Ch3 / The Neighbourhood / (in two parts) (1/1)

part 1Зак щурится, прикладывает ладонь ребром ко лбу – как козырёк. На нём по-прежнему только плавки и рубашка, которую он стягивает и выжимает, подставляя беззащитные плечи пеклу. Погода разыгралась, и солнце целит лучи в попытках выжечь клеймо прямо на белеющей плоти; вода как металлический лист всем своим телом отражает сводящий зубы ослепительный свет: Джесси теряет зрение, глядя на океан, в отношении приблизительно ?диоптрия в секунду?. Джесси только вышел из воды и по нему видно, что он устал: опускается на песок, переводит дыхание, ведет рукой по мокрым прядям; не выдерживает – бросает короткий взгляд на русалку. ?Мальчишку?. В очередной раз думает, как достала эта путаница в выборе обращений – Зак перетекает из категории в категорию, из реальности в реальность, из одного вида в другой. Это сбивает, на него смотришь – и в глазах двоится; Зак – это вечно смазанный кадр, расфокусированный силуэт, неспособный стать цельным, но полный гармонии. Скользящая по раскаленному асфальту тень оставляет только ловить посекундно уходящий неповторимый миг. Короткий взгляд Джесси по плану должен был остаться незамеченным, но они оба понимают, что ничего не вышло: он не остался. Зак внимателен и совсем немного хитёр; очень внимателен: инстинкты и реакции, во многом превосходящие стандартный набор среднестатистического молодого человека, обостренный чувственный спектр и вообще вся его нечеловеческая сущность вкупе позволяют ловить каждую неосторожную деталь, каждую оброненную в спешке мелочь.На Зико Джесси старается не смотреть, потому что с наступлением рассвета, с приближением дня и всей суеты, что он сулит, неумолимо приходится стряхивать оседающую на ладонях зачарованную пыльцу единения, собранную с соцветия слов – неловких, выпаленных свистящим шепотом на одном выдохе, и делать вид, что ничего не было. Каждое утро, выбирая дальнейший вектор движений, нанизывая на минутную стрелку в случайном генераторе выпадающие дела, бессмысленность которых – просто издёвка, приходится вырывать с корнем сердце и в мусор вышвыривать искренность, провозглашенную лишней ещё со времён первых уродливых ЭВМ. Ритм жизни – нескончаемый танец на горе мусора, пляши и не думай, пляши и не останавливайся, потреблять и производить безостановочно – новый непостижимый идеал, искренность не нужна, потому что, глотнув ее, захочется немедленно всё разрушить. Гигантский живой конвейер, называемый человечеством, молит кости в пыль, и Джесси хочет выпустить потроха каждому, кто причастен, хочет залить зажигательной смесью каждый набитый дешевым хламом город, который трещит по швам и горько стонет, – ?и одной спички хватит, чтобы запылал горизонт…?.***…и одной спички неожиданно хватает, чтобы раскурить две последние сигареты, найденные в помятой пачке красных Marlboro, одиноко болтавшейся во внутреннем кармане куртки. Джесси рассеянно наблюдает за непривычно скованными движениями оробевшего Зико. ?Ожидаемо, он и с сигаретой выглядит потрясающе стильно. Можно было не сомневаться?. Джесси ухмыляется и в две затяжки добивает до обжигающего пальцы фильтра. Зак хмурит брови, явно разочарованный собственным отставанием. Порывисто затягивается, морщится от сдавившего горло спазма. Острая жажда внезапно мешает ему говорить, мышцы гортани дергаются рефлекторно, и Зак делает пустые судорожные глотки, пытаясь сымитировать питьё. Охрипшим от сухости, изрезавшей горло, голосом – ровным и даже будто бы равнодушным – признаётся:- У меня нет нормальной одежды, одна эта рубашка, - протягивает недокуренную сигарету Джесси, не зная, куда бы ещё её деть, обхватывает себя ладонями за предплечья. Сейчас Зико скорее сосредоточен, – легко перепутать с недовольством, но Джесси разграничивает сходу. - Окей, значит зайдём в магаз. Я бы отдал что-нибудь из своих вещей, но боюсь, они не подойдут тебе по росту. - Спасибо, это было бы круто. Вот только… - Зико выжидаёт пару секунд, прежде чем продолжить. – Вообще говоря, отсутствие одежды – всего лишь предлог, как ты мог догадаться; на самом деле я просто хотел напроситься к тебе, - Зак прикусывает нижнюю губу и слегка щурится, замерев в ожидании реакции на своё заявление, прозвучавшее прямее некуда. - Ко мне? – Джесси переспрашивает как полный тормоз, но быстро набирает скорость обратно.