Сонет 1 (1/1)

В лесу лёгкой трелью дятел долбит дерево, звонко пищит какая-то очень маленькая и назойливая птичка в кустах, воздух пахнет сосной и терпким дымом, доносимым ветром с другой стороны леса. Отправленного за водой Ильина нет уже минут пятнадцать, и команда Соколова молчаливо напрягается. Не выдержав, Максим откладывает гитару и поднимается с места, с бедокурным Ромкой могло произойти всё, что угодно, он слишком любит неприятности, а они отвечают ему взаимностью, к сожалению. Но далеко Шустов не уходит, так, делает пару шагов и замирает, потому что слышит глухой топот и позвякивание ручки ведра. Через несколько секунд на поляну влетает по-детски счастливый Рома с улыбкой до ушей и шапкой перекошенной, очки болтаются на вороте лимонной куртки. Он останавливается прямо напротив Максима, поспешно ставит на землю, покрытую длинными сосновыми иголками, полупустое ведро и вдыхает полной грудью, чтобы одним непрерывным потоком выдать всё, что заготовил, пока бежал. Максим невольно улыбается ему и вопросительно складывает брови домиком, подбадривая, мол, слушаю, говори.- Там! – он сглатывает и тычет пальцем в сторону реки: – Бобёр с маленькими бобрятами! Или бобриха, я не знаю, короче, много их! Прямо у воды сидят, на солнышке! – купол размеренности и спокойствия, накрывавший поляну до появления Ильина, лопается мыльным пузырём. Собиравшие палатки Соколов с Костей смотрят на ?молодого? со снисходительными усмешками, как на дитя неразумное. Это ж надо так мчаться ради бобров! Петя продолжает медленно помешивать варево в котелке, он на своей волне, потому от реактивного РоманРоманыча ему ни жарко, ни холодно, Серёга, шедший с крупным бревном к костру, останавливается и корчит мину непонимания, молча спрашивая: ?Ты чё, дикий? Бобров не видел никогда??. Разочарованный Ильин вздыхает как-то особенно тяжело и скисает, своё: ?Идём, покажу!? – обиженно проглатывает и не произносит вслух. А он, может быть, и не видел никогда бобров так близко! Зоопарк не считается! Уже и порадоваться нельзя. Поджав губы, Рома еще раз осматривает всех присутствующих и поднимает ведро: – Вода тут вкусная, – не к месту произносит он и, оставив добычу возле костра, с опущенной головой отходит к ближайшему дереву. В огромном лесу ему сейчас, кажется, нет места от неловкости. Ромка привык, что вокруг всегда такие же весёлые и молодые, они бы с радостью ринулись к реке, а потом бы доделали работу, но опытная команда матёрых пожарных слишком серьёзно настроена, они на работе, и Роме пора к этому привыкнуть. Не до веселья здесь. - Покажешь? – подаёт голос забытый Шустов и ресницами хлопает невинно. А Ромка, привыкший к подколам и шуточкам в свою сторону, даже ему не верит, молча ожидая подвоха. У Макса в выгоревших кудряшках солнце лучами путается, и улыбка тихая на губах, никаких издевательств за просьбой не следует: – Ну, идём? – и Рома выдыхает. Он смотрит на Шустова, как на спасение, столько в нём света и тепла, что невольно тянет обниматься, греться, хотя на улице и так не холодно совсем. Вообще-то, к Максиму всё время тянет, но сейчас вот прям особенно сильно. Нельзя, конечно же. Вспомнив о начальстве, Ильин бросает быстрый взгляд на Алексея Павловича. Можно ли вот так просто взять и уйти на бобров смотреть, пока все делами заняты? Но Соколов кивает, чем бы дитя не тешилось, лишь бы палец себе обухом топора не прибило, как в прошлый раз. - Ага! – подорвавшись с места, как скипидарный, Ромка несётся к реке со всех ног, боится, что у бобровьего семейства дела какие-нибудь важные появятся и они с Максом разминутся. Шустов же хмыкает тихонько, подмигивает остальным и широким шагом следует за Ильиным, перекатывая сорванную соломинку во рту. Бобров он, конечно же, тысячу раз видел, но оставить Ромку в меньшинстве в этой ситуации Максим просто не мог. Видеть грустную мордашку Ильина – муки адские для Шустова, у него же такая красивая улыбка… К тому же, чужой восторг заразителен, вдруг там бобры какие-нибудь необыкновенные, поэтому Максим послушно пробирается сквозь чащу к реке. Бобры, что не удивительно, оказываются самыми обычными зверьками и сидят на берегу они совсем недолго, смущаются под людскими взглядами и уплывают на свою плотину. Ромка даже расстраивается немного, но Макс спешит утешить, искренне хочет показать, что всё не напрасно: ?