двадцать три. все хорошо, любовь моя? (1/1)

Генрих вернулся из Рима с отказом о разводе и полной уверенностью в том, что его жена должна умереть. Екатерине суждено было повторить судьбу некоторых из жён королей прошлого, супруг короля Англии Генриха VIII Тюдора ― когда жена становится неугодной, её обвиняют в прелюбодеянии, что было равносильно измене. Была горькая ирония в том, что приехавшие на её выручку родственники сравнили королеву с жёнами Генриха Тюдора. Горькая ирония и злая насмешка.Однако была одна проблема ― никто на роль её любовника не подходил. Екатерина, какой бы жестокой и властолюбивой гордячкой не была, не стала бы изменять своему мужу. Генрих прекрасно это знал, и судорожно подбирал пути решения непростой ситуации, не зная, что она скоро разрешится самым неприятным образом.Вместе с тем, во Францию короля так же вернули слухи. Слухи о том, что его сын Себастьян сходит с ума. Баш уже сделал несколько из ряда вон выходящих поступков ― во время приёма поданных он внезапно вскочил с места и закричал на кого-то, стал размахивать мечом, чуть не изрубив графа Гуга. Мария и его телохранитель с трудом успокоили регента. Второй случай не был таким вызывающим, но ещё более пугающим ― одна из служанок увидела, как Себастьян медленно долбится лбом о стену, на которой уже осталось кровавое пятно из разбитого лба.К этим проблемам прибавлялись ещё и письма, которые получил граф Гуга, и которые тут же получили широкую огласку. Себастьян помог сбежавшей девушке, которую обвинили в воровстве, потому что она была его кузиной, дочерью сводного брата Дианы де Пуатье, казненного по обвинению в еретичестве. Тут Генрих даже возразить не мог ― он сам лично присутствовал на казни еретика и хорошо это помнил.Поэтому во Францию король вернулся раздробленным ― иначе и не сказать.А его дочь продолжала действовать. Аккуратно и изворотливо, как настоящая кобра, Серсея сделала ещё несколько вещей, помимо того, что один из подкупленных пажей продолжал подливать яд Нострадамуса в свечи в комнате бастарда-братца. Некоторые из людей Габриеля теперь служили во дворце, приставленные стражами к королеве-матери и, по просьбе самой Екатерины, к Карлу и малышам Генриху и Эркюлю, чтобы никто не мог навредить им ради нового престолонаследия.Серсея выжидала, теперь это делали все. Двор затаился в ожидании бури, но что девушка не могла остановить ― собственную беременность. Она крепилась, как могла, но волнения не проходили просто так, даже если пока всё шло по плану. Больше она не полнела, наполовину преодолев болезненную худобу. Ела достаточно, но волнения быстро источали её. Франциск всё-таки собирался уехать на пару дней, и сестра видела, как с каждым днем все больше на него давят сцены дворца, и, что самое ужасное, с каждым новым взглядом на Марию и Себастьяна его захватывала всё большая злость. Они забрали будущее у него, у его матери и его младших братьев, и ходили по двору, словно хозяева. Он этого не мог простить.Серсею же не оставляли слова Нострадамуса о том, что она нашла лазейку. Пока что ничего такого она не видела, а муж упрямо продолжал говорить о гибели дофина при союзе с молодой королевой. Правда, он успокаивал жену тем, что видения становятся всё менее четкими, что значит, что скоро будущее изменится, но Серсея пока не видела своей роли в этом.