы, вы счастливы и благословенны.Ты в горах не скитаешься, тяжким мычаньем округуВсю оглашая, или в лесу, на равнине,Бросив свой корм и питьё, в стороне от счастливого стада,Странный, не бродишь, и слёз не роняет печальное око.Все, кого знаю вокруг, подруг не лишились сердечных,И для рыданий и мук нет уж причины у них.О, почему ты, Природа, так немилосердна?О, почему я от горя так сильно страдаю?В час тот, когда на синеющем небе погасшие звёздыВозобновляют свой блеск, золочённая Феба держава,Путь свой свершая, скрывается, место своей оставляяВерной подруге Луне, я о любви размышляю.Ты почему не со мной? О Луна, тебе ведомо гореМногих, и жалок всегда тот, кто скорбит. Ибо онБольше не может узреть величие светлого бога,Лавры сплетать в честь твою, Феб, он в отчаяние погружён,

Вышний печалится бог, глядя на смертных, по мируНынче разбросанных, тех, которые бродят в тоске.Сил нет главу поднимать и славить богов и светила,Смотрит на стопы свои только такой человек.Даже и в век золотой было такое, конечно.

Многие знали печаль, я же теперь среди них.Тот, за которым дочь Миноса, пленница будто,Робко отправилась, и все другие, зачем

Вы, небожители, гнев свой на век наш излили,Чем прогневили мы вас, что так должны мы страдать?Первым я был у прекрасной моей, кто нашёл в себе смелостьСловом о пылкой любви нарушить девичий покой…Но неужели теперь судьба так несправедлива?Видно, не зря обрекла на все несчастья меня.Краше уж смерть, чем несносная жизнь в отдаленьеОт моей милой. Известно, могу я

Смерти быть предан за то, что я так пылко любилИ удовольствие знал несравненное в жизни.Нет, не завистлива так сама лицедейка-судьба,Что б объявить нашу тайну любви злодейским проступком!В прошлом Юпитер, который образ любой принимает,Кроме Юноны познал радости пылкой любви.Радость Киприда познала сама, что на мягкойСвежей траве возлежала с возлюбленным рядом, – не с мужем, –И обвивала его душистой гирляндой цветов.Марсу в то время все войны забыть приходилось,

Ибо и он, как Вулкан, делом был занят… другим,Словно темнейшею сажей испачкав супружнее ложе.И Ариадна, дочь Миноса, с Крита бежала с Тесеем,

Бросившим дерзко её ради красотки другой.

Свят Дионис, который, её разыскавши, утешил,Честь возвратил и прославил её выше звёзд.И ты, заря, от любви ведь ты тоже рыдала?Если не так, от чего же красен твой пышный наряд?Сами вы, боги, любви не гнушаетесь: что жеСмертных за меньшее тяжкою мукой карать?

Если в век золотой богам и героям та склонностьРадость лишь приносила, усладу дарила одну,

То почему мы должны чувствовать ныне иначе?Да, я несчастен, зачем я не родился в те дни,

Когда природа была так благосклонна ко многим!

