Старуха (1/1)

Ах, как хорош трактир ?У Мэри?! Промозглыми осенними вечерами, когда над головой низко нависает тоскливо-серый небесный свод, мало кому хочется бродить по улицам, окутанным тенью сумерек. Если на то нет особой нужды, всякий предпочтёт столь безрадостной прогулке иное занятие – выпить кружечку славного шиз-пива и перемолвиться словечком-другим с бывалыми завсегдатаями. Внутри бревенчатых стен душно и жарко; отсветы огня пляшут на лицах продрогших бродяг и весёлых горожан, нежной рукой стирают печати лет, усталости и лишений. Чесночные обереги, пучки трав и мелкие охотничьи трофеи на стенах (многие из которых подарены хозяйке в обмен на ужин и кров) придают помещению вид простецкий и чуточку родной каждому из перешагнувших высокий порог.Сидя здесь да прихлёбывая из кружечки под нестройные рассказы недавно воротившихся бойцов, трудно поверить, что всего в паре миль отсюда начинается война. Ведь там, под самой нитью горизонта, если хорошенько приглядеться, можно увидеть пасть магического портала – сгусток пульсирующего яркого света, земли за которым в любой миг могут подвергнуться атаке магмаров.В трактире всегда делятся последними слухами или, если более не о чем становится говорить, травят байки, из уст в уста передают поверья дедовых времён. Ведь что тогда, что теперь – много ли отыщешь различий? Всё так же воевали люди, и теми же голосами стонала чья-то переломанная жизнь. Над россказнями, что прежде смешили отцов, сегодня тихонько потешаются сыновья, и кажется, будто ничто, кроме людских лиц, не меняет быстротечное время.У немолодого солдата – храбреца Агония, что изредка наведывается в селение, покинув наблюдательный пост в степных вехах, – тоже создается такое впечатление, однако всё волшебство тёплого уюта вмиг рушится, будто карточный домик в руках Каталы, стоит ему краем уха услышать сегодняшнюю историю – байку о старухе.Твердят, будто снова вдоль всей границы, средь обугленных головёшек сожжённых домов и просторов истоптанной разведывательными отрядами степи, нет-нет да пройдёт согнутая годами, измученная закалёнными остриями пик оборванка-нищенка в рваном рубище. Её ступни босы, ладони исколоты плетнями, за которые несчастная цепляется, переставляя ослабевшие ноги, зрачки затянула молочно-мутная дымка слепоты, губы немы и мученически сжаты в тонкую нить. Всякий похвалится тем, что знал, где стоял её дом до того, как деревню разграбили магмары. Но лишь единицы подтвердят, что видели горемыку хоть однажды. Да только не принято говорить о знающих в компании весёлых друзей: седы те несчастные, будто поутру выпавший ноябрьский снежок, и немногое решаются рассказать о столь необычной встрече. Ведь женщина эта – сама война, что разжигает гнев в сердцах, рушит тысячи судеб, и увидевший её на пыльном тракте едва ли вернётся живым домой.Не любит Агоний такие рассказы: выдумки да страшилки редко испугают и подивят того, кто своими руками хоронил друзей в долгих походах по Хаирской земле. Тогда он был молод и полон воинственного огня, любил посидеть у камелька, слушая чьи-то истории, но теперь… Всякий раз перед глазами невольно оживают рассказчики: обезображенные тлением лица мертвецов, грязные руки с обломанными до крови ногтями, гримасы боли и удивления. А ведь каждый божился незадолго до последнего дня, будто лично, своими глазами ту женщину видел и даже парой слов с ней перебросился! Не ответила она, правда, не остановилась, ибо не знает ни слов приветствия, ни передышки. Совсем как взаправдашняя война, ступающая то по Хаиру, то по Огрию.Много раз, конечно, предполагали, будто выдумали её солдаты, мечтавшие воротиться к родным живыми, или командиры, решив поднять боевой дух. Ведь ту, кого не существует, невозможно встретить перед боем наяву. Значит, спокойнее станет защитникам измученной страны.