1 часть (1/1)

В комнате полумрак, единственная свеча почти догорела, но даже так Ингвар видит бесовский блеск тёмных глаз, только увлажненных губ, свежих чернильных пятен на тонких запястьях. Касается горячей щеки, ползёт ладонью ко лбу, чуть ли не беспокойно, успокаивается и гладит скулы. Улыбается устало.Памир, растрёпанный в своей занятости, в ослабленном одеянии, обнажающем острые ключицы, смотрит снизу-вверх, прерывисто дышит, вдыхает всё, всего, без остатка, запах кузни, железа, мяса и множества огней севера. Обводит дрожащими пальцами татуировки, голубые, пылающие. Впитывая каждую частичку, каждую крапинку и каждую связку в длинных косах?— до единой тугих, растрепать которые невозможно, а расплести не позволяют, перехватывая.—?Что они значат?Сбивчиво, возбужденно, едва не падая и до неузнавания хрипло. Ингвар теснит к столу, глядит через плечо, на листок, исписанный витиеватым, кое-где волнообразным почерком. Поддерживает, сдвигая свечу и бумаги в сторону, так, что края мажет воском и предаёт?— следом?— огню, из-за чего на бледной коже тени пляшут, дико, первозданно. Чувствует запах сожженного, чернил и?— слишком ясно?— султанский во всём его многообразии. Султан пахнет бергамотом и мускусом, тогда как султанша?— свежей выпечкой и мандаринами, а переплетается всё это в нечто странное, неестественное, а оттого?— отторгающее. Ингвар не отвечает, касается губ и садит на стол, скользя под камзол ниже, к липкой, обжигающей коже. Проводит по рёбрам, вверх, надавливает на солнечное сплетение и спускается стремительно, к животу, поясу. Прерывает поцелуй и отстраняется.—?Ненасытное создание.Щекочуще-ласково, шутливо, но Памир кусает губы, отводит взгляд и спускается, поправляя одеяние. Всё его существо горит смятением, стыдом и растоптанной гордостью?— тем, что как раз-таки ценится. Проводит по волосам, в тщетной попытке выравнять дыхание.—?Я… прости.Ингвар улыбается уголками, смотрит на собранного поэта и чернеющие угли его очередной поэмы. А затем выходит, прикрыв за собой двери.Морозный воздух остужает пыл и уносит снегом все мешающие мысли. Ингвар решает идти к кузне, поработать еще немного, но останавливается, оборачиваясь, зная.Памир вылетает стремительно, едва ли не подскальзывается, но успевает ухватиться за ручку. Смотрит прямо, жалобным щенком, весь красный и с едва заметными белыми крапинками в растрёпанных волосах и длинных ресницах.—?Останься. Пожалуйста. Ты нужен мне. По-настоящему.Ингвар понимает, тяжело, всматривается пару секунд, пристально, сурово и загоняет, потому что заболеет ещё***Ему бы писать, без перерывов, три ночи и три дня, про них одних, чтобы на тридцать страниц мелкого почерка, излагая всю душу и вырезая в истории. Писать про взаимоотношения, собственную глупость в желании познать всё, много, сразу, про переступление через себя и отказ от принципов коренной родины. Но Памир не пишет, лежит, в крепких жарких объятиях и запоминает образ. Чужеродный, грозный, немного морозный, но при этом удивительно согревающий. Вдыхает запах и рассматривает косы, тугие, непонятно для чего заплетенные, не глазами, а подушечками пальцев, потому что свеча почти догорела, чувствуя тянущуюся боль на коже левой кисти и жар в теле, отдающий в голову далёким набатом.Ингвар прислушивается. К ощущениям, к треску догораемой бумаги, движениям тела рядом. Общую тишину разбавляет хриплое дыхание, и он почти укутывает поэта в собственную шубу. За окном, насколько он может судить, бушует настоящая буря, а глубоко в душе сердце защемляет от женской сентиментальности. И удивительно сложно судить, нормально ли это.***Когда они с Феттан, после нескольких часов учений, остаются одни, она садится прямо на пол и смотрит, пытливо, ребёнком, прикусывая губу. Памир же, младше на шесть лет, недоуменно выгибает бровь, собирая листы в стопку. Откладывает в сторону, начиная расставлять книги.—?Расскажи, как так случилось.—?Нет.Не хочет, потому что об этом узнают всё читающие, хоть немного знакомые и вообще те, кто считает неоспоримым идеалом и следует учениям, а не потому, что выбилось из памяти. Такое не выбьется никогда, удержится с жесточайшим боем и напомнит о себе в минуты особой тяжести. Редкое, особенное, сильное настолько, насколько возможно.Первый взгляд, воин в рогатом шлеме, со щитом, в устрашающей шкуре, послушно вставший на колено и обнаживший белоснежные зубы. Первое слово. Туника мала, подчёркивает, вызывает то, что не нужно никому, притягивает внимание, а косички болтаются до странности смешно, а голос звучный, воинственный, таким бы только кличать да кличать. Первое прикосновение. Невинная просьба, тяжесть острого оружия, обнаженные знаками, горящие голубым огнём, руки, жар цепких пальцев, сопровождаемый светом небесных осколков, долгим и пристальным. Первое замедление сердечных биений, когда просишь рассказать, показать, научить некоторым изречениям. Первый перехват дыхания, сопровождаемый дикими, отточенными движениями, точными взмахами и едва ли не лишением пряди волос. Первое наслаждение, совместное, вызванное пьяной, выставленной напоказ проницательностью, мимир, я вижу и слышу больше, чем ты себе представляешь, уверенные прикосновения, мрачность темноты одной из комнат, сияющие огни небесных осколков.—?Почему?—?Пока не услышу, что с тобой случилось, не расскажу.Феттан замолкает, Памир довольно улыбается и машет ей на прощание. Идёт по снежным улочкам столицы, натягивает капюшон, сильнее, чтоб не узнали, спешит во дворец, по пути наталкиваясь на султаншу. Живописную и прекрасную, сейчас же ещё и светящуюся тысячей светлячков, в простой одежде под руку с надежным, самым лучшим Давутом. Улыбается, приветствуя кивком, стремится по протоптанным дорожкам дальше, полный тёплых воспоминаний и волшебного вкуса мандаринов.Зима?— время года особенное, трепетное, такое, что хочется запечатлеть в очередной поэме, предварительно конечно же?— удивленный Памир хватается за крепкую руку своего спасителя?— сделав главным героем славного викинга.