Глава 44. Горькая месть. (1/1)

Первое, что он увидел, застыв на пороге, ведущим в гостиную, это?— улыбающуюся Ханну. Бешенство, так долго сдерживаемое им, прорвалось наружу, ослепив и оглушив его?— пьяный мозг застиг виновницу своего позора врасплох.Он не испытывал пиетета к этой твари: сначала, когда их только знакомили, она была для него обычной девушкой, каких двенадцать на дюжину. Ну симпатичная. Ну с образованием. Ну воспитанная… Кто их разберет?— все они одинаковые, пока не выйдут замуж: их фальшивые улыбки, изысканные манеры и показное уважение к мужчине являлись лишь мимикрией паучих, с помощью которых они завлекали в свои сети самцов, чтобы сожрать их потом без помех. Насквозь лживые твари…Может, создавшееся в их современном обществе положение и оправдывало такое поведение, но лично для него ни пользы, ни радости в этом не было: для создания семьи нужен не абы кто, а человек надежный. Как и где такого найти?— вопрос отдельный.В принципе он смирился, раз уже выбора не оставалось: та или другая?— без разницы. Он ее не любил, как не любила его она. Но договоренность между их семьями позволяла хотя бы рассчитывать на какое-то понимание с ее стороны. Верность?— слово громкое, но обязательства есть обязательства. Это бизнес, ничего личного: ему нужна была девственница, желательно?— приятной наружности и с нормальным характером. Мозги при подобном раскладе только приветствовались.С виду Ханна вполне отвечала его требованиям, и проблем не возникало. До последнего времени… Тот случай с кузеном возмутил его до глубины души, но доказательств в его руках не было, а громко обвинять ?честную? девушку из хорошей семьи… И не проверишь, спали они уже или нет.Помолвка подкосила его… Он был одинок, он переживал утрату… А потом на него рухнула та фотка… Он хорошо помнил то свое бешенство: он думал тогда, что ничего хуже уже не будет… Наивный… Тварь…Он приполз в свою нору, берлогу, убежище, чтобы в одиночестве зализать раны, как раненый зверь?— и первое, что он увидел в этом убежище?— была она.Сейчас эта тварь смотрела ему в лицо и смеялась. В мозгу перещелкнуло?— свет погас.Вин, рванув с места, вломился в гостиную. Со стороны это выглядело, скорее, как прущий на вражеские окопы танк: быстрый, страшный, глухой ко всему из-за грохота ревущего мотора.Он, налетев на журнальный столик, больно ударился о него, и Ханна скрылась из вида. Он покачнулся, упал на диван, и кто-то лежащий сдавленно охнул под его весом.—?Тварь!..***Ньюир сидел в гостиной, не включая свет, в приятном и уютном полумраке: теперь он не ждал от темноты ничего плохого?— он был дома и ждал Вина, который не знал, что его ждет приятный сюрприз; он так хотел начать этот свой новый год с приятных, теплых воспоминаний…Он пил сок и смотрел телевизор; по местному каналу как раз шли новости, которые он слушал вполуха, потому что уже всерьез начинал волноваться, куда же делся Вин. Там, в том мельтешении кадров, что-то затапливало, что-то горело, где-то что-то взрывалось?— ничего интересного. К концу начали говорить о новом скандале, в котором замешана дочь крупного промышленника. Видимо, скандал серьезный, раз пустили в прайм-тайм…Он не успел расслышать подробности?— входная дверь с грохотом открылась, заглушив голос диктора. Ньюир выключил звук и развернулся.…Пьяный Вин, пошатываясь, стоял на пороге гостиной, мутным взором обводя помещение, и в тусклом свете большого экрана его лицо казалось мертвым. Было очевидно, что случилось что-то настолько плохое, что он опять сорвался. В руке Вин держал непочатую бутылку.Вин угрюмо оглядывал пустым взором пространство, пока не увидел экран, где как раз замелькали какие-то фото, лица крупным планом и даже короткий видеоролик, буквально в несколько секунд.В этой пестрой шевелящейся мешанине без звука трудно было что-либо разобрать, но глаза Вина неотрывно смотрели на экран, а лицо изменилось до такой степени, что по коже Ньюира пробежали уже не мурашки, а реальный холодок: абсолютно определенно Вин сейчас был ослеплен бешенством. Что довело его до такого животного состояния, Ньюир не знал, но это точно не было обычной типовой проблемой. Тяжелый взгляд Вина стеклянно, невидяще смотрел почти на него?— прятаться или выходить из дома уже было поздно…С одной стороны ему больно было видеть любимого в таком состоянии: он хотел обнять его, прижаться, успокоить. С другой стороны он хорошо понимал, что это может выйти ему боком: Вин сейчас ничего не видел и был не просто рассержен: черная, глухая к доводам рассудка, злоба душила его, и, если она срочно не найдет выхода…Решение пришло быстро: ему не в первой, потерпит… Но сначала нужно было выключить телевизор.Движение пальца?— экран погас. Но ничего предпринять ему не дали?