Глава 33 (1/1)
Побежали дальше дни своим чередом, словно торопяся не успеть наступить да все сделать. Аккурат на следующий день после того, как знахарь очнулся, снег повалил, да такой большой и пушистый, какого даж старики отродясь не видывали. Валил ровно сутки, а опосля закончился, как отрезали. Оно ж вроде и хорошо – и землицу в пуховое одеяло закутал, не промерзнет она от холодов трескучих, и весной будет чем ей напиться, а непорядок. Не должон так снег идти-то, не должон. Общество, конечно, помалкивало, а шепотки все ж раздавались по углам, что неспроста все, наверняка тот странный чернявый, что знахарку с того света вытащил, а теперь у ей обитается, и сотворил. Вроде как и побить и выгнать не за что – добро-от сотворил, а мысли да кулаки чешутся. Вот и маялись все по углам да на черноволосого недобро поглядывали.Настасья Ильинична знала, конечно, что на селе творится, да что она могла сделать? Токо и надеяться, что верят ей люди и видят, как гость ее слаб и беспомощен. Знахарь хоть и очнулся, да из слабости своей долгонько выбирался. Цельный месяц, почитай, кровати не покидал, разве что до ветра сходить да в баньку заглянуть. Травнице там с мужчиной находиться невместно, вот и просила она Даньку приглядеть за колдуном да помочь чем можется. Знал, конечно, мальчонка, что не колдун енто никакой, а светлый шептарь, да все равно про себя так кликал. Как был тот стылым, так и остался, ни капелюшечки не изменился, рази что при Настасье оживлялся да на человека становился похожим. А так – как есть колдун со взглядом своим тяжелым, пронзительным. Да еще пятно родимое у него на спине, аккурат напротив сердца, странное. С одной стороны посмотришь – вроде как птица какая крыла распростерла. С другой – али конь, али медведь блажится. Знахарь вроде как его, пятно это, и не скрывает, а не рассмотришь толком в пару банном, когда человек не то что стоять, сидеть толком не может. Хоть и слаб он, а сила все ж таки чуется. Никуда она не девается, сила-то ведовская, а слабость телесная ей малая помеха.Через месяц знахарь на поправку пошел окончательную. Думал Данька, что тут же и сгинет от них, ан нет! Словно свойский обустроился в спаленке Настасьи Ильиничны, а та в горнице основной осталась. Заикнулся было мальчонка, что негоже вот так жить, пущай этот Всемил убирается, дом у кого снимет, к примеру. Гостиницев у них, как в городе, отродясь не водилось, рази что над трактиром комнаты были для купцов проезжих, так что пусть там и живет, раз ему надобно. В ответ на речь ученика хоть страстную, но запутанную, наставница только улыбнулась чуток печально, да привычно волосы Даньке поерошила, хоть и вытянулся тот ей почти по плечо ужо.– Спасибо тебе за заботу, Даня. Вовек ее не забуду, – а сама не шутит, говорит так серьезно-серьезно, что впору засмущаться. – Только…Замялась Настасья, на лавку опустившись. Взгляд подняла, а в нем – принятие и грусть, как на иконах церковных.– Поздно уже за меня беспокоиться. Я ж теперь не просто травница да лекарка. Перестарок да брошенка. А для многих так ведьмою и останусь. Ты сам видел, с какими просьбами наведоваться стали.И то верно. Данька чуть не поежился от омерзения. Раньше девки, желающие от плода избавиться нежеланного, не заглядывали, все знали, что Настасья себя блюдет и непотребствами не занимается. А теперича вот – даже не одна уже пришла. Правда не с их села, такой срамоты у них не водилось пока или скрывали, а парочка из соседних добралася. Выставила их травница, без хуления али еще чего, одной даже ленточку, узорами шитую, подарила на удачу – хорошая та девушка была, только несчастная. Подозревал Даня, что и с другими нехорошими просьбами появлялись, токо об них наставница не говорила, лишь губы до ниточки сжимала. Слухи – они тем и страшны, что незнамокак с ними бороться. Как появятся, так и плодятся, точно плесень, и не вытравить их, потому как нутро людское пожирают, и ничего с этим не сделаешь. Нутро не вылечить, пока сам человек не захочет, а он редко когда захочет. К примеру, тетку Феклу взять. Настасья Ильинична от кликушества ее вылечила, сама через это чуть смерть не приняла, а Фекла еще больше разоряться стала. Видать, она и подсобила новым слухам.– Ты уже взрослый, поймешь, что я скажу.