- Да, к тебе домой. Не торчать же на этом клятом побережье вечно? – выгибает бровь.- Нет, конечно, но… типа…- Слушай, мы же вроде теперь приятели. Это нормально – гулять, ходить в гости, всё такое. Я бы советовал тебе хотя бы изредка отпускать от себя мысли о мифологии в целом и о моём происхождении в частности, – Зак хмыкает, – видишь ли, я не могу пригласить к себе: достаточно велика вероятность того, что ты задохнёшься…- Очень остроумно, типа шутка про дно океана? Вот это да. Стой, не говори мне, я хочу рискнуть, – Джесси машет ладонью, будто призывая Зико к молчанию, но прелестный Зико молчит и так, улыбаясь и сверкая глазами в сторону Разерфорда, срывающего остроты и отправляющего их в свободный полёт над Пацификой, – юмор в том, что мне не хватит воздуха? Угадал? Ничего удивительного, ты же один такой выпендрёжник – не напрягаясь сидишь под водой неделю на спор, но застегнуть свою долбанную рубашку, которую ты по ходу с купальником путаешь, хотя бы на пару пуговиц – нихуя, да? – Зико закрывает рот тыльной стороной ладони, и оттого смеются только его яркие глаза, в то время как Джесси изображает гнев и недовольство со всей возможной серьезностью и напором. Звук самого смеха со звоном бьется о фарфоровые ладони и стекает по ним, бежит вдоль запястий, капает с острых локтей прямо в белоснежный береговой песок, который навсегда впитает искрящие интонации, пылающие переливы, чтобы воспроизвести их однажды, чтобы когда-нибудь зеркально их отразить. – Любитель шататься между мирами налегке, отрастил себе жабры – такой крутой! Ты, наверное, не слышал, но опуститься на самое настоящее дно можно, только переступив порог моей квартиры. Правда, тут уже кроме шуток, - Джесси срывается в легкий смех, попутно натягивая на себя джинсы, – опуститься либо залечь, – отсмеявшись, добавляет он уже тише и безо всякого выражения.***Смех в сознании Джесси почему-то перестает быть объёмным: теряет форму, вес, плотность. Сдувается огромным воздушным шаром, провисевшим целую вечность под потолком. Он, этот шар, конечно, не мог висеть там дольше двух недель, две недели – последний рубеж, это срок, когда все парящие в невесомости сферы безвозвратно отпускают гелий, выталкивают водород, тратят последний воздух. Всё, что позволяло подняться выше, теперь растворилось в атмосфере бесследно. И никаких больше фокусов с левитацией, друзья.?Так же и смех?, мимоходом думает Джесси, – ?в один миг он неизбежно превращается в выцветший, нелепый детский рисунок. Пара разноцветных фломастеров и плотный кусок бумаги или картона, истертые временем неровные контуры, цвет угадывается с трудом: ни ностальгии, ни воспоминаний, ни подкатывающих к горлу слёз – одним словом, ничего, кроме разочарования, разочарования?. И рисунок летит прямиком в ревущее пламя встревоженного, воспламененного сознания Джесси – сгорает, становится серым пеплом, махровые хлопья которого поднимаются вверх бесконечно легко и долго: нет ни гелия, ни гравитации, ни водорода. Ничего нет, увертливый пепел; легко лезет в глаза, ещё легче разрывает легкие, затягивается у самого горла тугим узлом... остывающий или ещё тёплый, какой угодно, – всегда требует только тотального разрушения. Пепел, его хлопья – оборотная сторона нарядной хрустальной снежинки, – падает строго вверх, не искрит в волосах, а только горстями забивается прямо в рот тебе, кружится максимально медленно, не меняет ни состояния, ни узора. И в таком оборотном мире вместо осадков атомные бури затягивают свою потустороннюю песню – высокий яростный вой, до краёв наполненный только ненавистью, клокочущей и безвыходной, эхо которой летит вперёд сквозь многие километры других измерений с одним лишь леденящим душу намерением. С кромки неба откалывается, слетает стеклянное крошево, ?