Свои люди (Кларк/Лекса) (1/1)

― Emptiness is always the beginning of the end. ?Отец когда-то сказал мне, что только отпустив мы перестаем чувствовать боль. Мы смиряемся только тогда, когда последние остатки чувств навсегда покидают наше сердце, и лишь после этого человек уходит. Мы освобождаемся. Всю свою сознательную жизнь я училась отпускать людей. Жизнь в Космосе не предусматривала лишь одного ― умения идти вперед, когда внутри все разрывается на части. Когда моего отца поглотила тьма, я не почувствовала ничего, лишь услышала его голос у себя в голове, воспроизвела в памяти его улыбку и нежное, сказанное в мои такие далекие теперь десять ?Ты переживешь это, Кларк. Станет легче?. Его больше не было. Миллионы мыслей промелькнули в сознании за долю секунды, и я вдруг закричала, пытаясь вырваться из объятий матери, внезапно осознавая, что больше никто и никогда не скажет мне этих слов. Не так. Джереми учился со мной в одном классе. Кажется, мы почти не говорили друг с другом, лишь однажды за завтраком он подбежал ко мне и легонько дернул за косичку, вызывая одобрительный смех за соседним столом. Ему вовсе не хотелось обижать меня. Возможно, он просто поспорил с ними, или задолжал забияке Мерфи желание, но уж точно не сумел бы сделать это осознанно. Меня всегда удивляла привычка людей делать и говорить то, чего они на самом деле не хотят. Взгляд Джереми уже через пару дней встретился с моим ― холодным и осуждающим, и я видела, как он смутился, уткнувшись в тетрадку. А потом внезапно подсел ко мне следующим утром и подарил сделанного из бумаги журавлика. В мои четырнадцать Джереми не стало. Отец говорил, что его поймали за воровство и отправили в тюрьму, из которой никто и никогда не возвращался. Мне стоило больших усилий не вскрикнуть, когда папа поставил передо мной сделанного наспех и оттого немного помятого журавлика. ?Прости?, ― писал Джереми корявым почерком в уголке крыла, и я так много раз перечитывала это ?прости?, что однажды едва не подралась с Мерфи, когда тот попытался выхватить журавлика из моих рук. Уже тогда мне стало отчетливо ясно, что я, возможно, никогда не научусь отпускать людей. ***Все вокруг меня рушилось на части. Нам оставалось жить не больше пяти месяцев, но Рейвен говорила, что мы можем не уложиться и в два. Над нами снова висела угроза выживания, снова война, снова перспектива кем-то жертвовать… Земля больше не казалась домом. Лежа на кровати, я чувствовала, как бегут по щекам обжигающие слезы. Плакать было не самым лучшим решением, учитывая происходящее, но я слишком долго ощущала потребность быть сильной, глядя в глаза Беллами, мамы, Кейна и остальных ― всех, кто зависел от меня. Всех, ради кого приходилось быть сильной. Сейчас в комнате было тихо. Железные стены не пропускали голоса людей, приятный полумрак разбавлял лишь тусклый свет луны, которую то и дело затягивали темные тучи. Собирался дождь. Рейвен говорила, что мы еще недолго сможем наслаждаться им без радиации, и я мысленно прощалась со звуком падающих капель, иногда принимаясь считать их и наблюдая, как они скатываются по толстой поверхности стекла. Здесь, в железной комнате, среди старой мебели и в едва слышном шуме дождя мне не нужно было быть сильной. Здесь и сейчас я вдруг остро ощущала, как болит все внутри от наплыва мыслей, как рушатся барьеры и преграды, и от одного лишь образа Лексы, лежащей рядом со мной, мне становится нечем дышать. Мне не нужно было пламя, чтобы помнить о ней. Порой мне казалось, что я не сумею избавиться от ее улыбки, которая врезалась в память, огненным обручем сжимая сердце всякий раз, когда я вспоминала ее. Она терпеть не могла дождь, и в тот день, когда мы лежали в кровати, обнявшись, на небе светило солнце, будто бы в память об этой маленькой детали, которую теперь мне предстояло выкинуть из головы вместе с образом Хеды, чтобы жить. ***Мама однажды сказала мне, что мы должны уметь смиряться. Нам предстоит много всего пройти, нам предстоит выживание и вечная борьба со смертью, которая так и норовит схватить. Нам предстоит иметь дело с вещами и ситуациями, от которых холодеет все внутри, принимать