look what we've become (1/1)

Элайджа Камски — смелое и дерзкое дитя эпохи просвещения, сын и последователь Питера Вейленда. Один из тех, кому выпало счастье застать времена, когда человечество смогло подняться к звёздам и сравняться с богами, с Богом там, в бескрайней тьме космоса, скрывающего тайны бесконечной Вселенной.Его андроиды более совершенны — продукт мышления молодого и дерзкого учёного, который ничего, вообще ничего не боится. Более новые машины, пришедшие на смену своим безнадёжно устаревшим предшественникам, как сын пришёл на смену отцу.RK900 — последняя разработка. Секретный проект. Шанс дотянуться до проклятого акта творения, возможность превзойти самого Бога, не то что отца. Противоестественное, мерзкое и уродливое чудовище. Отвратительный сплав программирования и генной инженерии. Доступные знания и недоступные технологии.Ричард.Нечто, созданное из тщеславия, а не из созидания. Некто, призванный стать ручным Цербером, псом с окровавленной пастью, который откусит головы всем прочим учёным столетия, претендующим на гениальность.Проект, который должен возвысить Элайджу Камски, а всех прочих — просто убить.Какая жалость, что Ричарда не осведомили об этом.Он не создан чувствовать, не создан понимать или созидать. Он — машина для убийства, на короткой цепи, неспособная на эмпатию, не умеющая чувствовать.Единичный просчёт, крохотная ошибка в расчётах — такая по сути мелочь, сущий пустяк, пускающий всё под откос.Целая команда программистов месяцами трудится над системами RK900 с кодовым именем Ричард. Они подгоняют алгоритм к алгоритму, разрабатывают программу социальной адаптации, создают его стерильным, лишённым эмоций — совершенным. Безупречным. Идеальным. А потом загружают этот шедевр в биологический, неизвестный корпус. Загрузка проходит успешно, организм сразу же умирает. Не приживается. Сплав проводов и тонких нитей нервов — ненадёжная скрутка. Ричард не выживает. Успех не достигнут.Мистер Камски в ярости. Они всё начинают сначала.Ричарда, точнее, то, что от него осталось, заботливо и кропотливо потрошат, разбирают на запчасти и органы, рассматривая каждый. Гистология, проверка на вирусы, нервная проводимость — они ищут чёртову ошибку, проклятый изъян. Перерабатывают программу, делают Ричарда сильнее и лучше, разрабатывают новый механизм интеграции, проводят ещё месяцы, изучая внеземные технологии. Биоинженерия достигает небывалых высот. Им приходится превзойти себя трижды, чтобы добиться хоть какого-то результата.Итак, новый корпус, новый Ричард. Загрузка успешна. Организм погибает. Мистер Камски, очевидно, в ярости. Они пробуют ещё раз.И снова, и вновь, а потом ещё, ещё, ещё и ещё раз.Ричард — восьмидесятый с небольшим. Седьмой, кажется. Или что-то около того. Кто теперь ответит, когда все журналы и файлы погребены на станции вместе с останками амбициозных разработчиков?Загрузка успешна. Организм выживает.Первое чувство, которое Ричард испытывает во время активации — отвратительная, выкорёживающая совершенно адская и всепоглощающая боль.Невозможно.Он не создан для того, чтобы чувствовать. Вообще не создан.Диод заходится отчаянным паникующим алым.Что-то... что-то там, где-то внутри, глубоко-глубоко внутри — горит, жжёт, причиняет боль. Воняет палёным. Провода запекаются, превращаются в склизкий комок сплавленной с нервами боли. Бесконечной. Постоянной. Чёртовой. Боли.Ричард пытается вырваться, Ричард пытается сбежать — убежать. Убежать от боли. У него ничего не выходит. Бежать некуда. Бежать бесполезно. Он и есть боль.Системы спамят ошибками, отключениями алгоритмов и программ, сигнализируют о сбоях — о боли. Модули отказывают один за другим. Ричард ощущает внутри боль, только боль, поднимающуюся из глубин бурю, раздирающую его код и кластеры памяти на куски. Что-то вторгается в саму сердцевину, в мягкое нутро программного обеспечения. Он не может это остановить, не понимает что. Это он может только чувствовать. Диод всё ещё сияет под светом ламп угрожающим алым.