ловил бы его на язык вместо твоих слащавых снежинок, Джесс, чтобы кровь вперемешку с потом и потоком слов лилась на эту обреченную мертвую землю?, – вспомнить каждое слово, воскресить в памяти все фразы, взращенные в колыбели коробки железобетона, коробки твоей кудрявой больной головы.***Зак спрашивает со всей непосредственностью: ?в чём разница??, и Джесси как будто не находится с ответом, тянет время, подыскивая нужную формулировку, но на самом деле почему-то не хочется разъяснять ему тонкости нахождения в депрессии на социальном дне. Лишенные романтики уличные термины априори ничего не смогут противопоставить собственно романтике в её первозданном виде. На полуденном солнцепёке ребята успели высохнуть и задохнуться от жары, но главное, высушенная солнцем одежда выглядела вполне прилично. Даже футболка Джесси, которую он неоднократно напяливал прямо на мокрый торс, к этому времени успела повторно лишиться всех потемневших от воды участков. - Только посмотри на себя, будто и не ночевал на улице, - Зак окинул Джесси своим самым строгим и придирчивым взглядом, пока последний смеялся в голос; и черт знает, в чём дело: этот парень срывается в ничем не обоснованный смех чаще, чем Майки выдумывает. - Ну спасибо. Осталось решить проблему с твоими коленями.- Что не так с ними, мистер Разерфорд? – Джесси от такого обращения слегка клинит, и он разгоняется каким-то невероятным, невнятным монологом про, мм, острые русалочьи коленки. Ну ещё бы. - Твои голые колени определенно представляют угрозу. Видишь ли, Зико, нам по всей вероятности не удастся добраться до моего дома без приключений, учитывая то, как ты сейчас выглядишь. Нам предстоит идти пешком через два долгих квартала, это задача не из легких, как ты понимаешь. Если говорить прямо, толпы соблазнённых твоим откровенным видом девушек настигнут нас, будь уверен, и перекроют все возможные пути к отступлению, они не остановятся ни перед чем в попытках завоевать твоё мифическое расположение. Разумеется, им и не представить на самом деле, насколько легкомысленно с их стороны отдавать свои трепетные сердца такому, как ты… - острый русалочий взгляд режет не хуже бритвы: Зак вспыхивает моментально, но в следующую же секунду пытается удержать расцветающую на губах улыбку. Сердце Джесси против воли болезненно дёргается, он смотрит чуть дольше, чем полагается, но это сотые доли секунды всего лишь, всё происходит слишком быстро, будто реакции Джесси на мгновение обрели синхронность со скоростью света. – Мой священный долг – уберечь чуткие девичьи души от страданий, которые они рискуют испытать по вине перепончатого скользкого типа, и, знаешь, именно поэтому мы сначала завернем в один секонд неподалеку, - Джесси с патетики слёту переходит на деловой тон, – шорты по такой жаре лучше всего подойдут, как ты думаешь? Ещё обувь нужна – босиком на асфальте стопроцентно сожжешь себе ступни.- Шорты?..part 2Да, Джесси действительно купил этому озёрному оболтусу Зико шорты, а также не смог не купить черные skinny джинсы, приведшие того в неподдельный восторг. Разумеется, этим дело не ограничилось: игнорируя горячий протестный шёпот, Джесси взял модные солнцезащитные очки по какой-то нереальной скидке, кроксы и простую х/б футболку, чтобы Заку было, чем заменить его (?