решения, которые изменят нашу жизнь, и с последствиями которых нужно будет смириться. Нужно быть гибче. Уметь принимать тот факт, что не все будет так, как ты хочешь, как ни старайся. И нужно уметь отпускать. Опять это чертово слово. Журавлик Джереми все еще лежит между страницами потрепанной книги, которую я случайно нашла в своем рюкзаке совсем недавно. Маленький сборник стихов и маленькая потрепанная бумажная птичка, отчего-то заставляющая меня вновь вспомнить о кареглазом мальчике, с которым мы однажды планировали пожениться. Джереми смеялся, говоря о том, что мне совершенно не идет белый, и что я буду ужасно смотреться в платье матери, потому что оно потрепанное и немного меня полнит. Я обижалась, вспоминая, как любила рассматривать фотографию родителей, где мой отец прижимает к себе маму, совершенно не обращая внимания ни на платье, ни на фотографа. ***Мне бы хотелось, чтобы у нас с Лексой была фотография. Портрет, нарисованный когда-то в ее гостиной, затерялся в комнатах Полиса, и мне было до чертиков страшно, что воспоминания о ней потускнеют и уйдут, затеряются среди огромного количества информации, которую ежедневно впитывает мозг, и я забуду ее смех, который услышала лишь раз, в нашу последнюю ночь, ее улыбку, полную искреннего счастья и спокойствия в те моменты, когда она смотрела на наши переплетенные пальцы, не говоря ни слова. Самым страшным было осознание того, что чувства к ней постепенно уйдут. И я забуду, отпустив, человека, который перевернул мой мир, ворвался в него так же внезапно, как и ушел. Я никогда не понимала, вплоть до этого момента, что вместе с ней ушла какая-то часть меня, и я снова остаюсь одна, окруженная кучей людей, готовых сочувствовать и помогать, бороться и воевать ради меня, но к которым я не чувствую ничего, кроме благодарности и уважения. И нет никого, к кому бы рвалась душа и чья едва заметная улыбка значила бы так много...Ее больше нет. ***Вы когда-нибудь чувствовали себя одиноким? Среди огромного количества людей, среди постоянного движения и толпы, суматохи, вечных проблем и чужого счастья? Чувствовали ли вы, что даже с самыми близкими людьми вы не можете до конца быть самим собой, что даже они, ваша семья, на самом деле совсем не знают вас, ожидая от вас чего-то совсем иного, к чему не лежит душа? Чувствовали ли вы, как все внутри замирает от мысли, что вы потеряли кого-то, кто изменил это? ***Образ Лексы постоянно встает у меня перед глазами. О ней напоминает все, весь Полис, каждая комната и каждая улочка, и хочется закрыть глаза, зажмуриться, чтобы перестать помнить. Наша память ― странная штука. Кто-то мудрый однажды сказал: ?Все, что тебя не убивает, делает тебя сильнее?, и я свято следовала этой цитате до тех пор, пока тело умирающей девушки не обмякло в моих руках. Я все еще ощущаю, как липнут к мягкой постели влажные от черной крови ладони и как что-то внутри меня ломается, когда до помутневшего от боли сознания доходит: мертва. Она. Не. Вернется. Она не оставила после себя ничего, и мне иногда хочется, чтобы чертов журавлик Джереми принадлежал ей. Я начинаю осознавать, что какими бы болезненными не были воспоминания, я никогда и ни за что не смогу от них отказаться. "Она была особенной"***Иногда мне кажется, что я никогда не смогу последовать совету отца и двигаться дальше. Часть меня как будто навсегда осталась в той комнате, с ней. И мне не стыдно признавать свою слабость, больше нет. Отпускать людей ― это дар. Искусство, которому я никогда не смогу научиться. Воспоминания иногда накрывают с головой, но в них, в этих моментах ― моя сила и спасение. Лежа в кровати, я снова слушаю, как капли дождя барабанят по стеклу. Все быстрее и быстрее. Иногда мне чудятся ее объятия, ее прикосновения к моей ладони, и я отчетливо вижу улыбку на губах Лексы. Мне не больно, не страшно, не обидно. Все прошло, как пройдет дождь, омывающий землю за окном. И однажды выглянет солнце, напомнив мне о девушке, которую я с уверенностью могу назвать ?своей?. Один человек способен перевернуть ваш мир, показать вам самих себя, принять вас и любить вас так, как не любил никто. Всегда.