4. Пустыня (1/1)

Вряд ли читатели удивятся, если узнают, что, пока меня накрепко привязывали к тощему стволу, я чувствовал себя отвратительно! Дурные предчувствия мучили меня. Кто знает, сможет ли Виннету уйти живым от бандитов? Удастся ли ему вернуться вовремя, или же мне суждено умереть здесь от зноя и жажды? Голода я не боялся, хотя со вчерашнего утра у меня во рту не было ни крошки. Без еды, знал я, человек может выдержать не меньше недели. А вот солнце может убить меня за несколько часов. Вполне возможно, что вернувшийся Виннету найдёт лишь высохший труп. Я гнал от себя эти мысли, но они упрямо возвращались в мою голову. Меня плотно примотали к дереву – освободив, впрочем, для начала руки, чему я был несказанно рад. Теперь мои кисти были заведены за дерево и прочно связаны вновь, но немного ниже, чем раньше. Я почувствовал, как в пальцах начинает пульсировать возвращающаяся кровь, и стиснул зубы, чтобы не застонать от полезного, но все равно не слишком приятного, ощущения. Не удовлетворившись одной верёвкой, меня обмотали еще в несколько витков, пропустив веревку по животу, груди и шее. Отдельным ремнём к стволу привязали голову. Неприятная поза. Теперь я не смогу даже размять затекающую шею.Поговорить с Виннету нам больше не удалось. Его увели к лошадям и усадили в седло, связав ноги веревкой под брюхом коня. Мне дали немного вяленого мяса, которое я, несмотря на голод, с трудом смог проглотить – пересохшее горло с трудом пропускало крупные куски, тем более что прожевать жёсткую конину без запивания было непросто. Потом мне позволили сделать несколько глотков теплой воды из фляги и накинули на голову воняющую потом конскую попону, так, что её края спускались мне на плечи, не закрывая, впрочем, лица. На этом гуманитарная часть была закончена. Виннету, насколько я заметил, не досталось и этого. Оставалось только надеяться, что у него хватит сил избавиться от веревок, а на свободе исконный житель прерий найдёт, чем подкрепиться.Последний, и самый неприятный, сюрприз мне преподнесли, уже когда кавалькада тронулась в путь. Избитый нами бандит всё время, пока меня связывали, сидел у озерца, смачивая в воде свой кровоточащий нос и без конца ругаясь. Когда последний всадник покинул оазис, он встал и вихляющейся походкой приблизился ко мне. Меня кольнуло на редкость неприятным предчувствием. Сейчас я был абсолютно беспомощен перед ним, и бандит мог, не боясь за свою жизнь, спокойно отомстить мне за нанесённое увечье. Что я мог сделать? Разве что закричать, привлекая внимание Виннету? Всё в моей душе восставало против такого проявления слабости; но лучше ли будет, если мой кровный брат проделает путь обратно в пустыню, только чтобы найти здесь остывающий труп?Я ещё колебался, не зная, что выбрать. А бандит, не дав мне времени на решение, уже вытащил из кармана грязную тряпку, в которой я с отвращением опознал носовой платок, и бесцеремонно затолкал его мне в рот. После чего упёр руки в бока, широко расставив ноги, и с довольной ухмылкой уставился мне в лицо.- Что, собака, не ожидал? Думал, что я оставлю это так? Ты покалечил меня, ублюдок. Я ничего не мог ответить на это, и только с яростью сверлил мерзавца взглядом. Насладившись зрелищем беспомощного меня, бандит вытащил из-за пояса нож и, полюбовавшись на отражение солнца на лезвии, ловко подкинул его в воздухе. - Времени у нас мало, приятель… Сократим программу. Что мне отрезать тебе в первую очередь? Как насчёт ушей? Или нет, восстановим справедливость. Нос за нос! И он хрюкающе рассмеялся, довольный своим остроумием.Бандит поднёс лезвие вплотную к моему лицу, прижав его плашмя к щеке, и с удовольствием взглянул мне глаза. Я почувствовал, что меня начинает захлёстывать страх. Что может быть хуже полной беспомощности в присутствии подобной личности! Внезапно со стороны всадников раздался окрик, и трамп, скривившись, раздражённо обернулся в ту сторону.