Troubled souls (1/1)

Жизнь не дала нам шанса быть счастливыми, любимая.Потому что мы решили сочувствовать всем. всем, но не себе.? Йылмаз ГюнейКараджа расположилась около окна, вглядываясь в уже ставший привычным высокий силуэт, маячивший в саду. Азер стоял по ту сторону забора, около серебристой машины, сжимая в руке мобильный телефон. Их разделяли стены и десятки метров, а девушке казалось, что она слышит, как жалобно скрипит и стонет метал, плавясь от жара его пальцев и силы, которой, кажется, было пропитано все тело мужчины. Его плечи были расправлены, спина прямая, бежевый плащ, извиваясь, танцевал, пойманный в сети осенним ветром, а он всё стоял недалеко от дома, что-то внушая немому собеседнику и вглядываясь вдаль?— решительно и цепко, словно скала?— незыблемая и гордая, словно древний бог, готовый в любую минуту обрушить свой гнев на тех, кто решится зайти на его территорию и предъявить права на то, что принадлежит ему… Азер переступает с ноги на ногу, и Карадже кажется, что она видит, как блестят в ночи его тигровые глаза, словно два пламени далекой свечи, предостерегающие от опасности, и вместе с тем манящие и гипнотизирующие мотыльков своим обжигающим очагом ускользающего тепла. Караджа вздыхает, не смея отвести глаз от огненного бога, стоящего за стеклом, не в силах остановить ту пучину, что, разгораясь и крепчая внутри, сносила все остатки здравого смысла, что удерживал её от дремучей бездны, что уже расправила руки, ожидая неверного шага девчонки клана Кочовалы. ?— Караджа, не смей. Девочка, не смей, не допусти, чтобы это случилось… —?умоляла в трубку верная Дойгу, которая, кажется, видела её насквозь, чувствовала изменения и догадывалась о том, что Караджа скрывала на самом дне израненной души, стараясь доказать самой себе?— наваждение, пройдет. ?— Уже случилось, Дойгу… Уже случилось… Она боялась признаться в этом даже самой себе, слишком невыносимым был груз этих чувств, слишком опасным был путь этой несвершившейся любви. ?Моя семья?— это моя жизнь?,?— сказал он, смотря ей прямо в глаза. ?Я спасаю свою семью. Всё ради семьи?,?— вторила она ему, передавая дыхания, представая перед ним гордой девой, не привыкшей склонять голову перед врагом. ?Они бросили тебя в доме убийцы…?,?— его глаза сверкают недобрым блеском, в словах чистые бесы скачут, и она чувствует?— он здесь, чтобы заставить её уйти из этого дома, убежать, не оборачиваясь, не сожалея, тем самым освободив его от пут, призванных сдержать залпы железных снарядов, ещё не иссушивших тела врагов. Азер знал, покуда шрам Сейхан не перестанет болеть, скрываемый рукавами хлопковой рубашки, покуда окровавленное тело брата не перестанет являться в сны, напоминая тупой болью о вине, которой нет прощения,?— эта месть не закончится, душа не найдет покой, а он не обретет спасение в забвении. ?Моё решение. Сама пришла…?,?— шипела ему в ответ Караджа, а сама понимала и ужасалась родившейся в голове скользкой мысли?— он прав, они ведь бросили её, когда она кинулась в огонь, когда переступила порог дома врага, защищая, оберегая, становясь жертвенным агнцем, её семья, её мама, дяди, папа, бабушка?— все они отказались, не поняли, осудили, хотя все она это делала для них, ради них. ?Ты больше не моей крови…??— кричал дядя Джумали, а она задыхалась от боли. Если бы её сердце не было окутано льдом, если бы оно было живым, а не утонуло бы в черной дыре, которая поглотила его много лет назад, оно бы разбилось здесь и сейчас, в эту самую минуту, отравленную ядом родного голоса. Разбилось на тысячи осколков, разорвав её на части, не оставив ничего живого, только пустоту в том месте, где когда-то была вырванная с корнем душа. ?Я хотя бы знаю лицо своего убийцы, а ты однажды умрешь в сердце, в котором нет для тебя места?,?— почему-то именно эти его слова не давали Карадже покоя, являясь во сны, лишая умиротворенной тишины ночи, вися над головой, словно пророчество,?— устрашающее, предвещающее бурю, в которой кому-то?— она это чувствовала очень остро?— будет не суждено выстоять.<…> ??— Ты бы отпустила Акшин в дом врага? —?