14. Бой кулачный (1/1)
Хотя и перестала бушевать Мария Темрюковна, а совсем не успокоилась. Начала она к супругу приступать: поедем да поедем в Москву! Иван же Васильевич, чьему сердцу милее была слобода Александрова, отмахивался. Да язык-то женский известен: им хоть кол на макушке теши.— Не любишь ты, Маруся, моей столицы опричной,?- сказал как-то Иван Васильевич. -?Отчего так?— Люблю, государь, люблю,?- улыбнулась царица. -?Да не след граду стольному долго стоять без хозяина земли русской.— Ты загадками, царица, не говори.— Какие же загадки тут? -?пожала она плечами. -?Тебе ведомо, муж мой, что измена да крамола может и в сердце Руси хорониться.— Мне о том не докладывали. Говори, что знаешь.— Ничего не знаю я, да только сам ты сказывал: следует царю осмотрительным быть…— Есть правда в речах твоих. Поедем!Надеялась Мария Темрюковна, что не возьмёт царь в Москву любимца своего Басманова, но не вышло. Собиралась в путь-дорогу свита большая да всё из опричников, а Феде в той свите?— первая честь. Поскрипела зубами царица, но смолчала.А Варенька Сицкая в ту пору всё на царского кравчего глядела из-под ресниц, скромница. Уж шибко много всего болтали о Фёдоре Басманове… ах, спаси, пресвятая Богородица, и пересказать срамно. Да только есть ли в том истина? Уж такой-то пригожий молодец, уж так-то смотрит он очами своими глубокими! Да и на неё, голубку, смотрит. Может, злое всё, что люди болтают?— пустое?Собрались все, приехали в столицу?— забегала, заголосила златоглавая! Начал государь в Москве-граде дела государственные править, да и о радостях, любых сердцу русскому, не забывал.Вставала над Москвой заря алая, да такая, что весь стольный град стоял, будто снежной росой кристальной умытый. Наутро собрался весь царский двор поглядеть на кулачный бой на Москве-реке. Река спала, льдом стянулась, снежок пролетал изредка, морозец лёгкий щёки пощипывал. Ай, хорошо! Огородили на реке цепями место для поединщиков. А ну, кто первым?! Налетайте, соколы! Из рядов опричников, неся себя гордо, вышел молодец по прозванию Кирибеевич. Стряхнув с плеч кунью шубу, похвалялся перед всеми.— Кто пойдёт против меня, добры молодцы?!Но никто не решался. Обошёл круг Кирибеевич, красуясь, а у Фёдора Басманова от того красования аж скулы свело. Крутится, вражина, пред очами царскими! С тех пор, как стал государь Иван Васильевич отличать из всех того опричника да дарить его подарками дорогими не ко времени, стал Кирибеевич Феде горше чёрной редьки. Уж не раз пытался кравчий лукавый подвести его под гнев царя, но всё не удавалось. Хитрец был Кирибеевич: службу справлял честью-верностью, на словах осторожничал, в ссоры не ввязывался.Пытался Басманов завести с ним ссору, будто бы Кирибеевич заобижал царского кравчего, да осечка вышла. Государь сперва было нахмурился, а потом, улыбаясь, притянул к себе двоих опричников по обе стороны. Фёдора по щеке потрепал, Кирибеевича?— по плечу, да и пальцем пригрозил: не смейте, мол, распри сеять, ибо грех великий.Пытался извести и чародействами лихими, да был Кирибеевич словно заговоренный. Отравить уж удумал, да боязно: в милости враг его у царя, вдруг как допытываться станет Иван, кто любимца погубил? Ни к чему ему, Фёдору, самому себе рыть яму могильную.— Неужто вы, соколы, забоялись?! -?смеялся с издевкою Кирибеевич. —?Клянусь святым крестом, не буду смерть вершить ради денька такого ясного. Отпущу побитого с покаянием, только лишь очи государевы потешу.?Нашёлся бы удалый молодец да пришиб собаку эту отравленную до смерти!?,?— думал Басманов. —??