Байка о слепой старухе – это выдумка деревенских сплетниц. Так говорят все, но не верит почему-то никто. Агоний только щурится на яркие язычки пламени в очаге да качает головой, стоит повеселевшим гулякам спросить его, встречалась ли кому из старых товарищей та женщина в походе.?Нет, – отвечает. – Они такой чести не имели?.А сам замолкает, отсаживается подальше и ни слова не говорит за себя.***За десять минут до смерти всегда невероятно хочется жить. Он повторял это не со слов какого-нибудь вояки, разок ступившего на Фей-Го и посчитавшего, будто знает о войне всё, нет. Собственные зарубцевавшиеся шрамы до сих пор каждый день твердят о том, что подчас не удержит память.Ещё смерть почти никогда не выглядит героической. Жуткой, противной, тошнотворно-мерзкой или страшной до безумия, лишённой смысла – да. Белое и чёрное, правду и ложь, подвиги и предательства на мёртвых записывают уже потом; эти две главы одной повести редко объединяются в одну сами по себе. Слишком уж ясно видится всё силам, которые в тысячи раз могущественнее смертных: одно – благо, другое – проклятие, и если из первого подчас может прорасти второе, то обратное превращение почти никогда не происходит.На ночь их отряд, патрулировавший материк, всегда останавливался близ жилья: никакие вечера у костра в компании проверенных друзей не заменят жар натопленной печки, запахи сытной похлёбки и щепотки табака, сон на лавке или хотя бы на полу под настоящей крышей. Всё это так сильно напоминает о доме, оставленном где-то позади, что надолго западает в память. Редко бывает, что на сто вёрст окрест нет ни души, ни единого дома! Конечно, если это не земли усопших, пустырь Аллаяс или бесконечно тянущаяся степь. А в тот раз шли именно по ней, преследуя вражеский отряд.Зигреды, одичавшие псы, гордты и настырные насекомые – почти что единственные обитатели прожжённого солнцем пекла, в жаркий день плывущего перед глазами, как миражное марево. Когда большой отряд идёт вдоль пустынной дороги, людям подчас становится нечем дышать, и медленно ползущая цепь растягивается, дробится на отдельные группы, а командир не кричит, не погоняет: он сам, стирая влажным рукавом пот с лица, проклинает душный горячий воздух и потревоженную сапогами пыль. Тут поневоле позавидуешь магмарам: эти-то к жаре привычны, идут быстро и словно не чувствуют усталости! Будь та не властна и над преследователями, то догнали бы недругов уже давно, сцепились в схватке, победили! При мысли об этом тускнеют улыбки даже самых неунывающих смельчаков, а глаза – слезящиеся, покрасневшие, перед которыми и земля, и дорога, и небо слились в картину бесконечной пытки, – обращаются к небу: который теперь час?Только поздним вечером добираются совсем обессиленные люди до жилья и в бессильном отчаянии сжимают кулаки: даже дым, примеченный издали, уже не стелется над прогоревшими дотла домами. Здесь жили крестьяне, никогда не державшие в руках мечи, бессильные против обученных диверсантов, и если бы защитники могли идти быстрее…Агоний до темноты бродил между разрушенными домами, от которых остались только почерневшие камни до голые трахеи печных труб, еле переставляя непослушные ноги. Деревню разорили, освежевали умело и правильно, как опытный мясник тушу загубленного зверя: взят провиант, забита скотина, куски жилистого мяса унесены с собою, набрана вода в неглубоком колодце. Воин уже не отмахивался от ополоумевших мух, лезущих прямо в лицо, когда проходил рядом с пристреленной собакой. Желтовато-рыжей, словно недавно плясавшее в стороне пламя, мёртвой и тихой, как напуганная магмарским налётом степь.