Караджа смотрит на госпожу Султан прямо, смело, касаясь взглядом её холодных глаз, которые смотрят на нее с едва заметной холодной отрешенностью.—?Нет,?— хлестко, метко, пуля, пущенная в упор. —?Возвращайся,?— её губы шевелятся медленно, словно нехотя. Караджа кивает.Хлопок двери и почти физически ощутимое чувство?— жизнь разделилась на ?до? и ?после??— пути обратно не будет?.<…> Караджа с самого детства знала?— слова ранят намного сильнее, чем любые действия. Последние могут пройти мимо, незаметно, лишь слегка коснувшись тебя отголоском осуждающих сплетен злых языков, они, словно открытый перелом?— вывернут нутро наизнанку, поболят, а потом срастутся, забудутся… конечно, не сразу, но со временем останется лишь рубец, а его можно будет закрыть длинными рукавами свитера, и будто бы и не было его никогда. А слова они вечность пройдут с тобой, звуча в голове, протекая ртутью по вспоротым венам?— их выплевывают в лицо, напитывая эмоциями, страхами, отравляя мыслями и наделяя правом стать отголоском памяти.Закрытые переломы самые страшные. Их не видно, внешне все кажется безделицей, но, когда их накапливается достаточно?— боль становится невыносимой, человек ломается и больше никогда не поднимается во весь рост, умирая, уничтожая, сжигая за собой мосты. Слова были закрытыми переломами?— Караджа об этом знала. Прейдя в дом Куртулуш она предала семью?— так решили те, ради кого она переступила порог дома убийцы; влюбившись в сына врага, Караджа пошла против семьи, осквернив память мертвых, чьи силуэты, словно демоны болот, заполняли все комнаты, оплетали все стены дома, который Караджа когда-то называла своим. Этого ей не простят, не поймут, уничтожат и её, и его, чтобы и следа их не осталось на этой земле…За себя она не боялась, лишь бы он… лишь бы… Ей казалось, она не знала, что такое семья пока не оказалось в этом доме. Теплый, неправильно уютный, полный далекого аданского солнца и терпкого запаха кипарисов?— дом семьи Куртулуш напоминал ей мир, о котором дядя Кахраман читал маленькой Акшин, листая с ней сборники сказок. Мир, образ которого иногда приходил к Карадже во снах?— подслушанный, украденный урывками из воспоминаний обласканной вниманием Белоснежки, ставшей вечным призраком семьи Кочовалы.Дом семьи Куртулуш был полон света, полон любви и поддержки. В этом доме прощали ошибки, прислушивались к боли других, разделяли радости и беды поровну, залечивали раны ?— это дом благословлял своих уходящих детей тихими молитвами, и встречал вернувшихся распахнутыми руками и слезами счастья от новой встречи. Этот дом был отдельным миром, оказавшись в котором, больше никуда не хотелось уходить. Карадже не хотелось. Слишком притерпелась, проникла в стены, наполнила душу живительным воздухом, который с трудом впитывался в кожу, отравленную гнилым дыханием болот Чукура… Они тоже были другими.Дети этого дома, дети этой семьи были другими?— дружными, любящими, почитающими, выросшие под крылом материнской любви мудрой тети Фадик, они за все годы грязного бизнеса не отравились ядом тьмы, не стали демонами ночи, уничтожающими самих себя, топящими друг друга в пучине беснующегося адского пламени проклятого города, проклятого Чукура, который грязью равнодушия, набатом тишины, криками отречения коснулся порога их дома, стремясь вырвать из клокочущих стен обители огненного бога то, что?— как они еще не знали?— им уже не принадлежало. Прикрывая усталые глаза, Караджа вспоминает вечерами эту сцену около дома, но почти не видит лица дяди, лишь расплывчатые силуэты?— десятки людей с оружием, и Азер, который смело упирается лбом в дуло пистолета. Смотрит на врага в упор, без тени страха, глаза в глаза. Не человек, гора?— думается ей, и в груди от чего-то щемит. Карадже кажется, она могла бы отдать жизнь за то, чтобы кто-то также защищал её?— отчаянно, бесстрашно, без оглядки… Но судьба шутница, а жизнь совсем не похожа на сказки о принцессах, да и она совсем не принцесса, всего лишь забытая, ставшая ненужную кукла, которую и выбросить жалко, и оставлять в доме уже не хочется. Раньше Караджа не могла объяснить, что именно так сильно отличает семью Куртулуш от семьи Кочовалы, пока однажды не увидела, как тётя Фадик и Йылмаз, стоявшие около окна и смотрящие вдаль, молились и ждали новостей от Азера и его людей. Именно тогда она поняла?