Сам бы вышел против него, но не след царскому кравчему вот так запросто биться с псом этаким. Чести нет в том?. Думу чёрную думая, пожелал он всем сердцем погибели сопернику. Должно, враг рода человеческого угадал желание, а ведь вышел против Кирибеевича молодец. Могуч да силён, в плечах?— сажень косая, а глаза горят гневом почти как душа Басманова.— Я буду биться с тобой,?- молвил он. -?Да не на забаву царскую. Лютую смерть ты примешь от меня, Кирибеевич!У Феди всё внутри аж подпрыгнуло. Стоя подле трона государева, произнёс в уме слова колдовские, пальцы, перстнями унизанные, протянул чуть вперёд. Всей душой возжелал победы неизвестному молодцу. Иван Васильевич кивнул: начинайте, мол, битву кулачную.Бойцы разошлись да сошлись. Ударил Кирибеевич в грудь молодца, затрещала грудь, но не сломалась ни одна косточка. Тогда размахнулся противник опричника и ударил со всей силы Кирибеевича в висок. Упал ничком Кирибеевич, яркая кровь снег окрасила. Был он мертвее мёртвого.Нахмурился великий царь вся Руси: не ожидал такого. Понабежали слуги, приволокли к нему победителя.— Кто ты есть, скажи,?- молвил царь. -?Какого роду-племени?— Честный я купец, зовусь Калашниковым Степаном Парамоновичем. Жил по совести, не нарушал заповедей.— Своей охотой убил ты моего опричника али бес попутал?— Убил его я своей охотою.— За что?— Того, царь-государь, я тебе не скажу.— За поступок твой ждёт тебя место Лобное.— Воля твоя. Казни меня, руби голову, не оставь милостью только жену да детей моих малых.— За храбрость твою пощажу я их, из казны одарить прикажу. Ты же ступай и судьбу свою прими.Тяжело вздохнул Степан Парамонович?— да делать нечего: на всё воля царская. Стали все собираться на Красную площадь, на Лобное место.По пути был разговор между Иваном Васильевичем и Басмановым. Поглядел кравчий на царя сладостно очами родниковыми, хотя сердечко его словно недобрая рука сжала.— Редко встретишь на Руси среди племени торгового такого богатыря, будто из старинных времён.— Ты о ком, Федя, речь ведёшь?— Да о Калашникове.— Глянулся он тебе?— Не о себе пекусь, государь-надежа, а о тебе. Ты возьми его в опричники на место Кирибеевича.— Ишь чего выдумал!— Вернее пса будет, коль помилуешь.— Слово моё непреклонно, и не тебе, кравчему, царю указывать, идти купцу заступником. Знай место своё!Поклонился Федя царю. Воля царская. Знать, поделать ничего нельзя.В тот же день отрубили буйну голову Степану Калашникову на Лобном месте. Тулово мёртвое оттащили под стены Кремля, чтобы после бросить собакам. Как упал отважный купец замертво, соскочило с его пальца колечко обручальное, по снегу покатилось. Кравчий Басманов, что близко к Лобному месту стоял, наступил на него сапогом, а чтоб не видел никто, а после подобрал да припрятал.Настал вечер зимний тёмный, да вьюга разыгралась. Сквозь снег продираясь, приблизились к кремлёвским стенам два брата Степана Парамоновича. Хоть бы одним глазком посмотреть на Калашникова убиенного! Ох, ты, горе-горюшко горькое!— Кто такие?! -?закричали стражники. -?Зачем пожаловали?— Мы купцы замоскворецкие. На брата казнённого хоть в последний раз взглянуть хотим.— Проваливайте, пока бердышами вас не изрубили!— Постойте, служивые! -?раздался из темноты голос.Из пелены вьюжной показался на свет факелов царский кравчий Фёдор Басманов. Снег на шубе его собольей алмазами сверкает, а лицо?— прекрасное, бледное да строгое.— Как вы к нам, Фёдор Алексеич? -?изумились стражники.— Вы пошто грозите, где не надобно? -?нахмурил тот тёмные брови.— Службу государеву несём, не прогневайся.— А коли несёте, так вот вам приказ: отдайте тело купца Калашникова братьям его.— Да как же это так-то?!