Глава 19 (1/1)

– Что же делать?! – Данька обнимал пальцами чашку с чаем все крепче и крепче, да так, что дышать забывал. Через раз – то вдох еле слышный, то выдох рваный.

Делать-то что?!– Не знаю, Даня, не знаю, – отец Онуфрий покачал головой и вздохнул, горько так, полной грудью. – Не будь в Фекле дух нечистый, а бы взразумил ее, а так…Фраза так и повисла недоговоренной в воздухе. А так – как можно вразумить того, кто не сам говорит, а лишь за бесом повторяет? И беса вразумить нельзя, изгнать токмо. Заставить говорить другое можно только беса, что поумнее икоточки будет, икоточка-от совсем дурной бес, как дурачок деревенский. О чем знает, о том и говорит.

– Если хочешь, можешь с Настасьей поговорить. Не верю я, что она ведьма, не верю, – батюшка осуждающе покачал головой. Данька знал, что он не травницу осуждает, а себя. Так всегда бывало, когда священник не мог совладать с чем-то или решение проблемы его не устраивало. Странно было видеть отца Никодима в таком состоянии, ой как странно. Но стержень из тела и духа богатырского, присущего скорее воину, чем слуге божьему, никуда не делся. Не собирался батюшка руки опускать и отдавать Настасью толпе на расправу.

– В Валаам я ее отправлю, – вдруг обронил отец Онуфрий. – Есть там святой человек один…Он грузно выбрался из-за стола и глянул на мальчонку.– Иди, Даня, поговори.Почудилось Даньке али нет, но будто намек какой в словах и взгляде священника. Тяжелый такой. Словно сказать что хочет, а не может. Вот глядит так странно-странно, понукает к чему.Сглотнул Данька червячок страха, что от взгляда священника поселился, да и кивнул головой: сделаю мол. Все сделаю. Только вот что?..Настасья Ильинична стояла на коленях перед иконой Божьей Матери и даже не обернулась, когда ученик подошел. Руки в молитвенном жесте сложены, да пальцы переплетены в замок так сильно, что до белизны, синевой отливающей. И сама вся бледная-бледная, ни кровиночки на лице, даже губы белые. И подрагивают так меленько, как от ужаса бывает. Сердце бы защемило, да больше некуда.– Наста… – начал было Данька, да сразу осекся. Странно голос прозвучал в тишине церковной, нарушаемой только потрескиванием свечей перед иконами. И почему-то страшно – как в берлоге огромной, где в углу медведь затаился.

Обернулась травница. Глаза черные, бездонные, будто и не ее, а беса али черта какого. Вытер Даня незаметно ладони о штаны, да и заговорил вновь.– Отец Онуфрий говорит – не ведьма вы. И я не верю.А Настасья улыбнулась так горько-горько, совсем как Утешительница на иконе. И даже свет добрый сквозь кожу засиял. Зажмурился Данька и головой потряс, но не вернулось все на место. Да и все вокруг, что хоть какой-то святостью обладает, вдруг светиться начало – иконы, кресты, даже просфирка одинокая, возле Троицы лежащая, и та засветилась. Как в лесу, только тама все зеленым сияет, а тут – белым. Струхнул Данька окончательно, а травница и говорит:– Что ж вы вдвоем сделаете-то супротив села целого? Сбудется твой сон, Даня. Время мое пришло, видимо.Говорит травница спокойно так, со смирением, а у самой в груди алым сердце бьется – жить! Жить-то как хочется! Мужа приголубить, дитенков нарожать. Ведь даже день свадьбы, наконец, назначили – аккурат незадолго до Поста. Два месяца всего осталося.Закрутил Данька головой – нет! Нельзя! Не надо! А Настасья все улыбается – горько-горько.– Отец Онуфрий вас в Валаам отправит. Там, говорит, старец есть, он все начистоту расскажет.Взвилась девичья надежда птицей радостной, да тут же и опала пеплом сожженным.