— смерть в этом дома чужая, её не ждут, её отгоняют, а, если приходится впустить её на порог, встречают как трагедию, хороня свою душу, изливая слезы, напитывая землю могил несвершившимися мечтами, непрожитыми жизнями. В её семье смерть была подругой, которая приходила легко и так же легко уходила, её ждали и стойко выносили вой её сирен, о смерти говорили открыто, а боль каждый хоронил в себе, закапывая память об ушедших в их могилах. И лишь по ночам, давая волю отчаянию, самые слабые скулили, вторя пению призраков проклятых болот. Слезы горя у Куртулуш были способом излить душу, поделиться болью, разделить её с любимыми, слезы у Кочовалы были признаком слабости?— Чукур не прощал слабость, слабые там не выживали, наверное, поэтому ушла Акшин, уплыла Сена… В её комнате в Чукуре было всегда холодно, одиноко и удушающе тихо. Когда не стало Акшин она превратилась в склеп, где заперли увядающую Черную розу?— единственную внучку Идриса Кочовалы, о которой все почему-то старались забыть.Моральное насилие расцветало бутонами проклятых кровавых роз в их семье, становясь новыми шипами на теле молодой розы. Сначала была мама. Давным-давно… это случилось слишком давно, чтобы об этом помнить, но почему-то боль не проходила до сих пор, хоронясь за клеткой ребер и напоминая о себе скребущимися о плоть когтями обиды и немого, невыплаканного ?почему??. ?Все матери любят своих детей??— Караджа знала точно, эти слова были ложью, Айше никогда не любила её. ?Я люблю тебя мой храбрый сын??— шептали губы женщины, а Караджа распарывала на лице шрам блеклой улыбки. Она была её дочерью, а фраза, слетающая с уст Айше, никогда не меняла свой облик.Селим Кочовалы... отец... папа... Он травил её тишиной, которая набатом звучала в удаляющихся от комнаты равнодушных шагах, в глазах, прятавшихся от её цепкого, умоляющего о любви взгляда.Акын оказался честнее всех?— старший брат срывал злость открыто, не прячась по углам, ударяя метко и точно в цель. Недолюбленный ребенок, он научил её вставать с пола, когда ломаются кости, когда боль застилает пеленой глаза, молчать и улыбаться, когда хочется выть от боли. Открытые переломы заживают быстрее?— это Караджа Кочовалы узнала от него. Джелясун… О нём она вспоминала редко и с отвращением к нему, мужу её покойной сестры, и к себе самой. Слабость первая и последняя, что она позволила себе, осталась уродливым следом от пули на ее животе, напоминанием, которое невозможно забыть, потому что оно становится проклятием, клеймом на испачканной душе. О любви нельзя просить, любовь невозможно заслужить?— это Чёрная роза прочитала в презрительно-жалеющем взгляде парня, из-за которого когда-то бросилась под пули. У Азера был взгляд босоногого мальчишки, который мчался по залитым солнцем улицам Аданы за гробом отца, Караджа смотрела в его тигровые глаза и не могла понять?— как этот человек может быть убийцей, наркобароном, за которым по всему Стамбулу тянется плащ с кровавым подбоем ужасных деяний. В его глазах она этого не видела, просто не получалось... ?Ты не боишься меня, потому что я так хочу??— сказал он ей и выложил на стол пистолет.Караджа смотрела на него пристально, внимательно скользя по острым чертам лица мужчины, что-то было в нём такое понятное, близкое и вместе с тем чуждое, инородное. Лицо серьезное, глаза колючие, обжигающие, спина широкая, руки сильные, губы тонкие… И пылающий огонь в груди?— она чувствовала его всегда, с первого дня ощущала его искры, обжигающие теплом, опьяняющие ощущением близкой опасности. ?Теперь ты понимаешь? Страх имеет только одну форму?— боль от потери близких. Я не уйду??— она говорит быстро, но твердо. Смотрит в его глаза с вызовом, смело, открыто?— без утайки, выворачивая душу. Именно в тот вечер ей показалось, что она увидела в его глазах то, что не отпускало её по сегодняшний день?— дикое, трепетное осознание?— они похожи, похожи больше, чем дозволено быть врагам. ?То есть эта жизнь не позволит нам сделать счастливую фотографию, но ты подумай. Может, правда, может, нет... Подумай...??