Никто не нашёл убитых крестьян, и подумали уж, что магмары взялись за людоедство; затем решили выпить холодной колодезной воды… и та была красной, будто кровь. Посветили – вот они где, несчастные… И ведь если подоспели бы раньше, то хоть кого-то смогли спасти! Агоний вспоминает эту воду, окрасившую пальцы багрянцем, россыпью мелких рубинов блестевшую на нагретых камнях, и пытался убедить себя, что завтра магмаров непременно догонят. Ведь степь ведёт к кургану, тот – к Грандфорту, и владеющий замком клан обязан послать отряд навстречу, если не сделал этого до сих пор. Да и в Клесве ополчение должно быть стоит на ушах, вглядываясь в безветренную даль! Их догонят, поймают, отомстят за убитых сегодня.Вот только к западу в полудне пути лежит другое столь же беззащитное селение, где воинов – единицы. И те – старики, ветераны многих схваток, однако едва ли с прежней силой сожмут древко копья. Там мать, сестра, накрыт стол и под крыльцом грызёт что-то такой же брехливый, безмерно довольный пёс. Там ждут, любят, а главное – верят.Вот только Агоний уже не верит. Ни во что. Слишком многое видел, слишком часто терял друзей и понимает, насколько смелыми кажутся богам мечтания вернуться невредимым. Пусть другие обманывают себя слепыми, наивными, несбыточными надеждами снова увидеть родной дом и обнять любимых, а он… Признаться, уже убедил себя, что завтра чужаки повернут на запад. Не из-за того, что будто бы желал семье страшной мучительно-долгой смерти от ран, ледяной воды или огненного жара рухнувшей на головы кровли, нет! Он просто не верил в чудеса и боялся, что окажется не готов ступить на ещё одно пепелище, знакомое до боли. Ведь смерть не бывает справедлива.Темнело быстро, скоро закончился день, и вот мягкий покров темноты окутал изувеченные постройки, вытоптанная тяжёлой обувью трава потонула в густой тени, тёкшей по дорожкам и плескавшейся у самых носков сапог. Звёзды – холодные и видящие всё часовые ночи, горели далёким серебряным светом в прорехах облаков. Люди раскинули лагерь в стороне от деревни, где каждый чувствовал себя чужим и бесконечно виноватым, то и дело оглядывался, когда чудились недобрые взгляды мертвецов, бестелесно бродящих близ разорённого жилья. Ещё до ночи кто-то сдуру посетовал, будто призраки будут ходить здесь, невидимые смертным, пока за них не отомстят, и мрачная тень его слов преследовала каждого по пятам.Агоний как раз обходил селение по краю, решив вернуться к своим не через вымершие улочки, когда совсем рядом, под стеной ближайшего дома, почудился ему какой-то шорох. Мужчина замер, спокойно и медленно положив ладонь на рукоять меча, а затем тихо, чувствуя, как в безумный бег сорвалось собственное сердце, окликнул:– Кто здесь?Конечно, это мог быть кто-то из друзей, обеспокоенный его долгим отсутствием, или в один день осиротевшая кошка, решившая возвратиться в пустое жилище. Но первый бы непременно отозвался, а вторая могла мяукнуть, выйти к человеку…Там сидела женщина. Самая обычная старуха, слепо таращившаяся мимо него, и такая худая, что рёберные кости выпирали из-под драной рубахи. Обтянутые пергаментной кожей тонкие ключицы; сухое хищное лицо глубокие тени глазниц и щёк делали похожим на голый череп, и только широко распахнутые глаза ловили отблески тусклого звёздного света. Порванная юбка едва-едва прикрывала высохшие, словно у мумии, бёдра; острые колени казались распухшими, словно от опасной болезни; стопы измазаны грязью, в кровь рассечены острыми камнями.Мерзкий душок разложения, после целого дня на безветренном солнцепёке повисший над домами, сейчас стал нестерпимым, бросился прямо в лицо и скрутил глотку пустыми спазмами; в первые мгновения Агоний готов был поклясться, что эта женщина мертва, по воле душного вечера медленно превращается в тухлятину на радость насекомым. Но нет: ни одной мухи не летало вокруг, вдали таяли звуки настырной возни мелких падальщиков. Что-то неправильное, дикое мешало ему шагнуть ближе, и когда мужчина с ошарашенным изумлением понял, что это страх, столь непривычный отчаявшимся людям, та повернула голову на давно смолкшие звуки его голоса. Ссохшиеся уста разомкнулись и не громче вздоха прошелестели, заставив покрыться холодным потом:– Мир-р-ра…***Она была безумна и обречена. Чего ещё может ждать слепая, оставшаяся в разорённой деревне? Когда Агоний привел несчастную к жарко полыхавшему костру, где ту могли накормить друзья, командир только головой покачал в изумлении: где пряталась та во время налёта, чьё имя твердила как околдованная? Решили, что родственницы, дочери или внучки. Словом, одной из тех.