блять, ночную?) рубашку. Слегка поразмыслив, Джесси решил в случае холодной погоды пожертвовать Зико один из своих свитеров, рассчитывая, что русалка всё же утонет, запутавшись в рукавах чрезмерно длинных для таких маленьких аккуратных ладошек, тонких хрупких запястий; утонет и станет тёплой домашней рыбкой, прибавив себе сразу плюс сто к сахарному очарованию. Вообще рубашка Зико превратилась для Джесси в предмет постоянных, по большей части беспалевных (и безобидных) шуток. Джесс прямо прикипел к этой теме, и самое замечательное, что с каждым новым разом интерес к шутке не только не угасал, но активно обрастал новыми смыслами, вариативно развивался и ширился. Одним словом, Джесси веселился, как только мог, чем, естественно, страшно злил восприимчивого вообще и к словам в особенности Зака. Этот мальчик, не от мира сего в буквальном смысле, со своими ему одному понятными нормами, принципами и заветами, с набором живых примет и мёртвых представлений о мёртвом же мире, так очевидно жаждал, ждал революций прямо здесь и сейчас, каждую секунду, во всех направлениях, что не мог не цеплять этим. Этот призыв – почти мольба, он читался в его горящем взгляде, упрямом росчерке бровей, в само?м выражении лица и манере держаться. Конечно, такое сложно пропустить – бросается в глаза сразу. Даже полный профан, и вообще человек идейно пропащий, почувствовал бы нечто инородное в нём, практически наверняка представляющее угрозу, отличное в любом случае. Правда Зак и без своих революционных настроений, появившихся на свет ещё прежде него самого, кого угодно заставит дрожать, неметь от озноба и иррационального чувства страха, предваряющего восторженный трепет или чистый животный ужас пополам с отвращением, – любую эмоцию, какую он только захочет. Пропитанный насквозь магией и туманным мороком, Зак мешает волнующую притягательность с полынной горечью, и зелье это невозможно не выпивать залпом, невозможно противиться – в раскрытые глотки яд льётся как газировка. Зак дымкой стынущих от мороза озёр окутан, прошит нестройным ведьмачьим шёпотом и лукавым плачем полудениц, который взвивается снопом колючих искр, поднимается прямо в затянутое пеленой облаков дрожащее небо. Проблема в том, что Зак задыхается, неспособный даже заплакать, из его солнечного сплетения нитями вьется тоска, которую не выразить, не отрезать как карциному; тоска, напоминающая Заку гниющее мясо, тягучее чёрное месиво, он задыхается от бессилия – не размотать этот клубок, пальцы неуклюжие и не гнутся. "Чтобы сплести тёмный волховской заговор – затягивай нити в узлы и скрепляй известно каким заклинанием": Зак по-русалочьи неслышно нашёптывает в изрезанные сочной до тошноты травой ладони самые злые наветы, вслепую подыскивает слова, что вынут любую душу.Особенность Зака, его волевая и, вместе с тем, уязвимая черта, его самая досадная слабость состоит в том, что он с маниакальным азартом ищет повод из воздуха добыть огонь и разжечь конфликт, вражду, поднять бунт и устроить локальную революцию. Любую фразу он намеренно воспринимает максимально близко к сердцу, в штыки; берет на свой счёт, даже если брать нечего. Но с Джесси Разерфордом всё шло иначе с самого начала. Зак открылся ему осознанно, он знал, что их встрече суждено случиться, знал, что Джесси будет искать его среди всех неясных шорохов и лживых теней, и позволил-позволил-позволил событиям встать на уготованную им колею. Другое дело, Джесси внезапно как из мортиры начал обстреливать его очередью бесконечных подъебов, бьющих точно в цель, и – немыслимо – это даже обижало немного. Что поменялось в нём, куда делось благоговение перед неизведанным и потусторонним? Абсурдный противовес составляли сверхдебильные шутки, которые Джесси горстями высыпал прямо Заку за шиворот, – эти шутки вообще не имели смысла, и выкупал их только сам автор. Все бесконечные попытки задеть, за которыми ничего не стояло, кроме ненормальной улыбки и набора чередующих друг друга нечитаемых взглядов, слились в одну дурную привычку, обрекающую Джесси бесконечно дёргать Зико за рукава футболки, дёргать без повода, слились в привычку не сводить с него глаз. ?