Генрих захотел увидеть дочь только спустя несколько дней после своего возвращения. Серсея не знала, почему это отец не спешит кидаться обвинениями ― ждал чего-то, или помнил, чем закончилась их последняя встреча. Он, может, и верил Екатерине во многом, доверял, но точно знал, что за детей королева готова убить самого Дьявола, и если с Серсеей что-то случится из-за неосторожности её отца, Екатерина уничтожит его. Или это сделает Нострадамус ― не так изощренно, как королева, конечно, прорицатель не обладал женской изящностью отравительниц, конец короля будет быстрым и безболезненным, и всё-таки это будет концом. А всё ― из-за дочери, которую Генрих не сберёг. Возможно, поэтому он не спешил встречаться с ней, после короткой встречи во дворе по приезду, где Серсея обязана была быть. Ждал, пока его злость уляжется, и он сможет быть чуть более вменяемым. Она вошла в его комнату, легкая, как свежий весенний ветерок, и такая же холодная, как морской бриз. Спина ровная, походка плавная, а сама Серсея сегодня напоминала красивую куклу больше, чем обычно. Новое платье, сшитое по фасону, которому дочь сейчас отдавала предпочтение ― с широкими руками и множеством складок, Генрих подмечал эти детали.Платье состояло из верхнего платья из тонкого шелка, корсета и нижней юбки из плотной ткани чуть ниже колен. Верхнее одеяние запахивалось налево и перехватывалось на талии кольчужно-металлическим поясом, похожим на доспех, при этом крой платья приталенный. Многослойная одежда с вышитым воротом и прямыми длинными рукавами. Юбка украшена куполообразными вставками из контрастной ткани с монохромным цветочным узором.Платье это было голубым, Серсея отдавала предпочтение этому цвету с недавних пор, и Генрих так и не разгадал эту загадку. Яркая и красочная вышитая птица среди лилий создавала мягкий, дружелюбный и женственный образ, скрывая амбиции Серсеи, хорошо известные её отцу. Но смотря на лилии ― геральдические лилии Медичи, не Валуа ― король вспомнил об интригах дочери, скрывающимися за безобидным щебетанием.― Отец, ты хотел меня видеть.Серсея была его слабостью, и Генрих никогда этого не скрывал. Он любил в дочери всё ― её повадки, её характер, её красоту, её прямолинейность, её изощрённость, её изворотливость. Всё! Всё это почему-то вызывало в нём дикий восторг, и даже его отец ― король Франциск ― как-то сказал, что если Серсея играя подожжёт дворец, Генрих не сможет и словом отругать любимую малышку. Молодой дофин тогда ничего не смог возразить королю ― он был прав. Серсею он любил больше всех своих детей, больше Себастьяна. Больше фаворитки и больше жены… и иногда Генрих думал, что любил Серсею больше короны.От того её почти преступное равнодушие к нему больно ранило.Серсея всегда относилась к отцу с любовью, но её любовь была настороженной, недоверчивой. Сначала Генрих списывал всё на присутствие Дианы рядом ― никого Серсея ненавидела так же сильно и так же рьяно, как свою мать, и, вероятно, она не могла простить отцу то, что эту фаворитку он превозносит, а женщину, которую принцесса почитала как мать, принижает и унижает. Что же, на это у Серсеи были права, и Генрих думал, что с годами это сгладится. Но этого так и не произошло. Он не отстранял от себя Диану, а Серсея не хотела быть рядом с этой женщиной, и поэтому отношения Генриха с любимой дочерью были далекими.Потом ― она любила Екатерину больше него, и это почему-то всегда ранило Генриха сильнее всего. У него было двенадцать детей в общей сложности, десять из них родила Екатерина, и Генрих понимал, что мать участвует в их жизни больше венценосного отца, и даже то, что сейчас Франциск открыто шел против него ради матери не ранило так больно, как ярость Серсеи. Когда она родилась, и Диана отказалась от дочери, Генрих даже был рад этому ― наконец-то, эта девочка будет только его, только его дочкой, верной и преданной помощницей, поддержкой, той самой, о которой он мечтал. Но ей нужна была мать, и Екатерина стала ею для новорождённой принцессы. И стала для Серсеи важнее отца. Генрих всегда ревновал Серсею сильнее всего.