- Ладно, к чёрту. У тебя есть последнее желание? Не обещаю, что исполню его, но могу выслушать. А, чёрт… Не выслушаю. Ты ж будешь орать, как пить дать…Я с презрением взглянул на него и приложил все усилия, чтобы отвернуться от него. Внутри поднялось такая мощная волна омерзения, что даже страх ушёл куда-то, смытый ей. Проклятье, этот подонок считает, что нож в его руке должен заставить меня унижаться? Никогда. Теперь я понимал индейцев, гордящихся своей выдержкой у столба пыток и насмехающихся над своими мучителями, пока их тело режут на части. Иногда презрение к врагам настолько сильно, что даже боль и страх смерти отходит на второй план, и остаётся лишь одно желание: не доставить мучителям удовольствия своими криками.Бандита моё показное равнодушие взбесило. Он сгрёб меня за ворот, с такой силой притянув к себе, что я захрипел, почти придушенный врезавшейся в горло верёвкой. А тот прижал нож к моей груди и зло прошипел мне в лицо.- Гордый, да? Совсем как твой грязный приятель-индеец? Позор для белого человека – водиться с этим отребьем! У меня в душе все кипело от бешенства. Как же мне хотелось ответить на эти отвратительные слова! А ещё больше – приласкать мерзавца кулаком. Увы, все это были лишь пустые мечты. А бандит, взбешённый тем, что так и не увидел на моём лице страха, грязно выругался и надавил на рукоять ножа. Лезвие прорезало куртку, я почувствовал холод стали на своей коже, и тут же – несильную пока, но резкую боль. По груди потекла тёплая струйка. После того, чему я научился у апачей, после трёхнедельной агонии, которую я пережил после боя с Виннету, это было просто смешно. Я не хотел умирать, разумеется. Но и ощутить настоящего ужаса перед таким способом смерти не мог. Все могло бы быть намного хуже. По крайней мере, это будет быстро.Трамп, не отводя взгляда от моих глаз, довольно ухмыльнулся и немного усилил нажим на рукоять. Я ощутил, как струйка крови становится гуще; и почти увидел, как лезвие медленно движется по направлению к сердцу. И вдруг, в один миг, успокоился. Душащий меня гнев прошёл; или, скорее, он просто потерял значение. Все закончится через несколько секунд, знал я. Виннету не сможет спасти меня; и даже сожаление о напрасном риске, которому придётся подвергнуться моему побратиму по пути до оазиса, сейчас было отстранённым. Я закрыл глаза, разжимая стиснутые в бессильной ярости кулаки, и расслабился, готовясь встретить последнюю боль.Рядом послышалось грязное ругательство. А миг спустя нож убрался от моей груди. Позже, анализируя происходящее, я понял, что, прояви я хоть немного страха, мерзавец зарезал бы меня без раздумий. Но равнодушие, а быть может, и облегчение, отразившееся в тот момент на моём лице, лишило его всякого удовольствия от мести. Бандит, злобно сквернословя, встряхнул меня за шиворот. После чего, бурча себе под нос, пошёл обратно к озеру. Я думал, что теперь он бросится догонять своих приятелей, тем более что кавалькада остановилась, и в нашу сторону поскакал один из бандитов. Но, спустя всего минуту, покалеченный мной трамп вернулся. В руке у него был обрезок ремня, с которого всё ещё капала вода.Несмотря на жару, меня пробрало холодом. Я ещё не был уверен, что правильно понял намерения бандита, но не сомневался: ничего хорошего от него ожидать не стоит. Трампа окликнули. Обернувшись, тот махнул рукой, давая понять, что сейчас подойдёт, и, загородив меня своей спиной от глаз любого, кто смотрел на нас со стороны ждущего каравана, туго затянул мокрую кожу вокруг моей шеи, чуть выше веревки.- Приятного отдыха, собака, - с отвратительно довольной ухмылкой прошептал он и, развернувшись, побежал к своему коню и ожидающему рядом гонцу.Минуту спустя оба всадника присоединились к остальным, и колонна, переходя сразу на галоп, тронулась в путь. Я остался совершенно один, спеленутый как младенец, с охватывающей горло удавкой, под обжигающими лучами пустынного солнца.