Только отпусти... (1/1)

Я помогал чужими не просил спасибо.Я умирал в душе,а люди проходили мимо._______________________ 07:15 утра, пятница. Звонит до боли надоевшая и пронзительная мелодия будильника. Чёрт, где пистолет, я застрелюсь? Медленно поднимаю голову и ели-ели раскрываю глаза, но тут же их закрываю. Чёртово солнце. Я обессиленно падаю назад на подушку и укрываюсь одеялом с головой. Пытаюсь закрыть уши руками, ибо будильник я ещё не выключил.— Чёрт, ты заткнёшься когда-нибудь, или нет?! — прошипел сквозь зубы я и всё-таки нащупал на тумбочке телефон, что вибрировал, будто пытался вырваться из моей руки, что ему, к сожалению, и удалось. Через считанные секунды я уже сидел на полу, ёжившись от холода и искал под кроватью удачно вылетевшую сим-карту.— Отличное начало дня, хоть вешайся. — чуть ли не шёпотом произнёс я и, собрав телефон, словно конструктор, что я уже много раз собирал в детстве, встал в полный рост и поднял руки, чтобы сладко потянуться. Не то, что бы я выспался, просто для меня потягиваться — всё равно, что для других волноваться перед важным экзаменом — то есть привычная и обязательная процедура. Закончив эту утреннюю процедуру пробуждения, я хотел снова лечь в свою ещё теплую постель, но...— Эдвард, вот только даже не вздумай снова ложиться, а то снова опоздаешь на учёбу. Живо полотенце в зубы и в ванную бегом. — да, мать она такая. Чуть что не так, то ей всё уже кажется катастрофой, концом света, аппокалипсисом. Пока я со скоростью сонной мухи, не забыв традиционно закатить глаза, направляюсь в сторону шкафа, мать нетерпеливо ждёт меня в дверном проёме и контролирует весь этот процесс и то, что бы я, конечно, вновь не завалился досыпать.— Быстрей, а то уже десять спичек успеет сгореть за это время. — сказала она,наблюдая за тем, как я роюсь в своём бардаке в шкафу. Божечки, да там и Сатана ногу сломит, не то, что чёрт.— По крайней мере, я хоть не в армии, спички сжигать напрасно не будем. — проговорив это буквально себе под нос, я наконец нашёл то, что искал. В общем, с чистотой и порядком в комнате у меня проблем не было, вот только в шкаф я всё закидывал,запихивал, бывало, пытался ногой помочь, если так не влезало. Ну, вот так весь мусор и не очень то и мусор со всей спальни оказывался у меня в закрытых местах, а комната со стороны блистала да сияла. С моими мыслями и мечтами была та же проблема, если её вообще можно назвать проблемой. Я никогда не открывался людям, всё своё мнение оставлял при себе, а людям показывал и говорил то, что было для меня выгодным. Только это и помогало мне выжить в этом обществе. Таких как я называют актерами, верно? Тогда мне нужно было поступать на театральный, но отец без моего согласия и мнения, на которые ему было, откровенно говоря, плевать, решил, что из меня выйдет неплохой инженер и тема закрыта. Нет, не то, чтобы я не думал иначе, просто меня тянуло к искусству. С детства я любил смотреть на закаты и через краски передавать свои радости, волнения и горечь. Один яркий оттенок красного придавал адреналин; зеленого - спокойствие; синего - отображение прохладного ветра в теплые вечера лета. Для меня рисование - единственный способ самовыражения. Для меня это всё, но и этого меня лишили. Знаете, каково это остаться непонятым? А моя душа разрывалась от этого. Я всегда просыпался среди ночи и пока все спят, включал настольную лампу, что светила слабо, тускло, и принимался рисовать восход солнца. Вы когда-то видели самые первые лучики солнца, что в надежде на свободу, пытаются пробить густые тучи, но им этого не удавалось? Вот так и я бился, как рыба о лёд, когда я пытался достучаться до родителей и сказать, чего хочу я. Я не говорю, что у меня ужасные родители, просто отец стал нервным из-за его дурацкой работы, из-за которой я не вижу его допоздна, а мать настолько боится, что он на ней сорвётся, что ей не остаётся ничего, кроме как соглашаться с ним и видеть, как терзают меня мысли и несбывшиеся мечты. С полотенцем в руке я закрыл дверцу и медленно, как я только мог, двинулся к двери. Медленно укорачивая расстояние между мной и матерью, я заметил, что она стоит... расстроена и разбита?