– Не успеет он, Даня, – покачала головой Настасья Ильинична. – Сколько он меня укрывать-от сможет? День, два? Да и с кем отправит-то? Самому ему никак уезжать нельзяА надежда все бьется, сердцем горячим стучит. Тук-тук-тук…И от стука этого, в ушах отдающегося, ничего не соображается Даньке, да еще иконы все больше светом сияют, аж глазам больно становится.

– Я вас не брошу, – упрямо покачал головой Данька. – Ни в жисть!У Настасьи даж улыбка сменилась, настоящей женской тоской наполнилась, да будто силы появились. Поднялась она с колен и потрепала ученика по волосам.– Эх, Даня, Даня, будь ты постарше, цены бы тебе не было да от девок отбою… Давай-ко, беги, скажи отцу Онуфрию, что помолилася я. Пусть приходит.Не посмел мальчонка спросить, зачем это батюшка придет, токмо кивнул и побежал поручение выполнять.Уже дома, отбившись от расспросов Степашки, заперся Данька в пристроечке да вытащил зеркальце заветное. Хоть не по времени, но надо же что-то делать! Держит в руках за раму тяжелую, узорчатую, а у самого дыхание от волнения спирает, да сердце перехватывает.– Ряженый-суженый, приди ко мне ужинать…Из зеркальца, разбитого трещиной пополам, на Даньку напряженно смотрели его собственные глаза, полные страхом и надеждами.– Я тебе на стол накрою…

Ничего не менялось, ну вот ни капельки!– Уложу я спать с собой.Данька во все глаза смотрел в зеркальце. Проходила минута, другая… Отчаяние все нарастало, и мальчонка не выдержал, зашептал горячечно:– Ну приди! Пожалуйста! Я ж не просто так зову! Я ж не для себя! Ее же сожгут!Голос на этом оборвался, и Даня всхлипнул – тяжело и протяжно, не зная, что делать и как помочь.– Ну пожалуйста…– Эхехе… – откуда ни возьмись, рядышком на землю опустился домовой. Даж поленце не подложил, как обычно. – Не сможет он так, – Захар Мстиславович кивнул на зеркальце, – прийти. Пока не сможет.– Почему? – Данька всхлипнул еще раз и сердито утер нос рукавом.

– Не время, – туманно пояснил домовой и раздумчиво погладил бороду. – Эх беда, беда… Ложись-ка ты лучше, молодой хозяин, спать, утро вечера мудренее. И действительно – Даня не заметил как, но на небо уже высыпали крупные звезды. Яркие и сияющие, как тряпочкой до блеска начищенные. И воздух ночным стал. Духота спала, забрав раздражительность и усталость, из леса да от речки прохладой с запахом трав да тины потянула. Девки за околицей смеются, перед парнями косами играют да зубы мылят. И откуда только силы берутся, после целого дня в поле? А вот по молодости откуда-то берутся.– Не смогу я заснуть, – по-честному ответил Данька да еще раз носом шмыгнул. – Страшно мне. Как они могут смеяться, когда Настасья Ильинична – там, а?Крепко сжимая зеркальце, мальчонка с надеждой на чудо глядел на домового в ожидании ответа. А тот поерзал с неудобством, да и воззрился смурно.– А что Настасья Ильинична? Ведьма в церкви заперта надежно, кликуша тоже, от чего бы не повеселиться?И так горько Даньке стало от таких слов, что впору сжаться от странной боли, что внутри поселилася.– Эх, молодой хозяин, молодой хозяин, – широкая, как отесанная доска, ладонь прошлась по волосам Дани. – Людев в первую очередь они сами волнують. Не всех. Помнишь, во прошлом году наставница твоя из горячки вытянула Марфову дочь? Вот тама тож переживают. И не только. Ты в свою избу загляни-ко. И спать. На-ко вот, возьми на сон хороший, – и домовой протянул Даньке лист подорожника. – Что захочешь, то и приснится, путь-дорожку проложит.Принял Данька с благодарностью листочек, за пазуху запрятал, зеркальце сложил на место, да и отправился в избу. А там действительно сырость развели: Степашка, не скрываясь, ревет, маменька места себе найти не может. Отец тот вовсе к старосте ушел, где мужики все собрались – совет держать, что с ведьмой делать.Не выдержал Даня в горнице, на сеновал сбежал, в одиночестве побыть. Устроился там, где помягше, листик под голову в сено закопал да и закрыл глаза. Думал, что не уснет, ан-нет! Сразу в сон, как в омут рухнул. Да в царских палатах, где черт проживал, и оказался. А тот с любопытством осмотрел Даньку, пальцы свои тонкие переплетя, да и спрашивает:– Зачем звал меня, суженый?Данька даж внимания не обратил на ?суженого? в этот раз, да принялся тут же взахлеб все рассказывать – и про Купалу, и про сон, и про икоточку. Сам не заметил, как за столом оказался, с чашкой, полной липового чая, в руках. А черт его слушает, брови тонкие хмурит, видно, что не нравится ему сказываемая история, ой, не нравится!– Ну вот потому и звал, – растерянно закончил мальчонка и с надеждой воззрился на Азеля.