Травница говорила, а сама пальцами подол передника, рунами обережными вышитого, медленно перебирала, словно цеплялась в него, как в палку спасительную, в стремнину сунутую.– Всемил у меня останется жить. И когда возвращаться будет – дальше обучать, тоже у меня будет останавливаться. Так у других… – запнулась Настасья, на миг в пол уперлася взглядом али в вышивку, синим шитую, не понять, а после продолжила, вновь на Даньку глядючи: – Охота отобьется предложения мне разные делать. А перед богом я чиста остаюсь. Я знаю, отец Онуфрий тож знает, ты знаешь. Мне этого довольно.
Не выдержал Данька – обнял наставницу, как давеча сеструху обнимал. Хочется в злобе кулаки сжать, да ведь и бороться-то не с кем!
– Все хорошо, Даня, – Настасья погладила мальчонку по спине. – Все хорошо.– Вы это… – набычился Данька, отпуская травницу. – Если что, мне говорите. Я подмогну как-нибудь.– Ну как ты можешь помочь в этом, – светло улыбнулась Настасья Ильинична. – Не надо, я сама разберусь. А так еще и тебя запачкают.
Бычится Даня неправильностью происходящего да думает, что сделать-то на самом деле многое может. Вот, к примеру, поговорить с домовым охальника, и тому покоя не станет, пока на Настасью Ильиничну поглядывать не перестанет. Или с кикиморками. Тогда по лесу вечно плутать будет да ни одной ягоды не найдет. Или вот – с русалками. Они веселые – будут ему снасти путать и вместо рыбы тину да ряску подбрасывать. Много чего может, только вот нехорошо оно как-то выглядит. Пусть даже вся нечисть его и кличет ?хозяином?, но хозяином-то Данька себя и не чувствует. Да и он, хозяин, рачительный и умный должен быть, а не вот так поступать.– Давай-ка мы с тобой лучше чаю попьем, – поднялась травница хоть через силу, да весело, грусть-тоску разгоняя, чтобы не съела она ее. – Я тебе сказку расскажу, какую еще ни разу не сказывала. Про великого змея Полоза, что клады золотые охраняет, слышал?Завертел отрицанием Данька головой, предвкушая новый волшебный сказ да чашки доставая из шкапчика, а сам думу про помощь затаил.Проще всего виделось мальчонке посоветоваться с Захаром Мстиславовичем. Тот и самый знакомый, и над другими домовыми какую-никакую, а власть имеет. Ну вроде как староста дядька Никодим над остальными сельчанами. Вроде бы и приказать ничего не может, а все его слушаются. Домовые-от все сами по себе, каждый бирюк бирюком по своим углам сидят, а все ж таки иногда собираются, обсуждают проблемы общие – ну как про то, что делать с лисой, курей таскать повадившейся, или новенького наставить да уму-разуму научить, или еще что. На вече ихнем все равны, но все ж к некоторым прислушиваются поболе, как к Захару Мстиславовичу, к примеру.Вернулся Данька домой ввечеру, да не сразу в горницу пошел. Потоптался в сенях, кожух да валенки сымая, да домового выглядывая. Тот завсегда чуял, когда мальчонка с ним беседы вести хочет, но выходил токо по своему разумению. Он хоть и не чета людям, да тож занятой, делами своими хозяйственными. Примостился Даня на лавке, ноги в онучах поджал, чтобы не заморозить, да принялся Бандита невесть откель появившегося наглаживать. В сенях-то завсегда прохладно – что летом, что зимой, а когда морозец ударит, так особенно. Даж в бочке с водой поутру зачастую приходилось ледок разбивать, что за ночь успевал прихватить. Вот и не делали никогда сени большими-от, так зайти, вещи скинуть, да дальше уже в тепло, печкой даренное, окунуться. Снежок постепенно с кожуха стаивал, каплями на пол падая, обычно молчаливый Бандит мирно урчал, из-под плотно закрытой двери в избу вареной картохой да огурчиками и груздями солеными тянуло, да так вкусно и расслабленно, что Данька и не заметил, как то ли задремал наяву, то ли замечтался. И вновь приблажились ему облака странные, в которых радуется кто смехом серебристым, словно бубенчики рассыпает, да так задорно, что самому вслед побежать-засмеяться хочется. Токо вот морозец не дал окончательно заснуть – то за щеку пощиплет, то за ногу ухватить попытается. Тряхнул головой мальчонка, очнулся, глядь, а перед ним Захар Мстиславович стоит да внимательно так наблюдает, бороду поглаживая. Поклонился Данька домовому, не слезая со скамейки.