И сейчас ― Генрих собирался казнить Екатерину, устроить узаконенное убийство, лишить Франциска престола, а этого брата Серсея любила больше всех. Генрих понимал, почему дочь его презирает, и всё равно не мог с этим смириться. Он хотел, чтобы Серсея его любила, а она его ненавидела. ― Что ты сделала со своим братом? ― прямо спросил он. Король не верил, что Баш мог сойти с ума просто так. Конечно, такое резкое изменение образа жизни могло пошатнуть юношу, но всё-таки ему слабо верилось в слухи про жертвоприношение, свидетелем которой стал Себастьян. Он знал, что Диана была еретичкой, и иногда задумывался ― а не знает ли старший сын больше, чем положено доброму католику? Не делает ли он что-то ужасное, как эти звери?В своё царствование он огнём и мечом преследовал усиливавшийся в стране протестантизм. Что же говорить о еретиках? Если бы Генрих мог, он на всех бы них обрушил небесный огонь и уничтожил, как Господь уничтожил Содом и Гоморру ― за распутство, за олицетворение высшей степени греховности.Мысли путались, Генрих и мог, и не хотел верить. Если это и вправду интриги Серсеи, то дочь была потрясающая, обыгрывала Генриха на несколько десятков шагов.― С Франциском что-то случилось? ― спросила она, наигранно приподняв бровь.― Нет, я говорю о Баше, ― слегка раздраженно поправил Генрих. Он ожидал, что дочь вспыхнет, как это всегда бывало, стоило ей напомнить, что Себастьян ей брат больше, нежели Франциск. Но Серсея его удивляет ― может, беременность сделала её спокойней, уравновешенной… или просто интриги Генриха надломили его дочь.Серсея улыбнулась. Её платье отражало положение Серсеи в этот момент: красивая женщина, она подавляет своё стремление к власти и признанию себя как равной в мире, где правят мужчины, вынуждая её оставаться в тени своего отца, короля над ней и всей страной. Серсея приняла как должное свою роль и своё место в крайне консервативном обществе и, тем не менее, добилась внушительной власти и влияния.― Себастьян мне не брат, ― поправляет она. ― Не смейте его называть моим братом.Дочь напоминала Генриху Алиенору Аквитанскую ― герцогиня Аквитании и Гаскони, королева Франции, одна из богатейших и наиболее влиятельных женщин Европы Высокого средневековья. Женщина удивительной красоты, характера и нравов, выделяющих её не только в ряду женщин-правителей своего времени, но и всей истории. Её описывали как несравненную женщину, красивую и целомудренную, могущественную и умеренную, скромную и красноречивую — наделённую качествами, которые крайне редко сочетаются в женщине.Что примечательно, Алеинора была графиней Пуатье, возможно, поэтому Генрих никогда не сравнивал дочь с ней вслух. Серсея непременно бы оскорбилась, и ― как уже случалось в детстве ― не разговаривала бы с ним месяц, а может даже дольше. Но Серсея напоминала эту великую женщину прошлого, и король ничего не мог с этим поделать.― Почему ты так не хочешь отдать ему трон? ― миролюбиво заметил Генрих. ― Тебя это не коснётся. Неужели ради любви к Франциску и Екатерине?Он сделал приглашающий жест, предлагая дочери присесть на кушетку, но та упрямо осталась на ногах. Генрих кинул взгляд на её живот, прикрытый платьем и длинными рукавами, что явно не понравилось его дочери. Серсея не хотела думать, что какие-то победы ей давались только из-за того, что она была в положении. Генриху подумалось, что при такой беременности, этот ребенок родится настоящим воином, бойцом.― В том числе, ― Серсея смахнула несуществующие пыль с вышитой на платье птицы. ― Отец, ты знаешь, что такое закон Фатиха?Генрих знал.