Трудно описать, что я испытал, осознав весь ужас своего положения! Я был готов к длительному ожиданию, и понимал, разумеется, что это будут очень тяжелые часы. Хоть до того времени у меня не было опыта путешествия по пустыне, я догадывался, как тяжело выжить в ней человеку, не способному даже шевельнуться, и вдобавок не имеющему ни воды, ни укрытия от палящих лучей. Но все это было решаемыми проблемами; тем более, я был уверен, что мне не придётся ждать слишком долго. Возможно, половину суток; возможно, немного дольше. Я безгранично доверял своему кровному брату, и был полон решимости выжить, чего бы это не стоило.Но теперь мои шансы дождаться Виннету живым стали не просто призрачными. Скорее уж, они стремились к нулю. Влажная кожа, высыхая, стягивалась, становясь намного меньше по площади. И я не сомневался, что на такой жаре ремень удушит меня намного раньше, чем колонна успеет хотя бы добраться до упомянутого Виннету каньона, не говоря уж о том, что апачу потребуется не менее половины того же времени, чтобы добраться обратно в оазис.Следующие несколько часов показались мне адом. Солнце, перевалившее за верхнюю точку зенита, все еще стояло высоко; в этих широтах световой день в те дни, когда мы с Виннету начали погоню за убийцами, достигал восемнадцати часов, и меня ждало ещё не меньше четверти суток иссушающего зноя. Впрочем, так долго мне не придётся терпеть - это я понимал совершенно отчётливо. Ремень давил все сильнее, с каждой минутой набирать очередной глоток раскалённого воздуха становилось все сложнее. Кусок грязной ткани во рту затруднял дыхание ещё сильнее. Вдобавок к этому, начал подниматься ветер. Виннету был прав – песчаная буря должна была быть на редкость сильной. Поднятые в воздух острые песчинки секли лицо, набивались в нос, в уши; я изо всех сил старался держать глаза плотно зажмуренными, чтобы защитить их от песка, но это получалось не слишком хорошо. Резь под веками достигла поистине невыносимого уровня, после чего просто перестала иметь какое-либо значение. Невыносимое, мучительное удушье буквально сводило с ума. Я попытался было, извиваясь, как змея, ослабить удавку – но это было бесполезно. Трамп завязал ремень, пропустив его между моей шеей и деревом; чтобы уменьшить давление, мне нужно было просунуть под него пальцы. Что, разумеется, было невозможно. Прошло всего несколько часов – а я уже горько сожалел о том, что не раздразнил бандита достаточно, чтобы он зарезал меня и избавил от этой агонии. Сейчас я был согласен на любую, самую мучительную, смерть – лишь бы она пришла сейчас, немедленно, прекратив пытку. В голове моей, против воли, мелькали странные, словно бы чужие, мысли. Начинался бред. Я уже почти не понимал, что происходит наяву, а что существует лишь в моём сознании. Я видел свою мать, обнимающую меня на причале; видел искажённое ненавистью лицо Виннету, склонявшегося надо мной с окровавленным ножом в руке. Потом ему на смену приходила оскаленная морда убитого мной медведя. Я стоял, прислонившись к стволу, поскольку не успел забраться на дерево. Ружьё моё было разряжено, а хищник в ярости драл когтями моё горло. Затем откуда-то появился Рэттлер; его оскаленное от злобы лицо было обезображено огромной дырой во лбу, с мокрых волос стекала вода. В ране шевелились огромные белые опарыши. ?Самое вкусное – когда в мясе уже заведутся черви!? - довольно сказал мне усмехающийся Сэм Хокинс, показывая свой огромный нож. ?Наш приятель вестмен хотел нас съесть, а теперь мы сами полакомимся его мясом!?. И принялся, хихикая, нарезать расползающуюся в кашу плоть Рэттлера на крупные куски. Я почувствовал, что меня мутит, но тошнота, подкатывающая к горлу, не получала разрешения: рот мой был забит землей, потому что я был закопан в могиле. Земля набивалась в глаза, забивала мне нос, мешая дышать. Я пытался кричать, но никто не слышал меня. Потом, казалось, через много часов, меня выкопали, и я увидел себя, стоящим на низком бочонке в нашем лагере геодезистов. ?Это все из-за вас?, - обвиняющее сказал мне мёртвый Бэнкрофт, тыча в меня полуразложившимся пальцем. – ?Это вы выдали нас индейцем, а сами стали их другом! Вас надо поставить к столбу пыток!?