Когда пришло время уходить, женщине дали еды, несколько фляг и маленького ослика, которого кто-то из бдевших ночью часовых поймал вдали от деревни, услышав его крики. И хоть каждый невольно припоминал рассказы о старухе-войне, бродящей по дорогам, пустые россказни не давали им права прогнать её без всего, проявить бессмысленную и страшную бесчеловечность. Капитан, ежась под слепым взглядом, хотел было описать ей дорогу до столицы, но спустя несколько минут понял всю глупость таких попыток и отрядил одного из новобранцев, почти не имевшего шансов выжить в бою, проводить несчастную. Взглянув на юношу, Агоний подумал было, что с большим рвением тот шагнёт в объятия верной смерти, чем пойдёт в сопровождении столь жуткой попутчицы.Когда её посадили на ослика, и обе фигуры стали постепенно уменьшаться, пришло время возвратиться к преследованию. Но имя, столь часто срывавшееся с губ старухи ночью, не давало покоя совести: целые семьи будут лежать в ледяной воде не погребёнными, пока их плоть не сгниёт, на долгие годы отравив источник! Отряд не мог ни медлить, ни уйти, и командир с тяжёлым сердцем приказал Агонию и одному молодцу покрепче остаться здесь, похоронить мёртвых, а после ждать их в селении к востоку отсюда.И тогда-то Агоний понял, о чём рассказали воротившиеся за час до того разведчики: шедшие без отдыха магмары всё-таки повернули к огням его тихого дома. Он отвернулся и побрёл к колодцу с тяжёлым сердцем, со страшной усталостью: не хотел идти теперь на восток со всеми и собственными глазами видеть лица убитых. Просто не хотел.***Спустя годы, сидя на лавке в трактире Мэри, он вспоминает события давних дней всё с той же дрожью и мысленно пытается обратить взгляд к степным вехам, где поселился, когда силы изменили старику и не позволили служить Огрию как прежде. Из окон караулки открывается вид на широкую, столь щедро и часто поливаемую кровью степь, а взгляд устремляется на дорогу, по которой когда-то ушли мальчик и женщина верхом на осле. Он никогда не видел её с тех пор и потому не мог задать вопрос, мучивший долгие годы: именем кого-то из родни было то слово или же смерть, сама война просила о мире – остановиться, прекратить преследование? Ведь оно ничего не принесло, кроме вдовьих слёз: поселяне бросили свои дома ещё тогда, когда за день до появления врага на околице разглядели столбы чёрного дыма, но хаирские воины устроили засаду и, дождавшись преследователей, перебили почти всех. Потом, правда, подоспела дружина из замка…Мало кто из видевших её воротился в оставленные дома: одни легли в сырую почву, а кому-то, как и ему, некуда стало возвращаться. Но никогда, приходя в степные вехи, он не пускается в путь безоружным. Пусть даже знает, что убив старуху, никакого добра не принесёт в Фэо: может ли быть сердцем, душой и кровавым демоном вековой бойни та, кто могла лишь просить, повторяя одно и то же слово? Но если она всё же вечна, то мучительной тяжестью лежит на плечах проклятие: бродить, как повествуется в легенде, по границам обожжённых земель и видеть страдания не очами, а самим сердцем.?А если однажды доведётся вам, щенки беззубые, встретить этого духа, – беззлобно бросает старик, вставая и идя к двери, – то убейте её и не ждите. Из милосердия к себе и ней. Ей, быть может, давно хочется отдохнуть в мире. Будет война длиться или закончится в наш век – не она решает, а мы. Не ждите?.