― Закон братоубийства османской империи. Положение из Канун-наме, сборника законов, Мехмеда Фатиха. Оно позволяло тому из наследников османского трона, кто стал султаном, убить остальных ради общественного блага — предотвращения войн и смут, ― Генрих помолчал, а потом внезапно покачал головой. Серсея смотрела молча и испытывающее, и король понял, какую мысль пыталась донести дочь. ― Нет. Себастьян не тронет твоих братьев и тебя саму.― Я не боюсь, ― неожиданно сказала она, и её тонкие пальцы порхнули по обручальному кольцу, как символ власти и силы. ― Я теперь замужняя женщина, богатая замужняя женщина. Я просто уеду и всё. И Себастьян может не тронет своих братьев, а вот те, кто примут его сторону ― не уверена.― Прекрати, ― поморщился Генрих, но Серсея продолжала безжалостно давить, и королю становилось хуже с каждым словом, потому что он понимал, что слова дочери могут стать реальностью. Ужасной реальностью.― Они подстроят несчастные случаи ― сначала Франциску, изначально законному сыну и любимцу знати, потом уберут всех остальных, оставив только самого младшего, чтобы Себастьяна ни в чём не обвинили, но когда ― или если ― у Себастьяна и Марии появятся дети, и этому вашему сыну настанет конец, ― Генриха поражало, с какой точностью и методичностью наносила удары дочь, понимая, что так или иначе король волнуется о всех своих детях, и мысль о смерти доводят его до ступора. ― Подумайте о том, что ради одного незаконнорождённого сына вы придаёте всю свою семью. Доброго дня, папа.Она вышла, а Генрих ещё долго думал. Когда Екатерина родила ему первого сына, а потом рожала едва ли не каждый год нового отпрыска, Генрих дал себе обещания несмотря ни на что стать хорошим отцом. Или, по крайней мере ― неплохим. Он сам прекрасно помнил годы плена в детстве, находясь вместе со старшим братом дофином Франциском вместо отца при дворе короля Карла V Испанского в качестве заложника. Отец сбежал и жил в своём дворце, ни в чем себе не отказывая, ожидая, пока другие спасут его сыновей. Жизни брата Франциска может и ничего не угрожало, но Генрих был младшим сыном, и если что, ради устрашения французов именно ему бы отрезали ухо или пальцы ― ?посмотрите, если мы сделали это с младшим сыном, что помещает нам убить и дофина тоже??.Генрих обещал себе, что такого больше не случится, ни с его семьей. А теперь он сам подвешивал топор над шеей сына, с которым хотел сделать это меньше всего. Сталкивал его с Башем и ожидал, что Франциск покорно примет свою судьбу, а не поступит так, как сам Генрих ― отравит брата, чтобы избавиться от соперника. И кроме того, у Генриха в своё время не было рядом женщин наподобие Екатерины и Серсеи. Нет, он был женат, но Екатерина не напоминала ту фурию, которой была сейчас.При воспоминании о жене, Генрих почувствовал уже привычный спазм в области сердца. Он был обижен на неё за долгие годы равнодушия и холодности, но убивать её?.. Оказалось, что решится на это гораздо сложнее, чем он думал сначала.Серсея надеялась, что после разговора с отцом она сможет вернуться в комнату, закутаться в меховые покрывала и, по возможности, заснуть до ужина. Нострадамус по-доброму смеялся над ней, что с таким образом жизни она скорее не королевскую кобру напоминает, а какую-нибудь шиншиллу ― поели, по замку побегали, можно и спать лечь. Услышав такое сравнение в первый раз, Серсея сначала покраснела, потом обиженно насупилась и предопределила, что если он ещё раз ещё так назовет, она не будет разговаривать с ним до самых родов. На Нострадамуса это эффекта не возымело, и ещё несколько раз принцессу сравнивали с пушистым зверьком. Разговаривать с мужем она, конечно, после этого не перестала, но на плечах прорицателя осталось несколько весьма красноречивых отпечатков укусов. Серсея была собой довольна.