Vol 11(r). Сдай детей в детдом (1/1)
За сотню километров,Ночами напролёт,Я пускал по ветруСвой бумажный самолёт.И когда он растворился,Упав на глубину,Я задумался, забылся,Всмотревшись в пустоту.—?Понимаете, такое дело… у меня совершенно, совершенно пусто в голове,?— смотрю в потолок и думаю зарыться в самокопание.—?Все так плохо?—?Все настолько плохо, что я даже прямую речь решил оформлять по-человечески.—?Ммм? —?слышу скрытый интерес.—?Да,?— язвительно бурчу. —?Вот смотрите! Точки, запятые, буквы строчные. Смотрите, я не идиот!—?Продолжайте.Складываю руки на груди и пытаюсь косить под Ленина. Получается слабо, к тому же, я плачу деньги за сеанс, так что приходится продолжить.—?И я периодически ощущаю себя… понимаете,?— щелкаю пальцами, ища верное слово,?— как-то неполноценно, как… как…—?Как лох?—?Ну *цензура*!Любит она сбивать настрой на драму! В детской злобе переворачиваюсь на живот, чуть не свалившись с дивана, чтобы увидеть ее. *цензура* только поднимает глаза от экрана смартфона и хлопает ресницами?— ?Ничего не знаю, никого не видела?. Сама невинность. Цокаю и принимаю самый страдальческий вид из всех возможных.—?Да, как лох.Признавать неохота, да и так я становлюсь абсолютным лохом, но сознаться надо. Больно и грустно, в особенности попало чсв, но если я буду скрывать, проблема никуда не исчезнет. Так что, да, слушай, *цензура*, Вселенский?— лох!—?Ты там драму собрался разводить? —?Солнце выключает смартфон и встает со стула. Дергаюсь?— напоминают о себе животные инстинкты жертвы перед хищником?— но стоически остаюсь валяться трупом на диване.*цензура* подходит совсем близко. Надо бы приготовиться к какой-то херне чему-то приятному, но у меня творческий кризис, так что гори оно все синим пламенем. Смотрит своими зелеными глазищами, будто я ей экспонат на выставке животины.—?Все совсем плохо? —?потыкав в меня пальцем, заинтересованно спрашивает она.Вместо ответа показываю язык и тяжело вздыхаю.—?У меня нет идей.—?И у меня.—?Хм?Поднимаю глаза и смотрю на нее. Она уселась прямо на пол возле дивана и облокотилась, забрав у меня из-под головы подушку. И весь ее вид говорит о том, что *цензура* задолбалась. Распахнутые и смотрящие в никуда глаза, монотонно вздымающаяся грудь, слишком расслабленное лицо. Даже сложенные на коленях руки и откинутая чуть назад голова.—?Чего так смотришь, будто удивлен?Переглядываемся как два инвалида, внезапно осознавших собственную карикатурную недостаточность. Ладно она хотя бы работает, а я болты пинаю целый день, но все равно ничего не пишу.—?Давай наслаждаться этим.Целует меня нежно, почти любя. Любя, конечно, но она не станет давать мне надежды сверх меры?— а то я сам размякну в кисель. Глажу ее в ответ по волосам, по голове и даже шее. Она смотрит в потолок и не противится моим движениям. Зеленые глаза блестят переливами заходящего солнца, а на щеках краснеет румянец.—?Не-е-е-е-плохо,?— протягивает, не поворачиваясь ко мне, *цензура*.Не получив цыканья за поглаживания, снова запускаю пальцы в русые волосы. Всегда меня успокаивали эти однотипные циклические движения. Наверное, это психотравма от того, что у меня нет возможности завести кота.—?Да, неплохо,?— переведя дух, соглашаюсь я. Не, надо все-таки прекращать, а то она мне пальцы откусит. —?Ты куда-то собиралась?—?Хм? —?переводит она, наконец, взгляд на меня. —?А, да. Мне еще надо работать, так что вернусь часов в восемь. Или в девять… Или в десять… Ну ты же знаешь мой тупой график работы. Приберешь за собой личку, как будешь уходить?Лениво утвердительно киваю. Она снова целует меня в щеку и отталкивается от матраса. С удовольствием наблюдаю, как она в своей обворожительной наготе обходит спальню в поисках белья.Давно, ох, давно мы так не баловались. Чтоб просто и без обязательств. Чтобы без детей, без критиков, без ребенка-Гила и коричных глаз Акиры, а только вдвоем. Болтать до захода незаходящего фикбуковского солнца, проникая друг другу в мысли, замедляясь и ускоряясь в своих суждениях, понимая и просто кайфуя.