Немощен, жалок мой род, и позор тому, кто страстямиНе овладел, и своих стал рабом жалким страстей.Так ты ужасна, судьба, что сил не осталась уж плакатьИ от разлуки вздыхать с Лидией милой моей.Г. Стайлс?).? Вовсе я не ей посвятил эти стихи, – обиделся Гарри, – Лидия – это просто собирательный образ музы, условное обращение к ней. У Катулла была Лесбия, у Тибулла – Делия, это лишь иносказательное обозначение поэзии?.? Вот как, – нахмурилась Бекки, – тогда почему это стихотворение попало в альбом Эмми, если вы вовсе не её имели в виду??? Она сама просила меня написать что-то, и я написал. Это же не помешает нам с вами дружить?? – забеспокоился Гарри.? Ну, так и быть, – сказала девочка, – прощу вас, мистер Стайлс. Надеюсь, что ваши слова окажутся правдой. Только я не хотела бы, что бы у вас, кроме меня были бы ещё какие-нибудь ? музы?. Подумайте об этом хорошенько?!Неприятный осадок в душе у Бекки всё ещё оставался, но яблоко она всё-таки приняла.Вот теперь досада и брала Гарри Стайлса. Вдруг она подумает, что он её разлюбил! Или нашёл себе там, в Англии, Лидию получше Эмми Лоренс. Этого бы Гарри пережить не мог. Но особых подтверждений этому так же пока не находилось.Затем его мысли постепенно обратились к собственной особе. Теперь ему должно было скоро исполниться одиннадцать лет. Гарри с удовольствием думал об этом. Он уже не казался себе тем прежним домашним мальчиком, который безропотно принимал всё, чем бы ни определяли его судьбу старшие.Было время, когда он собирался сделаться археологом. Знания классической древности для этого ему хватало. В мечтах он ясно представлял себе своё далёкое будущее, рисовавшееся ему в самых радужных красках. Когда он станет большим, думалось ему, он совершит грандиозную экспедицию по странам средиземноморья, его нога ступит на седой пепел Помпей, он будет взирать с вершины Акрополя на древние холмы Пникса и Ареопага. Да мало ли какие открытия можно совершить, будучи археологом! После чего можно было с полным правом возвратиться на родину этаким Генри Пелэмом, слегка располневшим от пиццы и макарон, и, сидя у камина в гостиной перед довольно большой аудиторией преданных слушателей, с интересом ожидающих рассказа о его приключениях, раскуривая трубку и похлопывая ладонью по лежащей на коленях пухлой рукописи диссертации, небрежно обронить:? Мой скромный труд громаду лет прорвёт и явится весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошёл водопровод, сработанный ещё рабами Рима?.Втайне Гарри сожалел, что Троя была раскопана уже без него, и питал некоторую зависть ни к кому иному, как к Иоганну Людвигу Генриху Юлию Шлиману. И в этом была одна из причин его детской нелюбви к немцам. Вот уж счастливый, надо полагать, человек: собственными руками держал венец самого Приама! Такая удача редко кому выпадает. Жаль, конечно, что Троя испоганена этим немцем. Но оставался ещё Египет, где погребённые в песках по обе стороны Нила в своих оборудованных хитроумными ловушками склепах ждали своего часа древние цари – фараоны. И он, Гарри Стайлс, должен был найти ключ к их загадкам.И тогда имя его прогремит на весь мир. Толпы газетных репортёров будут караулить его на улице, что бы лично взять интервью у великого египтолога. Научная общественность всех континентов будет считать за честь знакомство с ним. Тогда уж и сам Гарольд ван Глен лопнет от гнева и зависти, или, если не лопнет, будет льстиво раскланиваться и угождать ему, подобострастно называя его ? сэр?, или ? мистер Стайлс?. И ему останется лишь признаваться своим дружкам: ? Когда-то, господа, я имел счастье общаться с мистером Стайлсом, когда мы были ещё так молоды, имел такое счастье и не ценил, не осознавал его?. Вот как!Но благодаря неустанным стараниям миссис Стайлс Гарри пришлось отказаться от карьеры археолога. Впрочем, и в призвании певца было немало своих приятных моментов. Теперь же Гарри твёрдо решил стать известным музыкантом, главным образом для того, что бы оправдать надежды своей любимой мамочки. Уж очень ему не хотелось её разочаровывать! Но для этого прежде всего необходимо было выбраться с острова, возможности же к этому пока не представлялось…Оглашая округу воинственным кличем, на берегу показался Луи. В руках у него был лук и стрела с железным наконечником. В волосы его было вплетено несколько ярких разноцветных перьев, а всё лицо его покрывал рисунок из оранжевых и жёлтых полосок, нарисованных то ли растительными красками, то ли разными сортами глины. Он изображал индейца.? Я подстрелил тебя, бледнолицый, – торжествующе закричал он, – ты умер! Я попал в тебя. Падай же! Ты же умер?.Но Гарри и не думал падать. Он неспешно повернулся к другу лицом и важно промолвил: ? Я в глупые игры не играю?.? Так уж и глупые?? – удивился Луи.? Да, глупые и скучные. Скучные и глупые. Индейцы всякие и всё такое прочее?! – заметил Гарри.? От чего же тебе индейцы кажутся скучными?? – спросил у него друг.? Потому что у меня голова занята другим?, – ответил Гарри.? И чем же она у тебя занята?? – спросил его Луи.? Греками и римлянами. Я почти всегда почему-то о них думаю?, – признался Гарри.? Так и голова может заболеть, – изъявил опасение Луи, – ну почему же ты со мной не играешь, медвежонок??? Видишь ли, Луи, – начал Гарри, – мы с тобой – настоящие друзья, и я даже вспомнить не могу, что бы когда-то было такое время, когда бы мы не дружили. Ведь так??Луи охотно это подтвердил. Гарри продолжил.? Но мне не только с тобой общаться приходилось. Так ведь? Вот… И потому-то у нас и игры разные, и всё, что любишь ты, мне может не нравиться. У меня было одно на уме, у тебя – другое. И в этом мы, я-то уж точно, но и ты, наверно, то же, старались друг с другом не пересекаться… Если у нас так много похожего, то вполне ведь может быть что-то и разное. Ты только не обижайся, но это, действительно, так. Интересы могут не совпадать, но не в этом ведь дело, правда?? – обратился он к Луи.? Правда?! – подтвердил растерянный мальчик.Гарри, как подстреленный, рухнул на песок.