грани (1/1)

Мрак концентрируется в углах помещения. Устойчивый ритм танцевальной музыки, стреляет по ушам, медленно разогревая пламя в стакане. Оно переливается тысячей медовых оттенков в мозолистых руках, слегка потрясывающихся от нервного тремора. С громким визгливым стуком стекла, стакан опускается на барную стойку:—?Налей мне ещё!.. Звериные грязно-золотые глаза, лишенные малейшего проблеска человечности, смотреть на них страшно, ещё страшнее возможность в скором времени понимать. Скрученные суставы: сильнее прежних, нормальных рук; грязные острые когти: опаснее, смертоноснее прежних ногтей; зеленоватая постоянно выделяющаяся слюна от голода?— Беркуту противно до дрожи, впрочем?— может и от холода, здесь все-таки не Курильские острова. Битое стекло под ногами, хрустящее, бликующее в концентрированном луче фонарного света вызывает опасение быть обнаруженным. В полной тьме ощущается смрадное дыхание смерти за спиной; постоянно кто-то шуршит стоит прислушаться, ?Крысы,?— сплевывает Беркут, и сам не знает про ученых говорит или, действительно, предполагает наличие зараженных животных. —?Только этого не хватало?. Мучительно громкие визги, лязганье зубов, бурчание в животах сливаются мелодией, раздающейся из-под надежно запертой двери. Передышка затягивается, с каждым часом все хуже, сил на продолжительный забег нет. Льдистый голос оператора прерываемый постоянным шипением?— не хуже змеиного?— остаётся последним остовом нормальности в продолжительном кошмаре неизвестности. ?Чё там Митя втирал? —?Беркут заливается злым смехом. —?Наемник, опытный контрабас* и просто хороший человек?. Резко опрокинув в себя стакан, глотает виски. Сжимает изо всех сил веки, без желания?— просто инерция. Тело непроизвольно вздрагивает, он морщится от боли в плече. Металлическое гудение морозильных камер кипятит кровь. Адреналин плещется в раздолбанной канистре его тела, сердце натужно стучит неисправным мотором. От безысходности кругами ходит вдоль по периметру: от стены до стены, в ожидании ответа?— приказа, на самом деле?— долгий монолог. У Беркута нет знаний, нет надежды, нет ничего, чем можно гордиться. Служба в армии в его нищем захолустье была единственным выходом из положения ?сдохни? или ?умри?; жизнь не оставила ему выбора ни разу?— сплошные команды, не выполнил?— труп. Тонкая нить натянута до предела, надрывно звенит, почти рассыпается. Он стережет шипение, доходя до края. Лишнего, неправильного слова хочет услышать. ?Это истерика, солдат???— раздается из приемника, напряжение схлынывает, оставляя после сосущую пустоту, непонятное разочарование. Гул голосов расслабляет: тихие разговоры, тепло разогретого алкоголем тела; на задворках усталого сознания раздается удовлетворенный вопль ?я не один, не один, не один!?. Позади?— драки, впереди?— мертвое будущее, уйти бы отсюда, проветриться. Поворачиваться нет сил. Не хочется: гудит рука, нога; душа болит. В теле палящий жар разгорается, сгорает, оставляет пепел. Всегда слишком невыносимо холодно, кровь превращается в смолу, медленно течет, застывает бордовым свернувшимся янтарем. Глаза слезятся, туманность в голове, ног не чувствуется. Время истекает. ?Вперед, Беркут?, нужда кэпа разгоняет апатию. Бордовые лужи крови, смешанные с живым ярко-зеленым мхом, обезображивают тело, следы гниения ретушированы, запах касается легких?— обед рвется наружу. Беркут сдерживается: еды не так много осталось в закромах. Кислота?— вливай в воду, медленно?— разъедает всякую оставшуюся краску на лице трупа, уничтожает черту за чертой его лица: ясные глаза, длинный, чуть искривленный нос?— возможно, когда-то ставший таким из-за нелепой драки?— рутинную историю мелких шрамов, паразитическую растительность. Терпкая ярость горит в груди. Обвинить ближнего, обвинить единственного союзника, партнера, спутника. Корреляция Беркуту незнакома, и все же, и все же, и все же… Когда правительственный госслужащий встал в ряд с близкими-далекими? Нить звонко рвется, оператор терпеливо слушает тираду, негромко хмыкает, смеется, гаркает несвоим голосом:—?Информация засекречена не только для тебя, мудила. Продолжай путь. Молчание никто не прерывает; отсутствие звуков напрягает, шипение в приемнике насмешливо-упоительное и токсично беззвучное. Сергей неожиданно произносит безжизненно-колкое, никому не нужное, виснущее в мутном воздухе:—?Прости. Алкоголь не греет, не опутывает плотной туманной дымкой. На дне бокала бликуют последние деньги; при таком раскладе и они скоро кончатся, даже на дерьмовую выпивку. Беркут не берется судить в чем дело. ?Ты вне закона,?— (произносит кэп) бьется мысль, жилка на виске пульсирует, яростно сжимаются пальцы в кулак. Стакан трескается, осколки вперемешку с остатками жидкости впиваются в ладонь. Идти дальше некуда, никто его не ждёт. Сигнал приемника прерывается, дыхание надрывно, сквозь кашель, першение, ярость. Темнота, витающая в воздухе, обступает со всех сторон. Судорожный вдох?— селится в легких, проносится по венам, холодит виски. Взгляд скользит по мертвым телам, по бумагам, теперь уже не более важным, чем мусор, валяющийся здесь всюду, натыкается на солдатский ботинок. ?Контакт установлен? пищит устройство. Беркут сглатывает комок.