Вот таких мелких я никогда еще не видел?, – Ильин снова расцветает и до самого вечера греется мыслью о том, что поделился своей находкой с Максимом. Очарованный чужими карими глазами Шустов даже если бы и вовсе не встретился с бобровьей семьёй, нашёл бы нужные слова, только бы Рома не расстраивался. Пожар в этот раз сдаётся быстро, можно сказать, без боя даже. Собравшись перед костром для ужина, парни ведут расслабленную беседу, обсуждают новую технику и бестолковых пилотов, не знающих географию, доходят до жалоб на казармы и отсутствующие в них кондиционеры. - А ты, молодой, кстати, лунатил ночью, – выковыривая консерву прямо из банки, выдаёт Зотов и усмехается. - Я?! – Ромка распахивает глаза удивлённо и готовится возмущаться. Он не лунатил! Он целенаправленно стоял возле кровати Шустова минут пять, а потом лёг обратно. Но остальным об этом знать не надо: – Не придумывай!- Чё ?не придумывай??! Открываю глаза среди ночи, в казарме темно, и вижу, что ты стоишь рядом с кроватью Макса. Как спал – в трусах своих жёлтых, в майке, босиком – стоишь и смотришь на него!- Он хоть не с ножом стоял? – спрашивает Пётр с улыбкой, продолжая строгать топором палку.- Нет вроде, просто, – Серёга всерьёз задумывается над вопросом. - Чё ты там разглядывал? Гитару? – Журавель доливает себе чая и жмурится от кипятка.- Сто лет мне его гитара не нужна, я играть не умею! – отбивается Ромка, но понимает, что ходит по тонкому льду. Если гитара не нужна, значит, от Макса что-то хотел. И Шустов обязательно спросит, что именно ему потребовалось среди ночи. - Постоял и лёг обратно. Страшно, блин, так. Если б ты над моей кроватью стоял, и я проснулся, я бы седой стал! – банка консервов заканчивается быстро, поэтому Зотов облизывает ложку и убирает её в сторону. - Ты и так белобрысый, никто бы и не заметил… – Костя не может смолчать, вот просто физически не способен это сделать, когда Зотов о чём-то рассказывает, непременно хочется кольнуть. - Полнолуния вроде нет, ты чего, Ильин, Серёжу нам напугал? – шутит Соколов.- Я не… – выдаёт и запинается Ромка. ?Пусть думают, что я лунатик, так удобнее?, – решает он про себя и договаривает вслух: – Не помню. Я спал ночью! Он гонит! Приснилось, наверное! - А ты, Серёжа, во сне разговариваешь постоянно, – снова вступает Журавель.- Что говорит? ?Давай мяса!?? – от голоса Максима Ильин непроизвольно вздрагивает, но взгляда на него не обращает. - Ой, чего только не говорит, – отвечает Константин и допивает чай из кружки: – То парашют ему маленький, то он инструктор группы, типа, и команды мне отдаёт. Но вот в тот момент я даже не уверен был, что он спал.- Алексей Палыч, давайте поменяемся? Я с Петром буду ночевать, а вы с этим, ну, достал!- Тебе с Петром скучно будет, он с тобой ругаться не захочет, обратно к Косте попросишься, – по-отечески спокойно выговаривает Соколов и улыбается в усы. - Да никогда в жизни! – перебранка продолжается по привычному сценарию, Рома уже даже не вникает, отстали от него – и хорошо, а там пусть хоть передерутся. Ильин подбрасывает ветку в костёр и исподтишка поднимает глаза на Максима, на которого изо всех сил старался не смотреть во время выяснения причин его лунатизма. Поднимает глаза и замирает, как загипнотизированный, потому что Шустов в ответ пристально смотрит и не улыбается даже. Таким серьёзным Ильин его видел лишь однажды, когда на него, Ромку, чуть горящее дерево не упало. Теперь Роме впору тоже проситься на поселение в чью-нибудь палатку, хотя бы на время, пока Макс не забудет. Потому что Ильин понятия не имеет, как будет оправдываться перед товарищем за свои ночные прогулки по казарме. - Подай гитару, Петь, – просит Максим, устав от словесной перепалки. Пальцы звучно проходятся по натянутым до предела струнам, и у Шустова на губах расползается улыбка, мечтательная такая, ласковая: – ?