Сними (1/1)

***Тишина и я опять схожу с умаВ душе огонь, в душе войнаСлепой любви и гордости—?Двадцать четвертое ноября тысяча девятьсот сорок первого года,?— протараторил монотонно наш комдив, злобно срывая настенный календарь, танцуя на маленьком листе своим темным сапогом. —?В ночь на 24 ноября советские войска получили директиву,?— тот слегка поморщился, когда отпил остывший чай. —?ударами по сходящимся направлениям на Гумрак, расчленить окружённую группировку противника и уничтожить её по частям. —?его руки машинально хлопнули то ли от радости, то ль от чего-то там еще, впрочем, человек он был замкнутый, может, что в голове его промелькнуло. То, что к дело особо не относится, иди вон, пойми, что в головах у других творится, вот он тебе улыбается, а сам недоброе замышляет.—?А нам-то чего из этого? —буркнул недовольно я, пытаясь уловить связь между сообщением, что только что сказали и тем, что находились мы черт знает где от того места. Заслать нас туда, конечно, не зашлют, так как далеко находились, но порадоваться тому, что фронт все же движется и имеет достаточно прогрессивное отношения, было бы можно.—?Молчи и слушай,?— комдив добротно отвесил мне шлепок газетой по голове. — Донской фронт. Войска фронта продолжали сжимать кольцо окружения группировки противника на западном берегу реки Дон частями правого фланга 65-й армии; в центре вели наступление с целью овладения населённым пунктом Вертячий и на левом фланге наступали на Орловку. —?проговорив это, тот сел на шаткий стул. —?Перед фронтом 66-й армии противник начал отход в южном и юго-западном направлениях. А где мы собственно находимся?—?Рядом,?— ответил я, скидывая надоедливый наушник с уха. —?нам ждать соединения?Комдив скривил свои губы.—?Не думаю, что к нам придут, но через нас явно продвижение будет, так… —?он слегка покачивался на стуле, который гадко скрипел. —?нужно вас в порядок привести.—?Ага, прям-таки все в порядок привидеться без воды,?— Сергей что в углу сидел молчавший до этого, подал свой хриплый голос. Мужчине было лет пятьдесят, бравый вояк, кажется, даже полковник бывший, не знаю, не уточнял. —?снегом прикажите морду отмывать? —?он сел удобнее и слегка прогнулся в спине. —?ох, пошлют вас, ох, пошлют.—?Молчать! Пошлют не пошлют, а приказы выполнять надо. —?комдив у нас новый был, молодой, совсем еще пороха не видел, да и красоты всей. —?Выполнять и точка.Ну, точка так точка. Привели себя в порядок да ждать начали, только что-то к нам особо никто не шел. В тот день не дошли, да и на следующий тоже. Обошли нас стороной, только кому такие батальоны-то сильно нужны будут, уголовники одни и предатели народа.Послал нас молодняк этот, который особо у нас ничем не славился. На разведку, конечно же, не боем, а просто так, чащу лесную осмотреть, да вот только трое наших в том лесу-то сгинули, стрельбы не было, а сгинули. Болот в том месте не было, утопнуть не могли. Или дезертировали, а может и в плен попали. Немецкая речь послышалась у меня за спиной, я тогда за дерево спрятался да затаился. Видел я эту сволочь немецкую, вышагивал в своих высоких сапогах, да с нашими плененными. Так и хотелось ему по морде кулаком съездить, да не гоже, должен же был кто-то вернуться и доложить обстановку, но вероятно не судьба была мне в тот день вернуться.Выхватили меня из укрытия да силком по земле и по волочили. Сопротивлялся я, да силы не равные были, я-то один, а тех пятеро. Запинали меня гады, рожи колбасные, да позже в сарай закинули. А по утру этот пришел ко мне, рожа холеная, бритая, сапоги начищенные, весь при марафете, как дамочка. Цокнул тот языком и влепил мне по лицу сапогом. Говорить он долго не стал со мной, точнее сказать, вообще не стал. Тело мое ныло так, что встать не мог. Еще и этот лицо окончательно в порядок привел. Сплюнул кровь я, да посмотрел на его, тот лишь усмехнулся, обозвался на меня каким-то олухом, да и не видел его больше в тот день. Сидел я один несколько дней, жрать хотел, живот сводило, да рвало постоянно, ошметками кровавыми.