— Карадже казалось, что в тот момент она просто разучилась дышать, слишком неожиданным оказалось его признание, когда она надеялась,?— в душе желая обратного?— он оборвет её робкие догадки одной ехидной улыбкой, холодным и заслуженным ?дочь врага?.?Скажи, что все это лишь в моей голове. Что ничего нет… Что придумал, —?его дыхание касается её щеки, обжигая лицо ароматом черного кофе и опьяняющим запахом кипарисов, которым напитался воздух в комнате, став тяжелым, густым, наэлектризованным. —?Молчишь… —?он срывается на шепот, а Караджа закрывает глаза, не веря в происходящее, когда чувствует аккуратное, почти невесомое касание шершавых губ мужчины на своих губах. Ей кажется, что она разучилась дышать в этот самый момент, разучилась жить, разучилась чувствовать что-то кроме тепла его тела, раскаленного огня его пальцев. Когда он уходит она понимает?— без него холодно, очень холодно и так было всегда?.—?Азер,?— шепчет она, едва открывая губы и робко выглядывая из-за занавески на первом этаже дома. Она безумно боится, что он её заметит и поймет, что причина её бессонницы?— волнение за него, именно оно, скребущее в груди, захватывающее разум беспокойством и страшными видениями не дает ей уснуть, пока роза не увидит, как старший сын семьи Куртулуш переступает порог дома… пусть побитый, искалеченный, но только бы живой?— о большем и просить не смеет.Караджа вздыхает и тянется к левому запястью, ощущая успокаивающую прохладу камней, змеёй овивающих руку. Его браслет был ей велик и выглядел слишком инородно, но Караджа не смела его снимать, он был напоминанием о том, что все это не сон, что мужчина с тигровыми глазами и теплыми руками настоящий.—?Почему ты не спишь? - голос Азера настигает Караджу неожиданно, словно лесной пожар, незаметно подкрадывающийся со спины всполохом искр, а потом обрушивающейся лавиной несдерживаемого огня.Караджа поворачивается к нему лицом, всматриваясь в его теплые глаза, и почему-то куда-то пропадает желание съязвить или отшутиться. Хитрая лиса внутри предательски мурчит, реагируя на близость мужчины, распуская клубок напряжения последних часов, и Караджа вдруг понимает, что нет смысла скрывать очевидное, ведь они уже все решили...— Я ждала тебя, — шепчет едва ли слышно, и прежде, чем успевает одернуть свой — как ей самой кажется — неуместный порыв, делает шаг вперед и прижимается к его груди, оплетая руками широкую спину мужчины.Губ Азера касается легкая улыбка, он прижимает девушку ближе к себе и опускает лицо в водопад черных волос, рассыпающихся по хрупким плечам его девочки.— Караджа, — едва слышно зовет он, приподнимая её лицо, заглядывая в черные бездны давно ставшими любимыми глаз. — Будет нелегко... — он на секунду делает паузу, набирая воздух в легкие, собираясь с силами. Азеру кажется, что она сейчас исчезнет, словно мимолетное мечта, загаданная на упавшую звезду. Он не хочет говорить об очевидном, их семьи враги, и они это знают, но чувствует, что именно здесь и сейчас должен дать ей право выбора, даже если придется отступить назад, задушить пламя в сердце, он должен... — Будет множество сложностей с семьями... Многие не поймут нас. — Я знаю, Азер, — Караджа тянется холодно ладошкой к его лицу, останавливаясь на колючей щеке мимолетным касанием, несущим успокоение, кажется, им обоим. — Я готов сразится за нас, — его взгляд выбивает последний воздух из лёгких - решительный, смелый, готовый оберегать и принимать удары на себя, - мы можем быть счастливыми, Караджа, - Азер сжимает её руку чуть сильнее, поднося её холодные пальцы к губам, согревая. — В этой войне ты будешь не один, — если раньше Караджа сомневалась и боялась своих чувств, тех взглядов, что летали между ними, отнимая покой, грозя бедой, то сейчас, согретая теплом аданского солнца, улыбкой любимых глаз, отогретая заботой, она решилась капитулировать перед любовью к этому мужчине, — я буду рядом...—?Я не отдам тебя больше никому, — Азер касается лбом её лба, даря своё дыхание, заставляя её чувствовать, что он рядом, что он уверен в них до конца. — Никогда? — До самой смерти... — выдох губы в губы.