В омут твоих глаз снова упаду, полюбил тебя на свою беду…? – напевает Макс, прикрыв веки. Из уважения к Максиму и творчеству Сергея Жукова ссорящиеся моментально затыкаются, обмениваются острыми взглядами – вопрос не закрыт, Серёжа к нему еще вернётся, – и прислушиваются. Вздохнув, Соколов берёт рацию и уходит, осталось несколько нерешённых вопросов с руководством, нужно уточнить, сколько им в лесу торчать и есть ли прогресс по тушению других точек, да и про Катю спросить надо, дочка единственная, как не беспокоиться. Уперевшись кулаком в подбородок, Журавель вспоминает любимую жену и детей, как они там, слушаются ли маму? Не болеют ли? Развалившийся на бревне Зотов думает об Оксане. Пора бы их уже с мамой познакомить, да и дальше как-то двигаться, жениться там, детей заводить. В огне пляшут оранжевые искорки, а у Оксанки брошь в виде Жар-Птицы на платье как раз такого цвета… Пётр тоскует по Зое. Одной с ребёнком тяжело, но она справляется вроде, надо бы игрушку какую-нибудь купить или денег дать, чтобы сама купила, она же лучше знает, что нужно. Ему до сих пор не верится, что огненная стихия, ставшая его личным кошмаром, потом подарила ему надежду на новую историю. И только Ильин откровенно пялится на Шустова, как будто ему вспомнить некого. Рома внимательно разглядывает тонкие пальцы Максима, бликующую костром лакированную гитару, крепкую загорелую шею, высунувшуюся из жёлтого ворота, заросший щетиной подбородок, губы, подрагивающие ресницы. С недавних пор разглядывание Шустова – чуть ли не единственное любимое занятие Ильина. Он – не дурак, естественно, понимает, что нельзя так явно липнуть к Максу, нельзя улыбаться ему, как влюблённая девчонка, нельзя по ночам кругами ходить мимо его кровати, потому что не спится. Нельзя даже думать о том, о чём он с самой первой их встречи думает. Упрямо считая, что Максим – нормальный, а о девушке своей просто не хочет рассказывать, Рома усердно борется с собой. Время от времени даже появляется маленький прогресс, на час-другой, если точнее. К Максу тянет с такой силой, с какой продрогших на вечернем холоде мотыльков манит смертельный огонь свечи или лампы. Ромка не хочет сгореть, поэтому от Шустова нужно держаться подальше. Но это сложно.- Так, – громко произносит Соколов, чтобы вывести команду из прострации, – Макс, вы с Серёжей пройдитесь там по потушенному, просто посмотрите, чтобы нового очага не было, ?герой России? идёт спать, а у нас планёрка, – все без имён понимают, кого имеет в виду Алексей Павлович. - А можно мне с ними пойти? – подняв руку, спрашивает Ильин и поправляет шапку: – Ну, рано спать еще, мне же тоже интересно, – он подтягивает штаны, куртку одёргивает и носком ботинка ловко закидывает шишку в костёр: – Можно?- Иди, – Соколов взмахивает рукой, лишь бы отстал, и садится на бревно рядом с Костей. Оставив гитару в палатке, Максим тут же вливается в диалог с Серёжей, Ильин, оставшийся незамеченным, даже дуется немного. Макс прошёл мимо с нечитаемым выражением лица, словно не хотел, чтобы Рома с ними шёл. Это обидно. ?Я надумываю?, – успокаивает себя Ромка и вприпрыжку несётся за парнями. Под ногами хрустят чёрные ветки, пахнет еще не выветрившимся дымом. Тишина прямо-таки пугающая, кладбищенская почти, все внутренности неприятно холодит от неё. Ильин озирается по сторонам, но огня нигде не видно, только выжженные поляны и мёртвые деревья.