—?Аufstehen! *?— очередной пинок пришелся мне в ребро. —?Treten! *?—?немец быстро схватил меня за рваный ворот гимнастерки и выпихнул из сарая. Солнце тут же ударило в глаза, аж больно стало. От свежего воздуха, что тут же в легкие попал, голова закружилась.В спину уже был уставлен Мр-40. Под прицелом меня затолкали в маленькую землянку. Там сидел он, закинув ногу на ногу. При виде меня он улыбнулся, откинул свою папиросу в пепельницу и жестом прогнал своих солдат.Мне пришлось стоять около получаса, человек любил томить молчанием. Глаза его неспешно бегали по мне, как будто тот изучал меня с каждым разом проходя все глубже и глубже, пытаясь найти что-то новенькое во мне. Вздохнув, тот предложил мне сесть. Я с удивлением обнаружил, что он знает русский язык, хоть и плохо, но прекрасно отвечает на ломаном. Разговор состоялся без побоев, его интересовало лишь одно: офицер я или нет.Получив в очередной раз отрицательный ответ, тот отстал от меня.Очередная ночь в сарае было вновь болезненной. Пинал не тот немец, а другие, которые толпой ворвались и начали издеваться, как над псом дворовым. Вдоволь наиздевавшись, они вышли с веселым смехом. Тело вновь горело от боли, челюсть съехала на бок. Я не чувствовал левой кисти, а то, что чувствовал лишь болело. Еды вновь я не увидел. Придерживая свою сломанную челюсть, мне удалось попить воды, лишь потому что офицер Вермахта, который до этого имел честь общения со мной, приказал дать воды мне, чтобы я не сдох за это время.Прошла неделя, может уже месяц, я потерялся в догадках и одичал без человеческого общения. Синяки и ссадины затягивались и появлялись по новой. Он приходил, приходил довольно часто, не знаю зачем. Порой тот просто прислонился к ветхому косяку и рассматривал меня словно дикого зверя. Смеялся надо мной.Я бы встал… Да цепи, на которые меня посадили, не давали подходить близко. Так, слегка доползти до центра сарая по сену и уползти обратно. Я бы не сказал, что он раздражал меня каким-то образом, главное не бил, это уже что-то. Сегодня тот принес мне черный хлеб, который кинул мне под ноги. Ох, не стала того куска в считанные минуты, я тут и видел только хлеб, раз в неделю да воду гнилую. И такому рад был, что не сдох. А, может быть, лучше и сдох.Глаза его блядские продолжали бегать по мне, лицо его менялось с каждым разом, когда он находил на мне новую ссадину.—?Zieh dein Hemd aus*. —?проговаривает он, не сводя глаз с моего лица. —?Zieh dein Hemd aus. —?он подходит ближе ко мне, поднимает меня за подбородок, заставляет смотреть в его глаза. Теперь они казались мне серо-зелеными, они словно болота заставляли тонуть в себе, словно омут, в них хотелось тонуть. Его голос, который звучал в приказном тоне, вывел меня вновь из своих дум.—?Zieh dein Hemd aus! —бормочет он и ударяет меня правой рукой в перчатке. Щека начинает гореть, оскалившись я протянул ему руки и показал, что наручники не дают сделать то, чего он просит. Момент и руки свободны, а немец уже сам сдергивает с меня рубашку и оценивающие смотрит на немытое тело.—?Давно мыли? —?вопрошает тот с грубым и неловким акцентом, что уши режет.—?Н-не помню,?— поспешно бормочу себе под нос, ощущая его холодную перчатку на своей коже. —?Н-не вспомню. —?да, я начал заикаться после очередных побоев солдат Вермахта. Сложно было этого не заметить, ведь удары в частном порядке шли именно на голову.—?Сегодня вы,?— проговаривает он. —?будете мне очень сильно нужны. —бросает он и уходит, закрывая за собой дверь.Аufstehen?— (с немец.) снимай;?Treten?— (с немец.) встать;Zieh dein Hemd aus?— (с немец.) снимай рубашку.