Но неожиданно Серсея вспомнила про то, чем давно хотела поделиться с матерью. Застыв прямо в коридоре, принцесса подумала пару минут, а потом решительно сменила курс.― Я тебе солгала, ― сразу заявила Серсея, входя в комнату матери. Королеве разрешили покинуть темницу и жить в своей комнате, чтобы она могла готовиться к своей защите. Она сидела и разбирала какие-то документы, и на спокойное заявление дочери отреагировала лишь заинтересовано приподнятой бровью.Екатерина не напугалась. Серсея не могла сделать что-то, что навредило бы её матери или братьям, Серсея была готова прирезать и Марию, и Баша в ту же минуту, когда по их наводкам Екатерина была заперта в темнице, и вряд ли что-то изменилось с того момента. Екатерина учила не раскрывать важную информацию― О чём ты?Королева кивнула, приглашая дочь сесть, но Серсея осталась стоять на месте. Лишь сжала руки на поясе.― Насчёт Франциска. Я тебе кое-что не договорила. Призрак, который якобы ходит по замку. На самом деле не призрак. Это девушка. Живая и настоящая. Её зовут Кларисса. ― И что? ― подтолкнула к продолжению Екатерина, и внутри всё предательски дрогнуло. Неужели она ошиблась, и информация, которую Серсея утаила ― ложью это не было, хотя дочь назвала это именно так ― могла быть опасной для королевы?Серсея продолжала ― холодно, безжалостно, будто рассказывала историю, к которой никто из её близких причастен не был. Такое безразличие немало удивило королеву.― Эту девушку бросила мать, когда она родилась, потому что девочка была уродлива. У неё над губой было огромное родимое пятно, и женщина попросила отца Нострадамуса исправить это. Но рана загноилась, и лицо стало ещё хуже.Екатерина сжала руки на поясе и задрожала.― Матери он ничего не сказал.― Сказал, что ребёнок умер, ― поправила Серсея, голосом мягким, как бархат.― И зачем ты сейчас мне это рассказываешь? ― спросила Екатерина, тщательно скрывая раздражение. Серсея поняла, что мать была в ярости, но ничего не могла с этим поделать. Она решила сказать правду, и знала, что если начнет вспыхивать, как её мать, то огонь Екатерины столкнётся с её и ничего хорошего не выйдет. А Серсея собиралась вести серьезный разговор, поэтому, приняв насколько это возможно спокойный и даже безразличный вид, продолжила:― Нострадамус сказал, что я нашла лазейку, чтобы союз Марии и Франциска не стал причиной смерти моего брата. Я не уверена, но… Может, если твой первенец умрёт, Франциск будет жить?Она надеялась, что её спокойствие передастся и королеве, и взрыва не произойдет, и в какой-то момент Серсея поняла, что это действительно работает. Екатерина была зла, но хотя бы не в том бешенстве, в котором Серсея её представляла в самых худших итогах этого разговора.― Так пусть Нострадамус убьет её. Или Габриель. Прикажи кому-то сделать это, ― сказала Екатерина без каких-либо сомнений. Серсею задело, как быстро она попыталась перевалить убийство на других, даже зная, что Нострадамус уж точно на это не пойдет. Или напротив ― зная прекрасно, что если попросит именно Серсея, то Нострадамус согласится без малейших колебаний. Он мог не выполнять приказы своей королевы, но для своей жены прорицатель сделал бы всё.― Это не самая большая проблема, ― продолжала девушка. ― Баш и Мария тоже знают. Повитуха, что увезла ребенка, им всё рассказала. Завтра она будет здесь как свидетель.― Нет! Это всё разрушит, всё! ― мгновенно вскрикнула Екатерина, не заботясь о том, что кто-то её услышит.