А вдруг тот тоже скажет, что не знает? А вдруг вообще откажет? Или скажет, что не его дело? У чертей у этих, наверное, тоже есть разделение, как у леших-водяных-домовых. А вдруг…Не успел Данька додумать очередное страшное ?вдруг?, заговорил черт, все хмуря брови.– В нехорошей истории ты очутился, Даня, – и пытливо так глянул – не испугается ли мальчик? – Не было бы меня…Азель забарабанил пальцами по столу, а Даньке вдруг обидно стало – ну что за манера у взрослых не договаривать? Бросят вот так слово и молчат как бирюки, а ему догадывайся, да?Черт как мысли прочитал, тут же улыбнулся:– Не сердись, суженый.Мальчонка тут же мрачно засопел и посмотрел исподлобья, сквозь челку отросшую.– Вот так лучше, – кивнул головой неизвестно кому Азель. – Тебе нужно привести жениха твоей наставницы. До рассвета. Сумеешь?Данька даже растерялся – как это до рассвета? Он же в городе живет, а до города день пути, да еще день обратно. Да еще его нужно разыскать как-то!– Ох, Даня, Даня, – улыбнулся черт и качнул головой. – Что ж ты все как человек думаешь-то?– А я и есть человек! – вскинулся молодым петушком мальчонка, чуть чай на себя не опрокинул.– Ты уверен? – насмешливо приподнял бровь черт, глядя своими веселыми бесовскими глазами. Данька и стушевался, а вслед посмотрел смурно:– Знахарь я!– Да? – все также насмешливо отозвался Азель и легко согласился: – Ну, будь по-твоему.Да так легко, что Даньку сомнения затопили. Неужели и вправду не человек уже? С нечистым же связался! Но Бога не предавал, крестик вот на груди висит, да и душу не продавал.Азель, сцепив пальцы ?в замок? и положив на них подбородок, наблюдал за метаниями Даньки, что на лице оказались написаны и читались легко, как в книге раскрытой, крупными буквицами изукрашенной. Один жест, когда он схватился за крестик, уже о многом говорил.– Человек ты или нет, а торопиться следует. Вот, возьми клубочек.На стол перед Данькой лег самый обычный клубок пегих ниток, разве что светился зеленым, гнилушечьим.– Ты же видел жениха твой наставницы?Мальчонка торопливо закивал, соглашаясь.