Я пытался что-то ответить, оправдаться – но не мог произнести ни слова. Рот мой был заполнен кровью, потому что Виннету, борясь со мной, проткнул мне язык ножом, и теперь я захлёбывался, не в силах даже вдохнуть. На шею мне накинули верёвку, и кто-то выбил бочку у меня из-под ног. Я корчился и бился в петле, хрипя и бессильно пытаясь просунуть под веревку связанные за спиной руки, а вокруг, завывая на все голоса, приплясывали раскрашенные в цвета войны индейцы-кайова. А смерть все не приходила. В момент не то просветления разума, не то, наоборот, окончательного помешательства, я с ужасом подумал, что это – мой личный ад. Я не смог освободить Виннету из плена, позволил, чтобы нас обоих схватили, и в наказание теперь вечно буду мучиться здесь, в окружении своих самых худших кошмаров.Наверное, в эти минуты я, действительно, был близок к потере рассудка. Но в какой-то момент веревка, на которой я висел, не в силах уже даже вырываться, вдруг лопнула, и я, почти теряя сознание, обвис в поддерживающих меня путах. А миг спустя я почувствовал, что мои руки больше ничего не держит. Из последних сил я потянулся к шее, в отчаянной попытке просунуть пальцы под душащий меня ремень… И мои ладони бережно накрыли чьи-то руки.Голос, донёсшийся до меня, не принадлежал миру кошмаров. В тот миг я не мог даже различать слова, понял лишь, что ко мне пришло спасение. Давление на грудь и плечи исчезло, мои колени подломились, но прежде, чем я успел упасть, меня подхватили под подмышки и бережно уложили на горячий песок. Губы резануло: платок, затыкающий мне рот, исчез. Виннету – а это был он – взял меня за руки, заставляя отвести их от шеи. Я не сопротивлялся. Наконец я снова мог дышать! Каждый вдох причинял мне страдание, но что значила эта мелочь по сравнению с той агонией, которую я только что испытывал! Меня трясло и мутило, должно быть, меня бы вывернуло наизнанку, будь в моём желудке к тому времени хоть что-нибудь существенное. Сквозь дурноту я слышал голос кровного брата: он, что-то говоря, осторожно ощупывал мою шею, и мне сейчас было так плохо, что даже боль от его прикосновений казалась благословением. Пальцы Виннету принялись с силой разминать моё горло; лишь теперь я, кажется, окончательно пришёл в себя. Боль от этого растирания была чудовищной: мне пришлось до хруста стиснуть зубы, чтобы не опозорить себя перед другом постыдными стонами. Удивительно, но несколько минут спустя я почувствовал, что от этих нехитрых процедур действительно становится легче.Постепенно в голове начало проясняться, и я понял, что лежу возле дерева, к которому был привязан до этого. Мне показалось, что я пробудился после ночного кошмара. Впрочем, это было недалеко от истины. В ушах стоял шум; запоздало я понял, что он существует на самом деле: это выл ветер, усилившийся, за время моего полуобморочного бреда, до уровня настоящего урагана. Вокруг стояла плотная стена песка, но мои глаза были настолько забиты им, что поначалу я просто не заметил никакой разницы. Надо мной, закрывая качающуюся крону, маячило взволнованное лицо Виннету. В глазах его я увидел такую тревогу, словно он уже не надеялся увидеть меня живым.Я попытался было сказать что-то, но первая же попытка глубоко вдохнуть вызвала мучительный приступ кашля. Я скорчился на песке, хватаясь за шею и пытаясь продышаться, в глазах снова потемнело. Сквозь мутную одурь я ощутил, как Виннету приподнимает меня за плечи, заставляя откинуться спиной ему на грудь. Возможно, он говорил что-то; я не слышал сейчас ничего. Когда кашель утих, я почувствовал, как Виннету убрал одну руку с моих плеч. Раздалось бульканье, и в мой рот хлынула тёплая вода. В первый миг я чуть было не захлебнулся, похоже, разучившись глотать. Виннету придержал мою голову, помогая отдышаться, и, как только я закончил кашлять, снова поднёс кожаную флягу к моим губам. Потребовалось ещё какое-то время, чтобы окончательно прийти в себя и осознать, что я не умер. Виннету успел. Но боже мой, как это возможно?!! Сколько же прошло времени, что мой побратим успел добраться обратно из ущелья? С трудом подняв трясущуюся руку, я кое-как очистил глаза от песка. К моему удивлению, солнце даже не успело коснуться горизонта и, что меня больше всего поразило, всё еще стояло достаточно высоко. Прошло не более трёх часов после отъезда трампов! А мне показалось, что целая вечность.