Помимо того, что Серсея не хотела убивать человека ― или отдавать такой приказ, будучи в положении ― она всё-таки не могла не помешать топору подвиснуть над головой её матери. Каким-то загадочным образом Екатерина убедила Генриха в том, что всё можно решить без казни, убедив короля в том, что любит его. Впрочем, Серсея знала, что ложью это не было. Отцу хватило двадцати пяти лет, чтобы возненавидеть свою королеву, и всё равно он не смог отдать приказ о её казни с лёгким сердцем. Генрих чуть было не убил собственного сына, манипулируя Башем против Марии, но не Екатерину. Возможно, потому, что она родила ему десять детей, стала матерью любимой дочери, а возможно, потому, что он так и не сумел разлюбить её, и сейчас Серсея склонялась ко второму варианту.― Нет. Я позаботилась об этом, ― сказала она, и что-то в сердце у неё неприятно ёкнуло. Мария и Себастьян отправили вместе с повитухой несколько стражников, всё-таки женщина была главным свидетелем, и им не хотелось, чтобы по пути что-то случилось. Вместе с тем, Баш указал дорогу через холмы и лес, чтобы Медичи не могли их найти, пользуясь картами. Но они не учли одного ― когда Серсея чего-то хочет, она это получает. Серсея не знала, скинули ли её со счетов в связи с её положением, или же просто не ожидая от неё столь решительных действий. А вместе с тем ― стоило бы. Себастьян никогда не думал, что судьба ― и королева Шотландии ― попытается усадить его на трон, а потому не овладел мастерством интриг на том же уровне, что и его мать. Мария же росла в монастыре и хотя полагала себя хорошим игроком, не могла идти в придворных играх до конца. Они думали, что идут впереди и, возможно, с кем-то другим это сработало бы, но Серсея ― с рождения вовлеченная в дворцовые интриги ― думала на три шага вперед и точно знала, кого надо убить, чтобы разрушать цепь.И куда посылать верных людей.Один из солдат, сопровождающий свидетельницу, насвистывал ненавязчивую мелодию, которая всё нарастала, нарастала, и вдруг ехавшие впереди стражники услышали громкий свист. Лошади резко остановились, карету с повитухой ощутимо тряхнуло, и, не удержавшись на месте, дернувшись вперед, Агнесс упала, стукнувшись коленями об пол и приложившись лицом о пустое сиденье.Агнесс забилась в угол, слушая звуки борьбы и бойни. Она и так боялась ехать ― рассказать королю, что много лет назад королева родила ребенка не от него, было страшным, и она, по чести сказать, уже попрощалась с жизнью. Понятно, что её берут либо как свидетельницу, либо ради мести ― о жестокости королевской кобры, приёмной дочери Екатерины Медичи, ходили легенды.Через какое-то время крики стихли. Агнесс опасливо выпрямилась ― всё равно ей было не спрятаться, а бежать, наверняка, бессмысленно. Хорошо хоть внук, сын и невестка будут в безопасности. Некоторое время не было слышно ничего, кроме цоканья копыт, завывания ветра и громких переговоров напавших на карету мужчин. Она отвернулась, неосознанно, сжимая руки в кулаки. Габриель Монморанси распахнул дверь кареты. Серсея Нострдам не сказала ему ни слова, просто один из стражников сообщил, что в этой карете будет ехать опасная для королевы Екатерины свидетельница, и Габриель решил всё сам. Он понимал, что находясь в деликатном положение, Серсее не хочется мучать себя приказами о смерти, чтобы подобные грехи пали на её ребенка. Поэтому он послал письмо во дворец, а сам поехал на перехват. Он был обязан Серсее жизнью и не искалеченным разумом, он был ей обязан всем. И Габриель с радостью оплачивал свой долг.Стражник-наемник продолжал свистеть, заглушая короткий вскрик.― Кто был отцом твоего ребенка? ― неожиданно спросила Серсея. Не то чтобы это имело какое-то значение, но теперь, когда она приказала убить хорошего, ни в чем неповинного человека, женщину, которая была хорошим человеком. Она не думала, что Екатерина ответит на этот вопрос, да даже если и ответила, то Серсея забыла бы, едва вышла из камеры. Просто она хотела быть уверенной, что после истории Клариссы, Екатерина продолжала доверять своей дочери. ― Ришар, друг Генриха, ― донеслось до неё, тихо, словно порыв ветра. Серсея удивленно посмотрела на мать.