Маленькая обиженная девочка (1/1)

Элизабет не первый раз наблюдала из-за стекла комнату для допросов. Все свои задачи на этом месте она решала обычно без особого напряжения, совершенно хладнокровно складывая, записывая, анализируя. Сегодня же она с трудом заставляла себя сосредоточиться, так сильно она нервничала. Дрожь пробегала по всему телу. Следующая порция кофе сделает только хуже, решила Лиз. Кружка была отставлена от ноутбука подальше. Зная о своей хронической способности к проливанию кофе на клавиатуру, она приняла необходимые меры. За столом в допросной сидела девушка, лет тридцати. Среднего роста, худощавая. Цвет волос был бы даже красив, практически каштановый. Но сами волосы имели довольно безжизненный, неухоженный вид. Как будто их красили и завивали беспрестанно. ?Она сама не знает, чего хочет достичь, очевидно, перекрашивая их раз за разом?. Руки девушки не могли лежать на месте. Она постоянно меняла позу, и руки теребили ее и без того взъерошенную шевелюру. Глаза ее были весьма необычны, Элизабет не смогла припомнить, чтобы еще у кого-то встречала такой необычный разрез глаз?— их внешние уголки были слегка приподняты к бровям. В другой ситуации девушку можно было бы назвать даже симпатичной. А сейчас эти серые глаза выражали испуг маленького мышонка, который только что ощутил щелчок дверцы мышеловки за своим хвостом. ?А как бы ты хотела, мелкая тварь?????— вот всё, что сейчас могла сформулировать Элизабет. Очевидно, Купер понимал, что допрашивать задержанную будет кто угодно, но не Лиз, заранее прочтя этот шикарный вопрос в глазах Элизабет. В комнату зашел Ресслер, и приготовился задавать вопросы. Элизабет выдохнула. Ресслер в самых жутких ситуациях обладал способностью действовать как легкое седативное, и Лиз смогла все же расслабиться и унять дрожь. ?— Назовите ваше имя, мисс?— спросил Ресслер, подвигая одну из принесенных кружек с горячим шоколадом своей собеседнице. ?— Дженнифер. Дженнифер Хайленд. ?— Дженнифер, значит, это вы попросили позвонить в полицию, и передали девушке приметы человека, которого должны были задержать полицейские? Вы сообщили, что он будет вооружен? ?— Да, но… ?— Знали ли вы в тот момент, что этот джентльмен является вашим отцом? ?— Да, конечно, я знала. ?— А что еще вы знали о своем отце? ?— То, что он оставил меня с матерью, не совсем здоровой матерью. Исчез из нашей жизни. ?— В этом и состоит его преступление? ?— Разве этого мало? ?— Предположим, однако, что этого мало было бы для полицейских. ?— Мне много рассказывала о нем моя мать. Иногда, когда она… была немного не в себе, страшным шепотом рассказывала истории, все время повторяя, что не должна этого говорить, но… под действием алкоголя и различных таблеток, постепенно рассказывала то, что я не должна была знать, никто не должен быть узнать. ?— Дженнифер, твои родители расстались уже очень давно, так что даже странно, что такого могла рассказать тебе твоя мать? ?— Да, вы правы, по сути, ее рассказы были об одном и том же?— это его измена. Страшная, двойная измена?— говорила она,?— Поначалу, я плохо понимала суть ее бредовых и сбивчивых рассказов. Я была еще слишком мала. Но я росла, мне становилось интересно, что же во всем этом правда?— я видела, что она могла многие вещи просто выдумать. Она выдумывала много историй?— о соседях, о их гостях, о родственниках соседей. Дженнифер облизала пересохшие губы, и ее рука непроизвольно потянулась к кружке с шоколадом. Ресслер с удивлением отметил, что не зря Элизабет настояла, чтобы Дональд взял в допросную не кофе, не черный кофе, как обычно, или чай, а именно шоколад. Отлично пахнущий, напоминающий о завтраках в детстве перед школой, или зимних вечерах, после шумной и веселой прогулки. ?— Но, вы правы. Моя мать знала не так много. Гораздо больше я узнала от одного человека, с которым я познакомилась несколько месяцев назад в баре, где я работала официанткой. ?— А почему вы вообще стали слушать незнакомого человека, поверили ему? ?— Наверное, это случилось потому, что мне так хотелось узнать о нем хоть что-то, а мать говорила только плохое. ?— Как звали этого человека? ?— Он представился как Джордж Грин. Поначалу, он просто стал постоянным посетителем, мы обменивались обычными приветствиями. Потом, начал задавать вопросы обо мне, о моей семье. Однажды, пришел довольно поздно, и заметил, что такой симпатичной девушке довольно опасно работать до ночи. И, будь у меня хороший отец, он не допустил бы такого. Я к тому времени уже привыкла к графику работы, но, признаюсь, не любила ночные смены, и изрядно перепивших клиентов, если честно. Немного примиряли меня с этими неудобствами иногда очень неплохие чаевые. Потому, бросить эту работу было страшновато. ?— А что Ваша мать, она не могла повлиять на выбор работы? Не настаивала на учебе? ?