– Вот и славно, – улыбнулся Азель. – Когда время придет, представишь его и пожелаешь всем сердцем увидеть, клубочек и приведет тебя к нему.– Но как же я…Черт опять покачал головой, чуть осуждающе глядя на Даню.– Ты для чего припрятал цветок Иван-да-Марьи?Данька лишь недоуменно заморгал в ответ. Ну… Потому что. Потому что среди всего сбора несколько цветочков светились странно, вот их и прихватил, высушил по-правильному, как травница учила, да и спрятал к своим сокровищам.– Проверь в кармане, – посоветовал Азель таким тоном, будто знал все наперед.Данька торопливо зашарил у меня в кармане застиранных летних штанов и с удивлением вытащил один из цветочков. Желтенький-да-синенький – он лежал как на ладони как странная, криво обрезанная да раскрашенная монетка, такой плотный и твердый. Захочешь – не поломаешь.– Зажми его в кулаке и возьми клубочек, – велел Азель и, когда Данька крепко сжал в одной ладони цветок, а в другой – клубочек, ткнул его двумя пальцами в лоб: – Иди.Взвился весь мир вокруг мальчонки смерчем, а когда смерч опал, оказался Даня у себя в родном дворе. Только вот странный он был какой-то, как во сне бывает. Вроде и все как надо, а царапает мыслишка: ?Что-то не так?. Вона там амбар чуток покосился. Колодец провалился да бурьяном зарос. Поилка треснула. Да и тусклый свет зеленоватый вокруг. Поежился Данька – жутковато! Да делать нечего. Прикрыл глаза, представляя себе жениха Настасьи Ильиничны, купца богатого, что в соседнем городе живет, да по ярмаркам торгует. Как приезжал недавно, гостинцев привез. Даже Даньке перепало чуток – солнышко прянишное, а внутри варенье малиновое. Из самой Тулы солнышко привезенное, с известной тульской ярмарки! Туда даже с Индии и Китайщины товар привозят. И Радимир Ярославович туда тож ездит, хоть и путь неблизкий. В этот раз он такую красивую…Клубочек вдруг задергался, как живой, Данька от неожиданности руку и раскрыл. Клубочек покатился, покатился вокруг мальчонки, застыл и ринулся прочь с такой прытью, что редко какой заяц угонится.– Стой! – с отчаянием крикнул Даня и бросился следом. И что странно – что ни шаг, то рядом с клубочком оказывается. Да и шаги такие странные. Вот токмо был у себя во дворе, глядь – уже у околицы сельской. Еще шаг – на тракте возле лесу. Этак они до города быстренько добрались. Данька даж запыхаться не успел. Застыл клубочек около дома с красивейшими расписными наличниками. И ни туда, ни сюда. Видимо, привел куда надо.Осмотрелся Данька, все еще в зелени пребывая. Тишина, пустота, даж собаки не брешут. А наличники хоть и красивейшие, да треснувшие и краска с них облупилася. С двери тож. Вздохнул Даня, засунул клубочек в карман, а вслед и монетку-цветочек отправил, размышляя, что же делать.

И мир принялся вдруг оживать, как из спячки пробуждаться. Зеленое свечение постепенно уходило, а краски возвращались на место. Хоть и ночь, а можно понять, что тот туточки узор красным выведен, а тама – синим покрашен.Данька вздохнул и утер лоб. Божечка, как же хорошо, когда все вокруг нормальное! По сравнению с тем, что происходило, даже лесное свечение и рядом не стояло. До сих пор жутью пробирало. Однако же торопиться след – Азель велел до рассвета вернуться, и не одному, а с женихом Настасьи Ильиничны.Забарабаранил мальчонка в дверь, вокруг тут же собаки забрехали да цепями зазвенели, как ото сна очнулись. Всю округу перебудят, а делать-то нечего!Долго стучать не пришлось. Скоренько дверь отворилась и на пороге появилась кутающаяся в платок поверх ночного платья женщина. Черноокая, чернобровая, черноволосая, да такая красивая, что дух захватывало. Только вот…– Чего тебе? – недружелюбно вопросила красавица, запахиваясь поплотнее в плат.– Ведьма! – Данька отшатнулся от двери, а на плече, откуда ни возьмись, возник василиск и зашипел, высовывая змеиный язык меж острых зубов.