Глава 1. Семья. (1/1)
Когда Сайонджи был маленьким, он очень любил смотреть на небо: оно было таким большим и необъятным, что, как он не пытался сильнее раскинуть руки, он никак не мог его ни объять, ни обнять. У мальчика захватывало дыхание от одного лишь представления, насколько оно величественно, это небо, насколько необъятно, всемогуще и вечно.
Император всего сущего, думал Сайонджи, обязан быть небом.?Когда я вырасту, я точно буду небом. Большим-большим, огромным, серьезным, необъятным.
Вечным и могущественным?.Мама не ругала Сайонджи за то, что он смотрит на небо. Мама вообще не ругала Сайонджи, лишь молча улыбалась на его слова и на то, как сильно он раскидывал руки, рассказывая о невероятности неба. ?Вот такое?? — показывала она, и Сайонджи с завистью думал, что – нет, он не может раскинуть руки настолько широко, как мама.
Но мама – это мама: она почти как небо.А вот папа на слова сына о небе по-фамильному громко – как его отец, как его дедушка, прадедушка, как сам основатель фамилии Сайонджи – смеялся. От его смеха тонкие стены дома сильно дрожали, и Сайонджи вместе с ними: хотя, думал он, так смеяться хорошо. Правильно, как надо. Отец сильно хлопал его по спине и говорил, что малыш молодец, но покорить небо возможно только лишь богам, повелевающим временем и вечностью, ?но ты молодец, сынок, что думаешь об этом!?.А потом занимался другими делами.
Сайонджи чувствовал себя обманутым.Когда Сайонджи был маленьким, ему нравилось разглядывать картинки в европейских книжках, которые им с братьями покупала мама – на злобную ярость папы. Там были красивые картинки в основном, и Сайонджи они нравились куда больше, чем традиционные японские гравюры – те ему казались слишком простыми и невероятно скучными; особенно постарался в этом восприятии отец, который каждый вечер собирал своих сыновей вокруг стола и рассказывал им о глубоком символизме этих рисунков. Их Сайонджи ненавидел особенно: иногда отец ни с того ни с сего начал экзаменовать детей, и тогда всем становилось несладко.— Юсу, кто изобрел технику многоцветной печати?— Судзуки Харонобу, отец.— Молодец! Кейити, а сколько всего работ нарисовал Судзуки Харонобу?Сайонджи мучительно краснеет, кусает губы. Юсу одними губами шепчет ?Дурак?, и тянет руку, вовремя прервав начавший уже закипать гнев отца:— Около восьмиста работ. А проиллюстрировал около двадцати книг.— Я ждал, что это ответит Сайонджи, Юсу. – Краска отходит от лица отца, и он медленно выдыхает.
После урока Сайонджи бьет Юсу, и от гнева отца его спасает только его возраст: Сайонджи не было и пяти. Мама их сидела рядом и вышивала платок своей сестре из провинции Ава.
Эти картинки в европейских книгах – совсем, совсем иное дело, нежели классическое уки-ё.
Маленький Сайонджи был зачарован блеском и красотой европейских дам, принцев и рыцарей: вот девушка в красном платье с роскошным золотым шитьем, ничего похожего Сайонджи в культуре Японии не видел, ни этих милых рукавов-фонариков, ни пышной, тянущейся роскошным бархатным потоком юбки, ни этих изумительных вырезов, бесстыдно открывающих ключицы. А локоны этих девушек! Золотые, тяжелые, ниспадающие с высокой, почти что небесной башни на землю волосы Рапунцель! Черные и дивно курчавые локоны Белоснежки! А прическа Золушки! Разве японские девушки делают у себя на голове хотя бы нечто подобное?