— Мам, что случилось? — осторожно спросил я, взяв её за руку и проводя к кровати. — Садись и расскажи, пожалуйста. — мне действительно стало страшно. Она будто от бессилия села на постель и, подперев лицо руками, тихо заплакала. Я ещё не видел её такой.— Эдвард... Помнишь мою сестру? Когда ты был ещё совсем маленьким и у меня было куча работы, несмотря на то, что я была в декрете, она часто оставалась с тобой. Ты ещё часто путал нас и называл её мамой. Она играла с тобой, ухаживала. — с каждым словом говоря всё тише и тише, она посмотрела на меня. У неё уже были мокрые от слёз следы, что подобно ручейкам, проложили путь через всё её лицо и, скапливаясь на её остром подбородке падали оттуда, словно пытаясь ухватиться за свободу и кружить в воздухе, но снова падали на твёрдую поверхность, снова подтверждая, что для слёз главная стерва — гравитация.— Нет, к сожалению. — Я полностью напрягся и попытался выхватить из прошлого хоть кусочек, но в итоге всё равно остался ни с чем.— Жаль… Она погибла в аварии. Она была для меня всем: сестрой, психологом, подругой, даже иногда матерью, когда она оставалась ухаживать за мной. Так вот кого мне не хватало. Мне не хватало родного человека. Мне не хватало брата, чтобы открыться ему, спрятаться с ним от неприятностей и бед и получать от него то, что не мог дать мне отец — внимания и заботы. Снова вынырнув из мыслей, я оказался в реальности. Чтобы хоть как-то помочь матери я обнял её и начал успокаивать.— Ну всё, не надо плакать… Вон смотри, у тебя есть отец, я… Мы справимся, ты справишься… Только отпусти её. Всё, что не случается в жизни — всё к лучшему. Только отпусти прошлое, — и даже не заметив, что я делаю, я начал гладить её по плечу. И всё-таки я не мог видеть её слёз.— Да, знаю… — выдохнув, она достала с кармана своих брюк свой платок и промокнула им глаза. — Она жила в маленьком посёлке во Флориде, её похоронят там. Мне нужно туда лететь, Эдвард… Мне нужно её провести в последний путь… Тебе придётся остаться с отцом… Или ты хочешь полететь со мной?— Нет, прости, ты же знаешь, что мне придется остаться учиться, меня же даже отец не отпустит. — с едва заметной горечью ответил я, ведь одно присутствие отца в доме, даже в другой комнате наводило на меня желание сбежать оттуда и не видеть его, ибо он убил во мне самого меня. Нередко он срывался на мне из-за его чёртовой работы, хоть он совершенно не знал, что происходило со мной. Ему не было интересно, что со мной, как я себя чувствую. Да он даже не замечал того, что я с воспалением лёгких два раза оказывался в больнице, ему были важны деньги.— Ладно, иди собирайся, а то из-за меня опоздаешь в колледж, а тебе нельзя… А я пока сама приведу себя в порядок. — она встала и пошла к выходу. Остановившись у двери, как ранее сегодня утром, она посмотрела на меня снова и пытаясь улыбнуться, сказала мне:— Спасибо, что выслушал… Я не хотела плакать, просто… Больно. Я попытаюсь её отпустить. — И медленно отвернувшись от меня, она спустилась по лестнице вниз, направляясь в родительскую комнату. Просидев минуты две приходя в себя, после того, что только что произошло, я, чуть ли не забыл о том, что лучше поторапливаться. Я вспомнил, куда хотел пойти и схватив то же полотенце всё-таки вышел из комнаты. Не удивительно, что атмосфера здесь казалась свободней и чище, чем в моей комнате. На меня давили стены. Быстро зашагнул в ванную комнату и захлопнул за собой дверь. Только бы забыть обо всём и стать тем обычным Эдвардом, что надевает маску, которую многие не замечают. Хочется смыть с себя всю дрянь, все воспоминания и жить другой жизнью. Быть другим Эдвардом. Настоящим. Не боясь ничего. Хотя для каждого ?