— Нет. Казалось, ей было все равно. Иногда у нее возникал интерес к моей жизни, она начинала часто звонить, приезжать, давать кучу советов. Но, пожалуй, было легче, когда она этого не делала. ?— Так почему же Вы позвонили в полицию? Кажется, ваша жизнь была не так уж ужасна. В чем именно Вы винили отца? Что Вы помнили о нем, если были довольно малы? Он был настолько плохим отцом? —?Ресслер невольно бросил взгляд на стеклянную перегородку допросной. Он с трудом мог представить палитру чувств Элизабет, но продолжал задавать вопросы?— это просто было его работой. ?— Да в том то всё и дело, что он был хорошим отцом! Я запомнила его таким. И мать, когда он был рядом, была спокойной, ее нервные срывы были реже. Он делал все так, чтобы я была счастлива, я помню некоторые моменты особенно отчетливо. Так, когда меня отвели в студию балета, мать отнеслась к этому довольно скептически. ?Ты посмотри,?— говорила она ему почти шепотом,?— там девочки?— готовые балерины! Как они тянут ручки и ножки, какие у них идеальные пропорции. А наша Джен… ну, нет у нее задатков!? Но отец никогда не критиковал. Он с упорством отвозил меня на занятия, ждал их окончания, а по пути домой мы могли всю дорогу напевать мелодию, под которую мы только что занимались в балетном классе. Я могла танцевать в любое время дня. Но, не могу сказать, что чувствовала себя очень уверенно. Перед выступлениями страх сковывал меня, и я боялась, что это все может испортить. Мой страх так и лез наружу. Однако, отец сделал все, чтобы меня включили в основной состав вальса цветов из балета ?Щелкунчик?. На сцене вдруг оцепенение куда-то улетучилось, я растворилась в чудесных звуках музыки, и, казалось, я танцую ничуть не хуже других! Я видела глаза отца, как он гордился мной в тот вечер. Он был хорошим отцом, очень хорошим! Вся беда в том, что он вдруг решил перестать им быть?— вот в чем его вина. И никто, слышите, никто больше не говорил мне, что я лучшая! Мистер Грин приходил чуть ли не каждый вечер. Он все время намекал, что я слишком не люблю себя, если позволяю клиентам так обращаться с собой. Позволяю хозяину очень часто ставить себя в ночные смены. И никто не заботится обо мне. А ведь мог бы, и должен бы. Ведь у каждой девочки есть отец, который просто обязан заботиться о ней, пока та не встретит достойного мужчину, чтобы выйти за него замуж. Такие рассуждения были немного забавны, так мне казалось поначалу. Эти стереотипы казались устаревшими, феминизм?— вот новейшая женская религия, к которой слишком легко примкнуть, она изрядно щекочет женское самолюбие. В конце концов, я тоже стала соглашаться со словами мистера Грина. А когда, в довершение ко всему, он сказал, что так вышло, что он совершенно случайно знает моего отца, где он скрывается, и какими возможностями он обладает, я и впрямь стала чувствовать себя бедным, брошенным, обездоленным ребенком. ?— Это достаточная причина, чтобы пожелать ему быть приговоренным к смертной казни? —?твердо спросил Ресслер. Дженнифер молчала. Она закрыла лицо руками. Было ли это раскаянием, кто знает. Она не могла бы сказать, сколько времени прошло с того момента, как осталась одна в комнате. Ресслер вышел. А когда вернулся, то совершенно неожиданно сообщил, что более ее никто не задерживает, ее вывезут в город, и оставят там, где она скажет. Только на глазах ее будет повязка.- Мы не можем никак наказать ее, но, думаю, она сама будет винить себя всю оставшуюся жизнь, ведь осталось же в ней что-то человеческое,?— попробовал утешить Ресслер Элизабет, вернувшись через некоторое время,?— А мы проследим, куда она направится в отчаянии. Возможно, с ней захочет встретиться загадочный мистер Грин. Элизабет не могла ничего ответить. Ком в горле не давал. Дон обхватил ее за плечи, и решительно проводил до машины. Кто там утверждает, что женщина, когда молчит, это даже хорошо? Уже практически доехав до дома, Элизабет нарушила это тягостное молчание. ?— Дон, я не смогу сидеть сложа руки! Обязательно позвони мне, когда наружная слежка приведет к какому-нибудь результату, договорились? Неожиданно ответом на вопрос Элизабет стал звонок Арама. Джен направилась не куда-нибудь, а к себе на работу. Там бармен передал ей конверт. Торопливо вскрыв его и прочитав содержимое, она быстро покинула бар. Взяла свою машину, и сейчас за ней следует машина ФБР. ?— Скинь нам картинку, мы едем. Разворачивай, Ресслер. ?— Так, давай не будем торопиться. Мы можем спугнуть Дженнифер, и, что самое досадное?— мистера Грина, надеюсь, эта записка была от него. Ясно, что это он, сыграв роль своеобразного змия-искусителя, заставил девушку предать свои самые светлые воспоминания детства. ?— Не смей выдумывать ей оправдания. Просто не смей. ?— Рад тебе, хорошо, что ты вернулась. Та молчаливая девушка, сидевшая тут не так давно, была немного похожа на Элизабет, но я уже начинал ее бояться,?— довольно высказался Ресслер,?— поехали!