Да, нам обоим определенно нужен перерыв. Я так устал… так устал в погоне за читателями, изучая все новые матчасти и зарываясь в многоэтажные литературные эксперименты, что такое простое ?Давай наслаждаться этим? застало меня врасплох. Как это?— остановиться?! Остановиться и не писать? Отложить ноутбук и просто почувствовать твою близость рядом? Непозволительно! Неправильно. Ненормально…Слышу, как щелкает замок. Н-да… *цензура* уже нет, а я все еще валяюсь на ее кровати и, что самое непростительное, не даю ее собаке забраться на подушку и вообще нарушаю личное пространство. Так что отталкиваюсь и, потягиваясь, сажусь. Наглость наглостью, а одному в личке тусоваться не прикольно, тем более, если знаешь, что *цензура* не вернется.Дети выросли уже настолько, что им только изредка нужно мое внимание. Когда приходится серьезный какой-то косяк править или собачиться с комментаторами, которые покушаются на оформление моей прямой речи. В остальном же мои детишки самостоятельные, и все, что им требуется?— чтобы на них смотрели. Я люблю их, люблю безумно и горжусь каждым. Готов часами перечитывать их, целуя. Правда, обычно параллельно приходит осознание, какой же автор лох, и приходится переписывать корявые фразы или странные предложения. Но это уже другой вопрос.И все шестнадцать деток встречают меня так, будто бы я не похотливая неразумность, истекающая слюнями на каждую мало-мальски заманчивую идею, а добросовестный отец, который редачит свои произведения каждые полгода, добавляя деталей и перекраивая сюжетные несостыковки. И смотрят на меня еще такими чистыми глазами, что особенно гадко становится. ?Папа, ты вернулся, чтобы сделать нас лучше???— ?Нет, дети, я вернулся, чтобы…?. Чтобы что? Чтобы найти вдохновение? Или чтобы поныть? Второе, конечно, более вероятно, но и от первого отказываться не стоит.Самодовольные и самоуверенные статьи только машут мне, не изъявляя желания подойти и обнять или узнать, как мои дела. Стою, прожигаю их взглядом, но, кажется, совершенно не впечатляю их.—?Как насчет поприветствовать отца? —?не выдерживаю я первым.—?Привет, пап. Как жизнь? —?отвлекается на меня ?Секреты динамичных текстов?, местная мафия, уже чуть ли не более весомый авторитет, чем отец Моисей.—?Чудесно,?— кисло отвечаю я, не желая мериться крутизной с текстом. Собственным детищем, блин.Обнаглевший ребенок только подмигивает мне и возвращается к своим делам. Ну вот же! Нельзя уже в свой профиль зайти нормально! Хорошо хоть, что остальные дети мне радуются. Конечно, мини тоже предпочитают сказать пару дежурных слов и откланяться, но это и не удивительно. Зато вот миди и макси обнимают и целуют так, что я понимаю?— они скучали. Я им нужен, они любят меня и рады, что я снова с ними. Благодарны, что появились на свет.Прогуливаться по своему профилю в поисках вдохновения?— дело неоднозначное. Вроде бы чсв поднимается, а как-то не очень-то высоко. Да еще и, будем откровенны, разбухшее чсв?— дело бесполезное, если некуда его пристроить. А тут и не потыкаешь?— *цензура*, зараза такая, работает, пока я пинаю болты,?— и не сублимируешь, потому что, смотрите-ка, настроения нет. Замкнутый круг авторских страданий!В глубокой старческой задумчивости смотрю на своих детей. А они неплохи. Да, пожалуй, они неплохи. Хороши. Некоторые вообще огонь. Такие юные и своевольные, дерзкие и жадные до славы, но при этом интеллигентные и серьезные. И точно любимые.—?Хэй, пап, ну что с тобой? —?один из деток кладет мне руку на плечо и садиться на подлокотник кресла.Глубоко вздыхаю, пытаясь собрать слова в кучу. Удивительно, как у того, кому только полминуты нужно, чтобы составить простое предложение, вообще есть дети, да еще и не инвалиды. Чудеса да и только! Еще один ребенок садиться рядом. Механическим отточенным движением треплю его по голове и говорю стандартные фразы.