Как я узнал уже потом, Виннету заметил отсутствие избитого нами бандита почти сразу, и именно он настоял на том, чтобы Джонс заставил своего подчинённого оставить меня и отправиться догонять остальных. Виннету же, тревожась за мою жизнь, не стал дожидаться нужного ущелья, и освободился уже через час. Будь это иначе, вряд ли что-то могло бы спасти меня.Поражённый и тронутый до глубины души, я повернулся к Виннету, но он, угадав моё намерение, мягко приложил ладонь к моим губам. - Пусть мой брат молчит, - перекрикивая вой ветра, прокричал он мне. – Ему нужно беречь силы. Он всё узнает, когда мы будем в безопасности. Буря слишком сильна, нам не удастся пересечь пустыню. Олд Шаттерхенд должен довериться Виннету.О последнем излишне было даже просить. Я всегда испытывал к нему такое доверие, которое не мог оказать больше никому. Что уж говорить об этом моменте, когда я был уже готов попрощаться с жизнью, и был чудесным образом спасён в последний момент?Тем временем Виннету осторожно поднялся и, поддерживая меня за плечи, помог вновь улечься на песок. Я был настолько слаб, что не мог даже повернуть голову, чтобы посмотреть, что он делает. С огромным трудом, преодолевая чудовищное желание закрыть глаза и уснуть, отказавшись от какой-либо борьбы, я скосил глаза и зашарил взглядом по оазису, чуть было не ставшему для меня могилой, в поисках Виннету. Не сразу, но я заметил его поодаль, возле двух растущих ближе всего друг к другу деревьев. Кроме нас, возле водоёма никого не было. Сложно передать, в каком изумлении я был, осознав это! Увидев Виннету, я не сомневался, что где-то рядом должен стоять конь, на котором он пересёк пустыню. Неужели он пришёл пешком?! Но почему, и главное, как он сумел это сделать? От границы Мапими мы двигались не меньше часа…На этом месте я понял, что мысли мои вновь начинают путаться, и вновь обессиленно закрыл глаза. Но тут же, встряхнувшись, заставил себя вырваться из объятий приближающегося сна. Нужно было помочь Виннету… С трудом приподнявшись на локте, я увидел, что он роет неглубокую канаву, откидывая песок к стволу дерева так, чтобы получалась небольшая насыпь. Смутно, но я начал понимать, что он задумал. Мы не могли найти убежище в горах, и должны были попытаться выжить в самой пустыне. Бедуины в этих случаях заставляли своих верблюдов ложиться на землю и, прячась за их телами, как за бруствером, пережидали бурю. Нам придётся довольствоваться несколькими тонкими деревцами. Я попытался встать, чтобы помочь другу строить для нас убежище. Ветер завывал уже просто оглушительно, песок резал кожу, словно был сделан из стекла. Увы! Я не мог заставить себя даже подняться. Проведенные на грани смерти от удушья часы вычерпали мои силы без остатка. Любая попытка предпринять малейшее усилие тут же вызывала мучительный кашель, конечности, онемевшие от недостатка крови, отказывались подчиняться. Закрываться от песка было бессмысленно – мелкие песчинки проникали в любую щель, забивая нос и рот. Но, даже понимая это, я все равно попытался невольно защитить лицо. Кажется, я вновь начинал засыпать. Я даже не заметил, как подошёл Виннету, и невольно вздрогнул, когда апач бережно подсунул руки мне под плечи, помогая сесть. Поддерживая меня, он наполовину перевёл, наполовину перетащил меня к свежевыкопанной, но уже наполовину засыпанной канаве. Мы легли рядом, уткнув лица в песок. Слабая защита от бури, но что поделать! Потом Виннету, с невольной неловкостью из-за все крепчающего ветра, закутал наши головы попоной, которая, как я понял, все это время защищала меня от солнечных лучей. И мы, прижавшись друг к другу, закрыли глаза и вручили свои жизни судьбе.