— на Ньюира налетел ураган: Вин, налетев на столик, споткнулся, повалив его на диван?— Ньюир упал набок; Вин месил его кулаками ожесточенно, молча, явно вымещая злобу на кого-то другого: с ним он себя так не вел даже в худшие времена.Удары были жесткие, четкие, в поддых?— Ньюир помнил, что дыхание в таких случаях лучше задержать, чтобы перетерпеть резкую боль, но уже не успевал сгруппироваться и попытался скорчиться, поджав колени и спрятать от ударов хотя бы лицо. Кажется, рука была левая… Вин лежал на нем, подмяв под себя, и бил: бил молча, яростно, без жалости… Удары, градом сыпавшееся на него сейчас, были настолько мощные и частые, что он даже успел удивиться тому, что в прошлый раз пьяный Вин не сумел избить его так сильно.Вин прервался; тяжело дыша, он сжал его рубашку у горла, сгреб ее в кулак, замер и, схватив его пятерней за горло, рванул вверх и поволок в спальню, держа на весу. Ньюир боялся оказывать сопротивление?— он любил Вина и решил смириться, по возможности постаравшись не сильно пострадать. Он, пытаясь глотнуть воздуха, вцепился в запястье Вина, не давая тому придушить его, но Вин пинком раскрыл дверь и швырнул его на кровать.Так как в спальне не было света, ожидать, что Вин сможет опомниться и остыть, не приходилось, а выключатель был вне досягаемости. Ньюир обреченно смирился. Рубашка под руками Вина треснула, пуговицы разлетелись в стороны.Треск разрываемой ткани всегда доставлял Вину удовольствие, но сейчас ему хотелось лишь мести:—?Тварь!.. Трахалась со всеми?— получай! —?Вид его голой невесты, практически жены, лежащей под тремя парнями одновременно, не выходил из головы. —?Сука! Любишь трахаться?— будешь трахаться!.. Ты у меня сейчас будешь так трахаться?— на всю жизнь запомнишь, шлюха! —?Он одним движением рванул ткань в разные стороны и еще раз ударил суку.Сука заскулила, закрыв лицо руками: сука не чувствовала себя виноватой, не умоляла о прощении, даже не просила пощады… Он рывком развернул ее на живот:—?Любишь в жопу?— будет тебе в жопу! —?И снова треск разрываемой ткани. Он хищно сгреб ее, поставил раком и еще раз ударил, на этот раз уже по ягодицам; кулаком, чтобы не рыпалась. Сука тяжело задышала, пытаясь не кричать.—?Ничего… Ты у меня будешь орать!..Сука не хотела доставлять ему удовольствие! Он хотел не удовольствия, но суке знать это было не положено: ее дело?— встать раком, раздвинуть ноги, покорно принимая заслуженную кару, и орать от боли.Он расстегнул ремень, сдернул брюки вниз вместе с трусами, отшвырнул; сейчас ему не хотелось никаких ограничений и не хотелось медлить?— он жаждал мести.Он почти сходу проткнул ее тощий зад:—?Разработала, тварь! —?это разозлило его еще больше.Он двигался яростно, стараясь причинить ей как можно больше страданий. Он впивался в ее тело пальцами, ногтями?— он хотел смять, скомкать, порвать ее на части! Сука начала стонать?— она старательно глушила стоны, но, судя по характеру звуков, ей явно понравился процесс наказания… Это выбесило его: схватив суку за шею, он рванул ее голову к себе, чуть не свернув ей шею, и, хищно растянув ее рот с двух сторон, продолжил трахать, разрывая ей щеки.Сука уже не радовалась! Сука хрипела!—?Да!..Да!..Да!.. —?За всю свою боль, за весь вываленный на него поток грязи!Он не знал и не хотел знать, кончал он или нет; он продолжал двигаться, пока хрипение не стихло, но и тогда, сжав ее зад руками, пытаясь развести сомкнутые половины в разные стороны как можно сильнее; он, натягивая кожу, разрывал ей анус?— и продолжал давить, сжимать, рвать…Сука подала голос, издав протяжный стон боли?— он схватил ее руки, заведя высоко назад, вдавив ее вниз, выгнув спину, и вломил ей еще под ребра, с замаха?— стон прервался:—?Голос, сука, громче! —?Сука молчала. Он ударил еще?— сука не орала.—?Ори, тварь! —?Он сгреб ее волосы хищной пятерней и рванул голову назад, продолжая трахать.Сука начал кричать. Ее голос был низким, хриплым от боли…Его фантазия пасовала; ему некогда было думать?— он не мог почувствовать удовлетворения: трахнуть в жопу блудливую тупую суку было мало! Она не усвоит! А вставлять свой член в другое место ему было противно?— она не жена ему, а потаскуха!.. Его брезгливость сыграла с ним подлую шутку… Он в бессилии пытался придумать, как бы сделать ей еще больнее…В итоге он вгрызся в ее шею, сжимая зубы на мерзкой гнилой плоти, оставляя на ней свои вдавленные в кожу метки; потом пометил плечи?— все, до чего смог дотянуться…Все это время сука орала. Орала громко. Он не получал от ее ора никакого удовольствия: секс был тошнотворным, с привкусом бессилия от собственного позора.Он остановился, когда она обмякла, затем ногой вытолкнул ее под зад из-под себя, скинул на пол, к окну, и заснул тяжелым сном без сновидений…