А замки, в которых жили эти принцессы! Лестницы с завитушками, поросшие плющом, которые ведут на самую высокую башню не только этого замка – вообще всего мира; остроконечные крыши; барельефы со страшными, корчащими рожи незваным путникам горгульями, и христианские ангелы на тех же самых барельефах! Это было так красиво, что Сайонджи закрывал глаза, представляя себе это великолепие. Такому замку не место на земле – они были такими легкими, такими изящными, воздушными, что – их бы рядом с птицами и облаками… нет, выше – их бы приклеить к кромке неба, думал Сайонджи, и тогда бы, тогда…Папа эти книги терпеть не мог.— Сколько раз я тебе говорил, — ему приходилось вертеть в руках стальную ручку, когда он ругался на маму, потому что тогда он начинал повышать голос и ?будить детей?, хотя Сайонджи на самом деле в это время никогда не спал, — сколько раз говорил, чтобы ты не покупала им эти книги! Разве мало тебе наших хороших сказок? Разве они хуже этой швали!— Но, дорогой, — спокойно и ровно отвечала ему мать, — они ведь так любят эти книги.Глаза отца белеют, и – сколько раз это видел Сайонджи, — его рука, четкая, скупая на движения, почти механически опускается на щеку матери. Она не падает, что Сайонджи очень удивительно, ведь рука у папы ой какая сильная, — но она закрывает лицо руками, не плачет, но сидит вот так.— Сколько раз это будет ещё повторяться, — голос отца в ярости становился почти шепчущим, отчего становилось особенно страшно. – Сколько?— Хорошо, я больше не буду этого делать, — спокойно говорила мама. Отец успокаивался, садился рядом с ней и крепко-крепко обнимал, так крепко, что, казалось, от маленькой худенькой мамы не останется и рёбер.Но потом мама всё равно покупала эти книги, и всё начиналось сначала.Когда Сайонджи почти что исполнилось шесть, за неделю до этих событий он увидел одну книгу с мамой в магазине и остановился.
На обложке была нарисована красивая принцесса в красном платье, держащая в руке желтую розу, а рядом с ней – мальчик, почти такой же, как он, только волосы его были светлыми и курчавыми. Они стояли рядом, и это было так трогательно, что виденные Сайонджи влюбленные пары перед ними блекли и становились невыразительными и лишенными всяческой любви.
Но самым потрясающим в этой обложке был замок, свешивающийся на них сверху вниз: если перевернуть книгу, то казалось, что это замок стоит на земле, а принцесса с мальчиком вверх тормашками парят в воздухе. Замок был настолько красивым и великолепным, что Сайонджи едва не уронил от переизбытка чувств: он бы даже, наверное, заплакал, не вдалбливай ему отец с детства, что плакать – это плохо.— Мама, — дернул он её за юбку, — я хочу эту книгу.
Она покачала головой, но обещала, что подарит ему её на день рождения.— Почему сейчас нельзя?— Потому что у нас нету денюшек.Денюшек – именно так она и сказала. Мягко, плавно и крайне омерзительно для уха маленького Сайонджи.Это было очень, очень несправедливо, тем более что до этого Юсу и Рейто она книги купила, а ему не хочет; мальчик поджал губы и механически, не мигая, ударил маму по коленке. Та ойкнула, и все книги, которые она держала в руках, рассыпались по полу.— Сколько раз тебе повторять, — заговорил он, — что…Но тут осекся, увидев папино красное лицо и его белые глаза. Сайонджи тут же испугался, хотя сам не понимал, чего ему бояться, ведь папа же делает абсолютно так же; но взгляд отца был таким страшным, что даже Юсу и Райто не вздумали выступать со взбучкой на Сайонджи, и лишь молча бросали на него злые взгляды.Тогда отец его наказывать не стал, и Сайонджи облегченно вздохнул; но через неделю, когда он проснулся, ожидая праздника своего шестилетия, первым, чем встретил его этот год, были методичные отцовские удары – несильные, но вполне ощутимые для маленького мальчика; затем он позволил его побить братьям, и Сайонджи на месяц был лишен сладкого и телевизора. Во время побоев Сайонджи запретили плакать, и он лишь молча кидал маме взгляды, полные раскаяния, но мама сидела спиной к нему — готовила подарок своей матушке.Так Сайонджи научился уважать старших.Отец мечтал, чтобы его сыновья выросли, как он, прекрасными воинами кендо, если уж не самураями: он гордился своими корнями и требовал того же от своих детей.
Драться Сайонджи научили довольно рано: с самого детства тренировал его лично отец, и подготовка казалась безупречной; но, когда он вышел на бой со своим ровесником, то на своей шкуре ощутил недостаток обучения в одиночку: он совершенно не чувствовал своего противника и, зная приемы в идеале, ничего не мог ему противопоставить.
В итоге домой он возвращался в одиночку: он полез было к матери – к отцу идти было бесполезно, но мама спокойным, ровным, улыбчивым (как всегда!) голосом ответила ему:— Иди домой сам. Пока не победишь, я тебя не буду любить.
В следующий раз сражаться ему пришлось с температурой, а после боя он серьезно заболел, так, что пошел в школу позже обычного, но – рядом с его кроватью сидела мама и улыбалась ему: он победил того мальчика всухую, не допустив ни единой промашки.
Несмотря на то, что семья для Сайонджи значила очень много, больше, чем что-либо ещё в своей жизни (кроме последующей любви), он испытывал некоторое облегчение, уезжая от них в академию Отори. Хотя ему за это было невероятно стыдно.