- Разделимся? – предлагает Зотов: – Чё мы толпой идём? Я направо, вы – налево, фонарик влючи, а то вас потом хрен найдёшь, – времени для размышлений он не оставляет, бойко перешагивает через заваленное дерево и уходит в выбранном направлении, головой вертя по сторонам, как сова, чуть ли не на сто восемьдесят градусов. Шустов щёлкает кнопкой на своём фонарике, Рома следует за ним, вроде бы делает свою работу, огонь высматривает, а сам то и дело косится на Максима. Неужели промолчит и не спросит? Вот так, значит? Всё равно ему. Думая чересчур громко для такой глухой тишины, Ильин огорчённо вздыхает, чем провоцирует Макса на смешок.- Что? – оскорблённо интересуется ?молодой?, останавливаясь.- Ничего, – в голосе слышится улыбка.- Вечно вы надо мной ржёте, – Рома дует губы, как маленький ребёнок, и брови сдвигает к переносице. - Рассказывай, – развернувшись лицом к Ильину, произносит Максим и отключает фонарик, чтобы не мешал. - Что рассказывать? – шаг назад и взгляд глаза в глаза. ?Нет, на понт берёт, не понял ничего?, – думает Ромка и руки в карманы задвигает, с вызовом вздёргивает подбородок, приготовившись обороняться. Но Шустов не наступает и не принуждает ни к чему, улыбается привычно.- Ну, если нечего, значит, отстаю, – голос спокойный, добрый с нотами заботы, но глаза даже в темноте светятся. Горят, как тогда у костра, взгляд жжётся вопросами и недосказанностью. Ильин затылком чувствует – либо сейчас, либо никогда. Упустит – не наверстает потом. - Я… – заикается Рома и потухает.- Мм?- Да ты же мне врежешь щас! – всплеснув руками, Ильин паникует заранее. Ему теперь кажется, что потушить самый страшный пожар проще, чем признаться во всём Максиму.- Дам убежать, если что, ты вон как быстро носишься, успеешь до табора, – Шустов делает шаг вперёд и кладёт ладонь на локоть Ромы: – Я не слепой. И не глухой. И сплю очень чутко, когда мимо меня ходят. - А я… не лунатик, – обречённо шепчет Ильин и выдерживает паузу: – Убегать?- Не надо, в темноте споткнёшься еще обо что-нибудь, – только теперь Ильин сполна ощущает весь рост Шустова на себе, он обнимается обволакивающе, точно хочет от всех бед и проблем уберечь, закрыть собой, сохранить для себя, Макс склоняется жирафом над Ромой и щекой к его уху прижимается. Захваченному в плен крепких рук Ильину в этот момент даже говорить не хочется. Целоваться хочется, говорить – нет. - Эээээй! Макс! – орёт с другого конца леса Зотов, остановившийся меж деревьев: – Макс! Включи фонарь!- Вечно всё портит, – бубнит в плечо Шустову Рома и обнимает его покрепче, – не откликайся, – он вдыхает привычный запах дыма с Максовой куртки, слышит, как в чужом прижатом кармане шуршат мятные конфеты в голубых фантиках, чувствует пальцы в своих волосах.- Тогда он позовёт остальных, – мурчит Максим и осторожно проводит носом по уху Ильина, – пойдём, в палатке потом поговорим, – сухие губы касаются щеки Ромы, и он вспыхивает, как от самого горячего поцелуя в своей жизни не вспыхивал. А Шустов смотрит сверху-вниз с улыбкой и, вроде бы нет в этом взгляде ничего сверхъестественного, но у Ромки сердце заходится в бешеном ритме и сознание туманится: – Всё, отцепляйся, Ромашка, – шепчет Максим, и тут же громко произносит: – Тут мы!- Чё вы там, опять бобров нашли? – Зотов усмехается и, хрустя ветками, топает к ребятам.- Очень смешно, – фыркает Ромка и идёт следом за Максом. В кромешной темноте всегда смотришь на свет. Поэтому и Серёга следит исключительно за зайчиком своего фонаря, перепрыгивающим с дерева на дерево. Оттого и не видит, как Ильин, зацепившись за рукав Максима, не отпускает его от себя ни на шаг. А Роме и фонарик не нужен, чтобы видеть свет. Рядом с ним идёт самый светлый и тёплый человек на свете. Не весь огонь опасен. Ильин вот в тепле Шустова не сгорел, но прогрелся до костей.