—?Иди нафиг, пап,?— отмахивается он от меня как от мухи.Смотрю на него взглядом: ?А ты не обнаглел?, он на меня взглядом: ?Нет?. Понимаю, что этот спор мне не выиграть.Приходится перестать совершать маньячные циклические движения. Зато я с удивлением обнаруживаю, что все дети успели подтянуться к креслу и теперь вальяжно сидят около. И, о Небеса, даже они. Те самые, от которых хочется спрятаться и никогда больше не возвращаться. Те, кто режет меня и без ножа, капая кислотой на сердце, разрывая в клочья душу. Знаю, что ненамеренно, но они загоняют меня в тоску еще больше, чем само ощущение бездарности и бесполезности.Мои черновики только улыбаются, подмигивают и тоже садятся рядом: будто ничего от меня не требуют и ни на что не претендуют. А мне даже глаза поднимать на них стыдно.И вот мы сидим: я и мои дети. В полной унылой тишине, такой же, как в моих фб-просмотрах.—?Ну и что ты тут расселся как кусок /цензура/? —?не выдерживают первыми многострадальные ?Ленты?,?— ты давай еще мне тут /цензура/ поизображай! Меня написал? Написал! Так что сейчас сидим?Он, конечно, прав. Написать такую махину было настоящим подвигом, так что под /цензура/ я действительно только кошу. Но не мешает же это творческому кризису быть?—?Я устал, а еще я безответственный. Простите меня, недописанные работы!Поднимаю на них полный боли взгляд. Такие смиренные, такие хорошенькие… так и ждут, пока отец приведет их в божеский вид. Бедняги…—?Ты что, пап? —?одна из них, уже наполовину дописанная, берет лидерство и подходит, обнимая,?— какой ?Прости?? Ты же нас не бросаешь?Нехотя проваливаюсь в объятья ребенка и многострадально бурчу:—?Нет… не думал. Но пока я не могу писать вас, не могу, простите меня, солнышки.—?Ничего,?— подает голос другой черновик,?— мы подождем. Только обещай, что не бросишь нас.Да, это было бы жуткое кощунство!—?Обещаю,?— вздохнув, давлю из себя я. —?Не брошу вас на произвол судьбы.—?Ну и здорово,?— ребенок целует меня в лобик, как покойника, за что и получает заслуженное ?Отойди отсюда, нечисть!?. —?Если ты нас не бросишь, мы готовы ждать столько, сколько потребуется.Удивленно поднимаю глаза, но черновики все как один только кивают и улыбаются. Действительно все в порядке? Судя по их виду, действительно.—?Точно?—?Заткнись, а то получишь,?— прозрачно намекает черновик-номер-три.—?Но я же… не знаю, когда вернусь.Всегда робкий ?Мир каждой привязанности?, который, на самом-то деле, гроза всех мафий и мой тайный краш, каким-то магическим образом материализуется рядом. Не успеваю я моргнуть, как моя голова уже оказывается в его руках.—?Так, пап, короче. Хорош страдать и слушаешь внимательно: ты просто устал. Мы подождем тебя и, даже если ты не захочешь вернуться, мы все равно останемся здесь. Никуда не денемся, сколько бы времени тебе ни понадобилось. Мы?— твои дети и станем твоим наследием.—?Слифком пафосно…—?Ну как отец написал,?— не упускает шанса поддеть меня ?Главы?.Хочу цокнуть, но ?Мир? никак не отпускает мои щеки.—?Усек?—?Мееее…—?Усек, спрашиваю?!Ничего не остается, кроме как податливо кивнуть. ?Мир? в последний раз кидает на меня испытующий взгляд, а потом, спасибо Небесам, милуется и отпускает мои щеки.—?Мы убили отца… —?нехотя заключают ?Ленты? на правах старшего ребенка,?— особенно вы,?— тычет пальцем в черновики,?— но папа сам виноват, что загнал себя в такой темп, так что я вас не отчитаю. А ты, пап, расслабься. ?Мир? прав, мы подождем.—?Честно-честно?—?Наш отец определенно идиот! —?не поднимая глаз, заключает ?Неопределенность?.—?Эй!—??Неопределенность? права,?— подает голос самый младший из детей.Ну все, приехали! А где уважение?—?Короче, пап. Иди отдыхай, вернешься тогда, когда захочешь. Тем более, что вам с *цензура* еще есть, чем заняться.И все дети совершенно синхронно подмигивают.—?А мы будем здесь. Уже не маленькие, знаем, чем там авторы в творческий кризис занимаются. Передавай привет!