– Здравствуйте, дядь Захар, – прошептал мальчонка как можно тише, дабы маменька не выглянула поинтересоваться, кто это там в сенях колобродит. – Можно поспрошать вас, а?– Что ж тебе так срочно понадобилось, молодой хозяин, что потерпеть до уединения не смог? – нахмурился домовой да таким голосом заговорил, словно ругает, но Данька уже знал, что любопытный Захар Мстиславович – страсть, самому интересно, зачем звали, иначе бы и не появился. Токо скрывает любопытство свое – вроде как не по чину его степенному оно. Так что мальчонка даже и не напрягся в ответ, лишь Бандита покрепче обхватил. А тот смешливо да желтоглазо на домового щурится, словно тайна у них общая какая есть, вот о ней и перемигиваются.– Я вот что хотел спросить… – вроде и слова все Данька подобрал, пока до дома шел, а как скворчонок в чуть приоткрытое окошко выпархивает при первой возможности, так и они куда-то делися. Пришлось на ходу подбирать да составлять, как сумелось. – Вот ежели я кого из домовых попрошу что хозяевам сделать, ну, созорничать, например, это как будет?Посмотрел Захар Мстиславович внимательно на мальчонку, прищурившись, да так, что тому аж по лавке захотелось поерзать, да уточнил:– Что будет, если на шкодливость начнешь подбивать? Те, кто помоложе да дурные, чудить начнут, даже с радостью. А кто постарше – те тоже сделают, только с вопросами. Нам же дом нужно охранять, а не разорять. Пока ветер в голове у домовенка играет, все понятия попутаны, вот и бывает – то горшок со щами опрокинется, то тесто скиснет, то кудель перепутается. А ежели хозяева с понятиями, уважают, молочко да хлебушек ставят, то с чего им вредить-то?– А если они не очень хорошие? – с надеждой вопросил Данька. – Если плохое делают?– Другим людям? – домовой даже бороду свою поглаживать перестал, а когда мальчонка закивал, вздохнул глубоко и словно бы удивляясь, что молодой хозяин такой вопрос задал. Словно и не должен был такого спрашивать. – Так, ишь, нам нет никакого дела до других людей. Мы, охранители, вас скопом оберегаем и место, в котором обитаем. Потому чужим с плохими намерениями в дом, где есть нормальный домовой, лучше не соваться. Не отпустим запросто, без наказания. А то, что люди друг другу делают – так это они сами должны разбираться, без нас. Просьбинку твою выполним конечно, как не выполнить, ежели сам-ты просишь. Только – какое тебе дело, молодой хозяин, до разборов между другими людями? Ты ж наш хозяин, а не их.Потряс головой Данька, окончательно запутавшись. Вроде и складно домовой излагает, до как-то все путано и неправильно.– Такя ж человек! Вот и дело мне!Глянул странно Захар Мстиславович на мальчонку, но ничего не сказал.
– Ну смотри, молодой хозяин. Ежели надо – сделаем. Только ты крепко подумай, надо ли. Сам вон Архипку сколько струнил да к порядку призывал? А туточки прямо на обратное толкать собрался.– Да я не Архип… – начал было Данька, да язык прикусил. Понятное дело, не в Архипке заноза, там в семье все прилично, а в том, что мальчонка собирался делать. Видать, не зря ему скреблось, что нехорошо вот так поступать, ой, не зря! Слез он с лавки да поклонился: – Спасибо, дядь Захар, за науку!– Ты, главное, впитывай ее, науку-то, – нахмурил брови домовой. – Собирай да не кощей, схороняючи, а применяй, как все хозяева делают.
– А что, много их, хозяев-то? – встрепенулся Данька в надежде хоть что-то вызнать про странных и непонятных хозяев этих, к которым его причислили.– Да кто ж их знает, – философски отозвался Захар Мстиславович, не горя желанием обсуждать этот вопрос. – Ты беги, сейчас ужинать звать ужо будут.Даня только вздохнул – вот так всегда! Обо всем рассказывают, а о самом интересном и задачном – хоть слово попробуй вытяни!– Спасибо, дядь Захар, – еще раз воспитанно поблагодарил домового мальчонка и заторопился – живот от запахов вкусных сводить уже начало, словно сутки крошки маковой во рту не бывало.– Эхе-хе, грехи наши тяжкие, – вздохнул Захар Мстиславович, как только дверь в горницу захлопнулась, и пробормотал, на кота глядючи: – Ну что ты будешь делать, а?Тот только пасть свою раззявил, равнодушно зевая, со скамейки спрыгнул да в подвал отправился – на охоту. А домовой подумал-подумал, вытащил из-под скамьи валеночки свои да тулуп, облачился хозяйственно, да из дома по своим делам куда-то отправился.