― Он ведёт твоё дело.― И сделает всё, чтобы меня не казнили, ― уверенно заявила Екатерина. Серсея слабо улыбнулась. Она подошла и поцеловала Екатерину в теплую щеку, с радостью отмечая, что мать немного поправилась, избавляясь от болезненной худобы, которую приобрела долгим заключением в тюрьме и нескончаемой нервотрепкой. Екатерина погладила её по животу.― Доброй ночи, мама, ― пожелала она, собираясь поскорее вернуться к мужу, потому что думая о матери и отце, у неё почему-то остро закололо в сердце. Ей надо было увидеть Нострадамуса как можно скорее.Екатерина удержала её за плечи, проницательно заглядывая в глаза.― Ты разочарована во мне?Серсея даже секунду не раздумывала над ответом.― Нет.Екатерина ничего на это не ответила. Иногда её удивляло то, с какой преданностью ей служила Серсея, с какой рьяностью была готова оправдать любой грех или проступок королевы. Серсея была вернее всех её детей, в ней сочеталась всё то, что нужно было Екатерине ― для Генриха она была важна так же, как и Франциск, или даже больше, учитывая, как легко король отодвинул старшего законного сына на второй план; любила её так же пламенно, как Карл, но не душила своими чувствами и вечным желанием быть рядом; была такой же спокойной, как Елизавета, но в душе у Серсее горел огонь, как у Клод; она обладала умом Генриха и хитростью Эркюля, но не была связана долгом перед троном, как Марго. Эти дети были Валуа больше, чем Медичи.А вот Серсея была Медичи. От волос на макушке до кончиков пальцев ног ― Медичи. ***Она вошла тихо, принеся собой в комнату свет и тепло. Все её шаги были такими легкими, а движения плавными, что создавалось ощущение, будто Серсея плывет. Нострадамус поднял взгляд, с легкой улыбкой посмотрев на супругу. Серсея была слегка бледноватой, но в целом мужчина отметил, что она прибавила в весе, обхвате талии и груди, что говорило о том, что жена наконец-то набирает желаемый для беременной женщины вес.― Нострадамус, ― хрипло произнесла девушка, плотно закрывая за собой дверь.― Серсея. Ты была у Екатерины? Как она себя чувствует? ― задал дежурные вопросы прорицатель, выпрямляясь и обходя стол. Жена тепло улыбнулась одними уголками губ, но не стала отвечать.Серсея внезапно быстро приблизилась, точно кобра во время прыжка. Девушка оплела шею Нострадамуса руками и прижалась к мужчине ещё ближе. Серсея жадно поцеловала супруга, слегка прикусывая мужские губы. Она пыталась углубить свои действия, а Нострадамус ей и не сопротивлялся. Он крепко обнял её за талию, аккуратно прижимая к себе, с привычной нежностью желая ощутить её рядом с собой.Поцелуй был чувственным и страстным, жадным, как их первый поцелуй, казалось, многолетней давности. Они оба наслаждались моментом. Решительные действия жены заставляли прорицателя сходить с ума от нарастающих эмоций. Девушка слегка прогнулась назад, и эта поза была явно неудобна. Сильные мужские руки скользнули по округлым бёдрам. Девичьи ладошки сжали тёмную рубашку на плечах.― Всё хорошо, любовь моя?Серсея рассмеялась. Нострадамус лишь усмехнулся и потянулся к её волосам, убирая какую-то заколку, и позволяя светлым локонам свободно упасть на плечи девушки. Серсея вновь потянулась за очередной порцией ласки. Жар его ладони чувствовался через одежду. ― Я счастлива. И наш сын счастлив не меньше меня, ― прошептала принцесса и уложила его ладонь себе на живот. Нострадамус подумал было, что она неспроста упомянула ребенка, подняв в груди волну нежности и любви, но в следующий миг прильнула к нему губами, и все сомнения мгновенно растворились, рассыпались в приступе заботы и радости.