—?Эй, дядь, придется заплатить! Голос связывает его с реальностью, не пародией, жалкой копией графомана на неё. Чьи-то слова разбиваются на потрескавшихся губах, тяжёлые, солоноватые. В голове взрыв и агония, пласт за пластом память выворачивает его наизнанку, обрушивает неудачи, потери, войны, мирное время. Пережитое, воскресшее, тайное.Заброшенный тоннель; неровные каменные своды оттенков болотного и рыжеватого, хлюпанье ледяной воды под ногами, доходящей до щиколоток, сильные судороги, которые невозможно остановить растиранием голени и бедер; сил нет идти, мучительно долгое блуждание в поисках выхода, липкий страх подступившей простуды, смерти в темноте, в одиночестве.Снежные узоры на стеклах продуваемого насквозь окна, деревянный пол не греет, первыми немеют руки, дыхание давно выходит со скрипом, хрипом, надрывом, глаза закрываются, спать хочется, вспоминает дедовские морщины, его тяжелую руку, невероятную мягкость глаз; воскресные завтраки, терпкий чай, их дворового пса Боцмана; дверь со скрипом открывается женщиной с косой в руке, серые стены детдома впиваются в глотку, вливая безвкусную кашу в горло, приглашая в общие комнаты.Нежная кожа Лидочки, касания прошивающие на вылет, частые вдохи-выдохи, рука в руке, так правильно, подходяще, искренне; недоуменные взгляды её семьи: гусь свинье не товарищ, он выцветает, сереет, напряженно думает над глупыми, ненужными вопросами её родителей; обида, ревность переполняют, молчание не в его характере, ядовитые слова льются грязевым потоком на его персональное божество; уходит, не оглядываясь, трусливо, практически убегает; ненавидит себя, смиряется.Раскаленное солнце высоко в зените, сжигает кожу; воды в фляжке практически не осталось, остатки вылиты в рот Женьке, захлебывающемуся кровью, сиплый шепот звучит громче звуков орудий: Беркут обещает купить ему собаку после выздоровления; в следующую минуту взрыв: кишки парня выворочены, глаза застыли пленкой, рот открыт, вина нестерпимая разгорается пожаром, вспыхивает звездами, лучше бы умер, вместо.Рассохшаяся земля под ногами, жаркий воздух царапает легкие, лесник ведет их, обманывает, петляет зайцем; командир, команда, сам Беркут только посмеиваются, все идет наперекосяк, взрывается мина, разгорается торф, дым и копоть; из них трое ранены, четверо сыграли в ящик, враги мертвы. Взгляд мутно цепляется за бармена, ?Молод, свеж, полон жизни… улыбается участливо, скотина! —?течет медленно мысль,?— я, видно, просрал свои лучшие годы в борьбе заранее проигрышной?. (На выигрывающей стороне,?— дополняет кэп). Он машинально кивает парню. Новый стакан переливается на свету гречишным медом.—?Прекрати нытье, солдат. Этот воздух стоит того, чтобы им дышать. После мусоропроводов и канализаций, а? Твой Ад кончился, оглянись вокруг. Все эти люди, что сейчас отдыхают, работают за маленькую зарплату, лазают в интернете, обдолбавшиеся видят цветные галлюцинации, занимаются любовью, спят, ссорятся, мирятся, жрут, как свиньи?— ты их спас. Разве этого мало? Беркут делает усилие над собой, выпрямляется, подозрительно осматривает единственного соседа по барной стойке (после механически-случайного удара никто не рисковал присаживаться рядом). Девчонка. Худющая, с толстыми линзами очков на глазах. Её белизна кажется болезненной. Темная водолазка под горло резко оттеняет кожу, тяжелые военные сапоги?— щуплую фигуру. Грудной хохот, небрежное поднятие рук вверх. Каждый жест наполнен иронией. Над ним. На его лице, побледневшем, буквально разливается понимание её слов.—?Не вздумай чудить,?— рыкает. —?Я вооружен, опасен…—?Ты обещал мне выпивку, чувак,?— прерывает монолог, не испытывая ни малейших угрызений совести. Первое пробуждение, страх, одиночество. Настройка динамика, голос приказывающий-увещевающий, подсказывающий-издевающийся, участливый-равнодушный. Узнай, осмотрись-иди, выполняй, отставить разговоры-расскажи о себе, мне жаль-не твое дело. Единственное доставшееся Беркуту знание: оператор в тепле, в штабе, пьет чай, уходит домой по графику. Оператор понимал: Беркут в грязи, разводах кишок, мозгов ковыряется в темноте, в постоянной опасности ждет помощи,?— и продолжал рисковать его жизнью, так словно был уверен фортуна не оставит однажды без спасения. Беркут завидовал его жизни, какой бы она ни была. Из носа льется кровь, языком слизывает ее, размазывая по щеке и губам, улыбается, продолжает говорить, как ни в чем не бывало:—?Впрочем, не удивлена твоей забывчивости. Сидеть и страдать по себе несчастному, обиженному, тайно разыскиваемому удобнее, приятнее и, что говорить, легче. Вполне себе в человеческой натуре. Если бы ты взял себе за труд ознакомиться с творчеством Владимира Леви?— надеюсь, ты не против опытов над крысами?.. согласна, они слегка бесчеловечны, но, знаешь ли, животные не люди, точнее, люди?— животные, если желаешь точнее: хордовые?— многое бы осознал в своей жизни. Возвращаясь к философии, Ад?— это система мозга, материальная основа эмоций, шкала?— говоря упрощенно, конечно?— от которой начинается твое понимание плохого. Понимаешь, что я…—?Кэп?—?Прекрати меня перебивать,?— хмурится она, через секунду улыбка озаряет лицо,?— живой паршивец!