Воссоединение (1/1)

— Он умирает! — тоненький, чуть приглушённый голос пробился сквозь тьму. Кымсэги лишь недовольно замычал и досадливо закутался в хвост. "Наверняка снова он... Сволочь Мульманчхо, дал бы отдохнуть хоть немножечко!"— Он приходит в себя! — по окровавленному виску, приятно холодя, прошлась влажная ткань. Разведчик тихо взвыл, не открывая глаз, а его задняя лапка задёргалась, силясь отогнать надоедливого грызуна."Да отстань ты от меня! Мало тебе, что ли? Ай да мышь!"— Едва ли он может делать это одновременно, — мозолистые ладони осторожно похлопали по бурундучьим щекам. — Кым, миленький, ну же, просыпайся!— Отвали, паскудный ублюдок, не для тебя мой лотос цвёл, — почти дружелюбно мурлыкнул в ответ Кымсэги, не желая отрываться от неожиданно мягкой подушки. Кто же такой добрый принёс её в тюремную камеру?.. Мульманчхо?.. Одна эта мысль заставила бурундука мгновенно подпрыгнуть, неуклюже дрыгнуть в воздухе лапками, плюхнуться на спину и уязвимо поджать хвост.

— Вот же гад! Понял, что кнутом меня не сломить, решил пряником попробовать? Не выйдет! Живым не дамся! — Кымсэги ни за что на свете не признался бы, что сейчас, измученный и беспомощный, он по-настоящему перепугался. Было страшно снова подвергаться бесцеремонным домогательствам, но подлащиваться в ответ на сомнительную доброту — ещё и мерзко. Нет, нет, никогда!— Кым, успокойся, не я собираюсь тебя трогать! — отведав хорошего пинка, невидимый Мульманчхо послушно убрал лапки и не пытался больше прикоснуться.

— Ну да-а, так я и поверил... — бурундук лишь крепче зажмурился, чтобы даже на мгновение не увидеть ненавистной морды. Настойчивый собеседник тяжело вздохнул, отодвинувшись, кажется, на самый край кровати.

— А я говорила, не надо этого балбеса спасать. А ты: "Ах, мой рыженький! Ему нужна помощь!" — недовольный писк прозвучал одновременно со шлепком мокрой тряпки по лбу Кымсэги. — Дурак ты, Косымдочи, вот честное слово.— Косымдочи?! — рыжий разведчик, не веря ушам, вскочил как ужаленный. — Где ты, где ты? Картинка перед глазами поплыла, и Кымсэги только и успел зацепить краешком глаза розовый букет на больничном столике, собственный полосатый рукав и улыбку напротив — грустную, полузабытую, но такую любимую. А потом бурундук бессильно уронил голову на подушку. Проснувшись, разведчик даже не сразу понял, что произошло. Когда это случилось — час, два назад? Или, может быть, вчера? Сколько времени он пролежал здесь? И где, чёрт возьми, Косымдочи? Собственный голос вырвался из горла каким-то жалким всхлипом и, конечно, не нашёл ответа. Кымсэги не без труда присел на кровати и хорошенько протёр глаза рукавами больничной пижамы. Побывавшие в волчьих тисках лапки кто-то заботливо забинтовал, а на задние зачем-то натянул колючие шерстяные носки. Ох, бурундук с детства недолюбливал такие — они всегда неприятно щекотали подушечки. Зато на больничном столике стояли тоненькие веточки, унизанные розовыми цветами, источавшими нежный, едва уловимый аромат. Кымсэги из любопытства прикоснулся к одной — и цветы осыпались, обнажая чёрную веточку, и горкой осели на столешнице."Как моё сердце! — совершенно некстати подумал бурундук и тут же скривился от такой слащавой мысли. — Тьфу, это ж надо такое придумать!"— Я рад, что тебе нравится, Рыжик, — мягкий, негромкий голос прозвучал где-то совсем рядом. Не веря своим глазам, бурундук перевёл взгляд с букета на солдата, сидящего на корточках около постели. Два умных маленьких глаза смотрели на Кымсэги обеспокоенно, но в то же время застенчиво, будто ёж хотел что-то спросить, а не решался. Растрёпанные иглы спадали на лоб, и из-под них отчётливо проглядывал некрасивый белёсый шрам, а на щеке отпечаталось зеленовато-коричневое пятно. Это был его Косымдочи. Да, жизнь изрядно потрепала храброго ежа, но всё-таки это был его Косымдочи! В своей измятой камуфляжной форме, запылённый и растрёпанный... И любимый, такой любимый...— Косымдочи! — Кымсэги рывком бросился к дорогому товарищу, смяв одеяло и едва не слетев с кровати. Ёж, не ожидавший такого порыва, с трудом успел подхватить бурундука, чтобы оба не шлёпнулись на пол. Но уже в следующее мгновение Косымдочи всё-таки опрокинули на спину и осыпали торопливыми поцелуями: нос, щёки, подбородок, шрам на лбу — ничего не упустили нежные губы.