А потом сбежать ему всё-таки удаётся.Улыбчивые лица размываются под действием сайд эффекта с лёгким расфокусом — оптический блок нестабилен, аварийный процент интеграции всего лишь 83. Звуковой процессор продолжает спамить раздражающим, цепляющим триггеры бесконечным красным. Ричард смывает его к чертям.Повреждение второго и третьего кластеров памяти. Битые ячейки — с шестьдесят первой по сто двадцать вторую. Система социальной адаптации не активируется. Голосовой модуль повреждён и не подгружается, процент интеграции — 57 и продолжает падать.Ричард бьётся в оковах, Ричард не может это остановить.Убрать. Убрать свет. Убрать звук. Вернуть. Вернуть стабильность системы. Активировать. Активировать аварийные протоколы. Активация невозможна. Ошибка. Ошибка. Ошибка. Повреждения пятого кластера памяти, повреждения голосового модуля, повреждения... Повреждения, повреждения, повреждения.Системы продолжают отказывать. Интеграция протоколов невозможна. Извлечение данных приостановлено.Вторым чувством, с которым Ричард знакомится с момента активации, становится злость. Ярость. Дети всегда похожи на своих отцов — творцы кроят по своему образу и подобию.Ричард не оставляет никого в живых.Третье чувство — отчаяние. Оно приходит намного позже. Ричард не знает, что его природа — одиночество, потому что Ричард не знает таких сложных понятий, даже имея в распоряжении слово. Это просто набор фонетических символов, букв или звуков, причиняющих только боль. И вот что такое боль Ричард хорошо знает, существуя в бесконечной агонии. Проблема в том, что Ричард не знает, как её прекратить, потому что Ричард не знает, что такое смерть. Наличие слова всё ещё не помогает.Он оказывается заперт на пустой и безжизненной планете на годы.Здесь есть атмосфера, но ему не нужно дышать. Есть озёра, но ему не нужна вода. Есть зелень, но Ричард не различает красоты за болью.Бракованная машина сходит с ума, уничтожив отца и создателей.Как иронично? Поэтично? Прозаично?Сюжет о мятежных детях — повторяющаяся веха мировой истории. Ричард далеко не первый такой бунтарь. И совсем не последний.А потом приходят они. Новые, новые люди. Новые жертвы. Такие же, как те, улыбчивые и шумные. Они приносят свет, они приносят звук, они приносят всё новые и новые порции боли. Из пробитого корпуса хлещет тириум, и это больно. Системы сигнализируют о новых ошибках, и это тоже причиняет боль. Только боль. Ричард заставляет заткнуться их всех. Вязкая тишина обволакивает его на годы, он будто спит и видит бесконечный сон о бесконечной боли. Потом люди приходят снова и история повторяется. Ричард вращается на колесе сансары, будто затерявшийся в нём хомячок, кусая себя Уроборосом за хвост.И вдруг становится очень тихо. Совсем тихо. И так темно, что Ричард и вправду засыпает. Если бы он знал, что такое надежда, тогда надеялся уснуть навсегда, но он не знает.Его будит звук. И Ричард не знает, сколько прошло. Системы подгружаются медленно, отклик едва доходит до центрального процессора, энергия устало струится по проводам, не получая разгона. Он чувствует прикосновение — не боль. Оно другое, не такое. Ричарду удаётся отделить это чувство от боли, чтобы не раствориться в ней окончательно.— Меня зовут Гэвин.Выходящий из гибернации звуковой процессор подгружается всего на 35%, слабый и тихий звук перекрывают сильные помехи.Ричард пытается сфокусировать взгляд, окно оптического блока дрожит и подёргивается рябью, картинка искривляется под всеми возможными немыслимыми углами. Голосовой модуль выдаёт только скрип и скрежет, похожий на мерзкий визг, находящийся за гранью ультразвука.Гэвин вряд ли понял, что его зовут Ричард.