боязнь? расшифровывается по-своему. Для кого-то это только бояться, что родители узнают о провале вступного экзамена, а для кого-то это бояться, что найдут труп, которого ты спрятал, чтобы подозрения не упали на тебя, хоть они и будут совершенно точны. В моём же понимании боязнь — это показать себя настоящим. Для меня боязнь — когда тебя прочтут взад и поперек, а потом выбросят, как уже давно прочитанную книгу. Больно быть использованным. Смотрю на себя в зеркало. Бледный парень с тёмными кругами под ярко выделяющимися зелёными глазами смотрел на меня оттуда, и мне даже на миг показалось, что это вовсе не я. Я даже забыл, что во время недавней депрессии я совсем ничего не ел, как меня только не пытались накормить. Зелень глаз с темно-серыми оболочками выделялась на фоне белого лица. Краска с него убралась, будто кто-то прошёлся по моему телу ластиком. Это даже придавало некую… аристократичность? Даже не знаю, почему девушек это привлекает. Слегка взъерошил и без того свои непослушные волосы и челка снова, как по команде, легла на своё привычное место и как всегда закрыла глаза. В последний раз, взглянув на своё отображение и оценив свой действительно ужасный вид, я всё-таки принялся к умыванию. Включив кран, окунул лицо в набранную в ладони ледяную воду. За миг я забыл о сне. Недавно сухая, но уже мокрая челка с которой скатываются капли воды, прилипла к моей коже, и чтобы не было неприятного чувства я начал интенсивно вытирать лицо с волосами. Через минуту я уже стоял с запутанными из-за меня же блондинистыми волосами и с зубной щёткой в зубах, пытаясь как можно быстрей привести себя в порядок. Затем поняв, что принимать душ идти уже поздно я решил, что с меня хватит утренних процедур, поэтому я сплюнув остатки зубной пасты и прочистив рот водой, пошел в свою спальню, к счастью которая находилась на одном этаже с ванной комнатой. Как только я зашёл в комнату, тут же направился к окну, чтобы отрыть его. Мне тут было душно с тех пор, как мать мне высказалась, а я так и остался молчать. После того, как я распахнул окно и лёгкий ветер начал играть со шторами, на автомате схватил со стола кружку. Из-за того, что она была полностью заполнена ещё вчерашним кофе, я удачно пролил его себе на домашнюю футболку. ?Замечательно, Эдвард Граймс? просто замечательно?. Точно так же, как и схватив, я быстро поставил кружку на место и принялся снимать с себя уже точно грязную одежду, которая уже прилипла ко мне. Нет, ну правда, утренние солнечные лучи чуть не просвечивали мою и без того светлую кожу, как рентген и становилось не очень приятно от той картины, что я был белым-белым и исхудавшим, что аж рёбра выпирали. Я открыл ту же дверцу шкафа. Чего там только не было, но мне было плевать, вот я и взял первое попавшееся в руки и натянул на себя. Мне даже поначалу показалось, что этой белой кофты с чёрным принтом у меня никогда сроду не было, но забыв об этом через секунду я схватил свои светлые джинсы, что всегда надевал и быстро поменял шорты на них. Застегнув ремень, я принялся искать обувь под кроватью. Для меня выбрать обувь была задача сложнее, точней и выбирать-то было практически не из чего. Ну а что вы выберете из чёрных туфлей, что я всегда одевал под костюм, от которого меня тошнило, на праздники; таких же чёрных кроссовок с металлическими вставками и красных конверсов? Я обычно задумывался над тем, что выбрать из двух последних вариантов, но, не имея сейчас времени, я просто взял одну из пар наугад, которая оказалась кроссовками и быстро обувшись, спустился вниз на кухню, откуда пахло блинчиками. На тот момент я застал мать перед плитой, отец, как обычно, был уже на работе. Снова. Я чуть уже не давился слюнками, ибо знал, что блины у мамы получаются — пальчики оближешь! Но не до еды мне сейчас было, и по привычке чмокнув мать в щеку и всё-таки взяв одно из этих лакомств, потому что не хотелось расстраивать мать, я пошёл к выходу, по пути сняв с вешалки и надев лёгкую куртку и подняв с пола сумку с нужными для учёбы вещами.— Пока, мам! — прокричав с одного конца дома к другому, чтобы мать услышала.— Ты что, уже уходишь, так толком и не поев? — расстроившись, спросила она, выходя из кухни. — Я думала тебя порадовать, вот твои любимые блинчики испекла…— Прости, но если я опоздаю, мистер Стэнхоуп меня загрызёт, ты его знаешь. Пока. — произнёс я и через секунду быстро спускался по ступенькам по ту сторону от входной двери. Мне хотелось оказаться как можно быстрей подальше от дома. Уединиться с мыслями, но мне мешало одно: я постоянно слушаю музыку в наушниках, а если я её отключу, то мне будут мешать разговоры посторонних для меня людей на автобусной остановке и, собственно, в самом автобусе. Не имея никакой возможности отдаться своей воле, я иду за чужой. Совсем пустой, маленький и потерявший все надежды ребёнок с рухнувшими мечтами о счастье.