— Ну, Рыжик, Рыжик! — звонко смеясь, ёж не успевал ни закрыться, ни ответить на ласку. Он мог только гладить дрожащего от переполнивших его эмоций Кымсэги по спине да обнимать за вздрагивающие плечи.— Ёжик, Ёжик! — слёзы, самые счастливые слёзы брызнули из глаз бурундука. Их было так много, этих слёз, что он не успевал утирать их все, и они капали Косымдочи за воротник; они уносили с собой всю ту пережитую боль, весь ужас и невзгоды, оставляя после себя только блаженную истому и покой.— Я так скучал по тебе... Ну, рыженький, хороший мой, не плачь, — ёж заботливо утёр катящиеся по измученной бурундучьей мордочке слёзы. — Я здесь, с тобой. И больше никогда, никогда тебя не покину. Сердце Кымсэги ликовало, колотилось как бешеное. Слова Косымдочи словно бы разом исцелили глубокие, неизлечимые, казалось, раны исстрадавшейся души. Ах, как хотел он в этот момент сказать что-нибудь нежное, чувственное!.. Что-то такое, чтобы дорогой друг понял, как он его любит!..— Да я и не плачу. Так, что-то в глаз попало... — смущённое ворчание прозвучало совсем не так романтично, как хотелось бы бурундуку, отчего он тут же сконфузился и спрятал порозовевшую мордочку в ладонях.— Ры-ыжик, ну ты чего? — ёж мягко отвёл забинтованные лапки от его лица.

Кымсэги долго, долго и очень внимательно смотрел в его глаза, будто ища ответ на свой безмолвный вопрос. Кончики пальцев прошлись по перепачканной ежиной щеке — нежно, трепетно и боязливо.— А у тебя лицо грязное, — ласковая, светлая улыбка появилась на бурундучьей мордочке.— Ой... — теперь уже Косымдочи покраснел и опустил иголки, пытаясь оттереть пятно рукавом такой же грязной формы, отчего оно расползлось ещё шире. — Всё?— Почти, — бурундук аккуратно взял ежа за подбородок и притянул к своему лицу — совсем близко. Между ними не осталось воздуха. Они дышали друг другом.— Я люблю тебя, Ёжик, — прошептал Кымсэги и, подавшись вперёд, накрыл сухие губы Косымдочи своими, тёплыми и влажными. Их первый поцелуй вышел коротким и скомканным, совсем не таким, каким его представляли оба разведчика. Но от второго — нежного, долгого, глубокого — сбилось дыхание и задрожали руки. Косымдочи чутко отзывался на каждое касание, ловил каждый вздох, терпеливо сносил неумелые и весьма чувствительные покусывания, прижимал Кымсэги к себе — и тот доверчиво подавался к нему навстречу, зарываясь перебинтованными пальцами в ежиные иголки. А потом они сидели на больничном полу, обнявшись и ни на секунду не желая отпускать друг друга. Кымсэги всё ещё всхлипывал и перебирал взъерошенные иглы дрожащими пальцами, а Косымдочи нежно гладил его по ушкам, по спине и беспокойному хвосту.— Теперь, когда ты будешь обо мне думать, —внезапно пробормотал бурундук куда-то в плечо другу, — тебе всегда будет мерещиться больничная палата — пахнущая лекарствами и ватой. Хотя вон Шусаги ни на минуту не расставалась со своими микстурками —и ничего...— Я тоже не хочу ни на минуту с тобой расставаться, — выпалил ёж через непродолжительную, но неловкую паузу.— А я тебя больше никуда и не отпущу, — шёпотом, но от того не менее твёрдо ответил Кымсэги.— О да! Покажите всю страсть! Выплесните всё наружу! — идиллию нарушил восторженный мышиный писк. Оба разведчика синхронно повернули головы на источник шума и синхронно воскликнули:— Как же ты меня бесишь, Мышутка! Сакура стояла в дверном проёме, лукаво поблёскивая глазами-бусинками и радостно улыбаясь во всю пастишку.

— Ну и чего застыли, любовнички? Давайте уже!— Знаешь что? — Кымсэги немедленно стащил у Косымдочи иголку и запустил её в неугомонную мышь тупым концом. Мышутка, успевшая уже привыкнуть к ежам с Цветочного Холма, лишь звонко хихикнула и сбежала за дверь — очевидно, доставать Джулдарами.— Тебе...понравилось?.. — неловко поинтересовался Кымсэги, когда шаги насмешливой перебежчицы стихли вдали. Косымдочи белозубо улыбнулся в ответ — так, как умел улыбаться он один на всём белом свете.— Тебе стоит практиковаться, Рыжик. Каждый день. Со мной. И Кымсэги — кажется, впервые в жизни — отказался от любых возражений.