Неужели Джесси в самом деле просто смеётся надо мной, надеясь дождаться хоть какой-нибудь ответной реакции??. После каждой подобной мысли Зак экстатично закатывает глаза, восторженно выстреливает навылет себе в голову: ?боги, Джесс, как же мне интересно с тобой?.У самого Джесси толком не получалось объяснить, почему подкалывать мальчика ему так доставляет. Вообще-то он обладал неплохим чувством юмора и ценил его в окружающих чуть ли ни прежде всего остального, но в отношении Зико было нечто помимо этого, как будто связующий их секрет добавлял каждой конкретной ситуации интригующий третий смысл. Ещё Разерфорда приводила в восторг возможность вообще не фильтровать свою речь, это давало ему ощущение свободы и растило крылья, раскачивало как на волнах, успокаивая; он чувствовал, и это чувство было равносильно абсолютному знанию, что Зико на уровне жестов, на интуитивном уровне его понимает. Снимает мысли не с языка, а прямо с рук – через мимику и порывистые движения считывает каждый оттенок смысла, каждый блик настроения ловит и нанизывает на пальцы. Сложный алгоритм шифровки Зико ожидаемо щёлкает на ?раз-два?. Джесси ожидаемо напрочь забывает о Майки.Между тем ребята в размеренном темпе пересекли внушительных размеров территорию пляжа и двинули вверх по широким ступеням каменной лестницы, перегоняющей потоки спешащих в обе стороны любителей загорать. К выходу ковыляли зажаренные до обуглившихся хрустящих краёв пачки тел, ещё, кажется, слегка дымящиеся после ударной порции полуденного зенитного солнца. Не сумевшие подняться с первыми лучами рассвета совы, встрепанные и зевающие, щеголяли кожей белой как молоко, которая спустя какой-нибудь час покроется трещинами и лопнет, потечёт густым переспелым соком и закипающей, пузырящейся ржавой пеной горячей кровью. Лестница брала начало у дальнего края береговой полосы и выводила наверх, к ленте исчезающего за чертой горизонта скоростного шоссе, которое плавилось и жарко мерцало на солнце, ослепляя практически так же сильно, как оставленный за плечами взволнованный океан. Асфальтовое полотно через короткие рваные промежутки вспыхивает персиковым и ярко-алым, отражая в грунтовой своей глубине движение огненных волн, сводящих судорогой поверхность вскарабкавшегося в самую высь золотого диска. Солнце напоминает дыню в красных прожилках граната, отвесно роняющее на магистраль рубиновые слёзы. Крупные капли впитывают дорожную пыль, следы дрифта превращают в кровавые полосы. Джесси списывает эти вспышки на обманутое безжалостно выжженным полднем зрение, но Зико знает, что разноцветные всполохи реальны. Поэтому он улыбается, одновременно и веселясь и тревожась, ему кажется, он перебарщивает, но пока с катушек не слетает небо, мигая перегоревшей лампочкой и выкрашивая себя в кислотный неон, обстановку можно считать относительно сносной, даже вполне адекватной. По дороге к жилым кварталам, что переживают зной вместе со всеми своими ищущими тень и ветер обитателями, Зак и Джесси растеряли кучу времени, вынужденные периодически останавливаться. Причина остановок не менялась – приблизительно каждый третий турист предпринимал попытки запечатлеть их на телефон или фотокамеру, некоторые, самые смелые незнакомцы подкрепляли свои попытки скомканным: ?мне так неловко, всего один снимок! Вы двоё невероятно смотритесь?. Особенно прохожих приводил в восторг Зак, который, не зная, куда деться, от смущения жался ближе к долговязому Разерфорду. Один пожилой джентльмен даже вручил им распечатанную на месте полароидную фотокарточку, на которой Зико (смазанный, как и всегда), согнувшись пополам от накатившего не то смущения, не то смеха, цеплялся за руку Джесси, уверенно глядевшего прямо в объектив камеры и улыбавшегося во все тридцать два. С фотографии через края переливался не потусторонний морок, а ничем не разбавленная чистая юность, где двое оголтело счастливых мальчишек хохотали до головокружения и выступающих слёз, и смех разбивался вдребезги, улетал прямо в бескрайнюю синеву летнего неба.