2. О семье (1/1)
И вот, я уже десять лет, как герой. Достиг восемьдесят третьего уровня. И все благодаря Великой. Она смотрит за мной и направляет на дела праведные. А я просто верю. У меня есть все для счастья: Великая, Филя, Нафаня. Мы - семья. Да, довольно странная. Но мы к этому привыкли. Иногда я навещаю матушку в Торгбурге. Приношу ей диковинки всякие. А она лишь вздыхает и говорит, что я бесполезный оглоед-бездельник. Она меня никогда не хвалит! Говорит, даже бурундук-шатун умнее меня, и лучше бы, если бы ее сыном был ядренорог. - Маменька, но я сам построил храм! И ковчег... - А погреб ты когда выроешь? Только монстров всяких злющих откапываешь! - сердилась она, размахивая кулаком, - Мне в твоем идиотском храме картошку хранить? А кто обещал сделать за домом новый туалет? Или, думаешь, я буду справлять нужду в бесполезном плавучем корыте, среди скотин всяких? Животновод фигов! Нет бы корову Зорьку доил! У меня уже все руки в мозолях! Не понимала матушка моей геройской доли. Не понимала! Ради Темнейшей и горы сверну! Важнее Великой никого нет! Но разве мог я злиться на человека, который подарил мне жизнь? Да, это был очень неловкий случай, когда я, движимый благородным желанием позаботиться, попытался выкопать за домом новый погреб, а из ямы вылез недружелюбно-настроенный Зомбаин. Проходящий возле калитки Бранвен помог справиться с напастью, и мы забили этого негодника в два злобных рыла и питомца. Только вот, потоптали в пылу сражения все матушкины грядки. Вы думаете, я не предлагал маменьке переехать в Годвилль, чтобы не таскаться каждый раз в Торгбург решать ее проблемы? В храме отличные комфортные комнаты. Там часто останавливаются мои друзья, или неохрамевшие согильдийцы. Она и слышать ничего не хотела! Наотрез отказывалась покидать родную хату. Но, уверен, даже, если бы я возвел храм Всемогущей рядом с этой избенкой, матушка все равно бы не ходила туда молиться, и просила бы перенести это "убожество" подальше от огорода. - Когда ты уже женишься! Двадцать восемь лет уже оболтусу! Мне внуки нужны! Я, между прочим, не собираюсь жить вечно! - бурчала матушка, с презрением наливая моему злосю молоко в чан. - Ну, наверное, никогда, - отвечал я, сердясь на то, что она постоянно задает такие вопросы. Может, выкрасть какого-нибудь ребеночка, притащить маменьке и сказать: "Вот он - мой сыночек! Воспитывай на здоровье, а я пойду!". Конечно "сыночек" будет орать и вырываться, и, чтобы он не проболтался, кто есть кто, пришлось бы отрезать ему язык... Но маменька была бы счастлива. Хотя бы десять минут. Радоваться дольше она не способна физически. Я засекал. - Что, девки не нравятся? Страшной больно, как Попингуй? Общаться не хотят? - косилась маменька с подозрением, поправляя грязный передник. Она, наверное, хотела исключить худшее. Которое подразумевало, что ее сын "из этих". Синих... Ой, то есть, голубых. Она даже посмотрела на Бранвена, который поедал баранки возле окна, запивая компотом. (Благодарность за то, что помог убить Зомбаина). Тот не понял этого взгляда и вопросительно глянул на меня. - Дело не в девушках, маменька, - заявлял я, не замечая, как та подрагивает. Мол, неужели дитятко и правда пошел по разноцветному пути? - А в чем-же? - в ее голосе показались нервные нотки. Она была готова закатить истерику, разнести дом вверх дном и прогнать меня вместе с предполагаемым "женишком". Не для того она меня рожала, чтобы сыночек вдруг геем стал и не обеспечил ее упитанным карапузиком. Я сидел и хлопал глазами. Звучит, наверное, как бред сумасшедшего, но люблю Великую больше всего на свете, а Великая любит меня. У нас все хорошо и взаимно (или так считал я один?). Моя ориентация - богосексуал! И плевать на то, что моя любимая кидается молниями, поджигает деревья и вечно встает не с той ноги. Темнейшая - лучшая! - Мужика, значит, себе нашел! - матушка скрутила кухонное полотенце бубликом и стала наступать, словно разъяренная Девятая Шпрота. - Чего? - не понял я, под неконтролируемое ржание Бранвена. - Мужеложец проклятый! - и она огрела меня полотенцем. Я вскочил с табуретки и принялся огибать стол, чтобы не попасть под новый удар. Уж что-что, а уворачиваться от ударов я научился! - Маменька! Меня не интересуют мужчины! Правда-правда!..Она опустила полотенце и стояла, тяжело дыша...Ну ее в пень! Не буду месяц навещать!У нас с Великой в Годвилле есть большой храм (состоящий не только из золотых кирпичей, потому что из тысячи кирпичиков вы вряд ли соберете что-то крупнее сарайчика). (Нанятые рабочие трудились над храмом, не покладая рук, придавая ему достойный вид, хоть и пришлось заплатить им больше, чем я приношу из подземелий за раз.) Народ приходит, молится Темнейшей. Она радуется там у себя на Облаке, меньше шпыняет молниями, а я получаю опыт. Все довольны. Все счастливы. Еще у меня есть ковчег, который строился долго и упорно из бревен дерева гофер. Прихожане часто приносили эти бревна прямо в храм, некоторые я даже находил (и до сих пор нахожу) в своей кровати. Но с бревном спать, это конечно - удовольствие еще то. Оно жесткое, да и занозы оставляет, если обнять. (И кто в здравом уме будет обниматься с бревном?) Поэтому я обычно скидывал их на пол. Дрых. Потом тащил бревно на верфь. Там меня встречала орава бобров, сдерживающих обещание, и вездекот Нафаня, радостно выпрыгивающий из построенной части ковчега. Бедняга получил боевую травму в сражении с коварным монстром, поэтому остался без передней лапки и одной почки. (Ветеринар отказался пришивать ему мою (Несмотря на то, что я мог отрастить себе новую), констатируя тот факт, что покалеченный вездекот больше не сможет участвовать в выставках и набирать опыт). Я прогуливался по верфи, вдыхая соленый морской воздух и слушая крики упитанных чаек, которых некоторые герои ловили себе в запас продуктов, когда отправлялись в заплыв. Ночью над Годвиллем прошла сильная гроза. Я ворочался, не мог уснуть, уткнувшись в шерстку моего злося Фили, занявшего больше половины кровати. И зачем я его приучил спать вместе со мной? Надо отдать питомцу должное, он старался не упираться мне в голову своими рогами. Весь день меня не покидало беспокойство. Синий кирпичик праны, намоленный посетителями храма, отказался уноситься ввысь. Это было очень странно. Что случилось? Все ли в порядке с моей Богиней? Я с волнением посмотрел вверх, уткнувшись взглядом в позолоченный потолок, и спросил, сделав запись в дневнике: "Темнейшая, с тобой все хорошо? Может, тебе нездоровится? Ответь, пожалуйста". Но никаких знаков свыше не последовало. Синий кирпичик праны, лежащий в моей руке, был мягкий и пульсировал чем-то тёплым. Я был бы сейчас рад даже простому удару молнии, или упавшей сверху наковальне (от которой бы увернулся). Что-то не так. С этим стоит разобраться!