— Исполняйте. Да поживее разворачивайтесь!Испугались служивые. Знали силу царёва любимого опричника: тот наговорит государю слов крамольных, а про кого наговорит?— голова с плеч долой, а то и в застенок?— похуже будет. Отдали тело несчастного Степана Парамоновича.— Век помнить будем доброту твою, боярин,?- с плачем пали в ноги оба брата. -?Не дал нашего старшего брата собакам на поругание! Всю жизнь, пока дышим, молить о тебе будем Иисуса Христа да Матерь Божью.— Идите, купчины, не мешкайте,?- без улыбки молвил Фёдор. -?Берите брата своего да похороните его за Москвой-рекой, чтобы не знал никто его могилы, только вы да жена, да детки. Обо мне никому не сказывайте, в молитвах поминайте, коль вздумается. Прощайте!Скрылись оба брата Калашникова в кружении холодной вьюги, а Фёдор вернулся в палаты, как ни в чём не бывало. На душе было сумрачно. Он, опричник, столько крови видевший, да не только видевший, а в своей рукой проливший, так о купце безродном печалился. Ох же ты, Степан Парамонович! Царствие тебе небесное! Федя, войдя в свою горницу, сбросил шубу, сорвал шапку, на иконы перекрестился неожиданно. Свечка едва теплилась, но он видел всё, будто ясным днём. ?Да чего же ополчился так купец на Кирибеевича??,?- подумал кравчий. -??О том узнать надобно?. Налил он воды ковш да прошептал слова заветные, чародейские.— На воду ворожу, правду-истину видеть хочу. Водица-вода, расскажи-покажи мне, Феодору, отчего осерчал на Кирибеевича купец Калашников.Вмиг встало в воде видение. Будто вечер такой же снежный, сумерки занимаются. Идёт по стороне замоскворецкой из храма красавица в бухарской фате да с косами длинными золотистыми. Будто голубка сизокрылая! Из тёмного угла выскакивает на неё проклятый Кирибеевич, давай ласкать, целовать, говорить слова страстные. Еле-еле бедняжка из когтей его вырвалась, под смех соседский помчалась домой.По водной глади рябь пошла. Видит Фёдор: встретил в дому Степан Парамонович жену свою строго, а она в ноги ему кинулась и рассказала о позоре своём нечаянном. Ожесточился купец против Кирибеевича. Далее уж и глядеть охоты не было. Не хотел купец жене любимой бесчестия, вот и убил опричника, а после смолчал даже перед грозным царём.Хлопнул кравчий-колдун ладонью по водной глади, и всё пропало. Задумался Федя невесело. Хотя нет на белом свете уж распроклятого Кирибеевича?— вот радость-то! Так и бы и ночь просидел, но велено ему было явится в опочивальню государеву.— Сердце у тебя, Федюша, доброе,?- шептал Иван Васильевич, развязывая на пригожем кравчем дорогой кушак. -?Век любить буду тебя до самой смерти, мой яхонтовый.— Счастлив я любовью твоей, золотой мой серебряный, свет очей моих. Иного и не надобно.— Днём-то ты, будто о купце том опечалился?— Нечего мне о нём печалится. Срубили голову?— да за дело.Подлез головой Федя под рубашку царёву котом проворным да и ублажил господина своего до сладких судорог в чреслах. Мало того показалось Ивану Васильевичу: на всю ночь оставил при себе полюбовника, а как вновь охота пришла?— разбудил, изласкал бурно да соединился с желанным своим, излившись в глубины жаркие. Уснул царь, а Басманов думу думает: знает Иван про дело у стен кремлёвских или не знает?Вьюга в окошки бьётся, будто зверь лютый да голодный. А здесь… тепло здесь, да вот что-то нерадостно. Натянул Федя повыше одеяло меховое, прижался к спине спящего государя. Тепло-тепло, а завтра-то что? А через месяц? А как год минует? Эх… Почудилось: катится голова отрубленная по снегу белому, а голова-то вовсе не купца Калашникова, а его, разлюбезного царского кравчего, головушка. ?Тьфу ты, сгинь-пропади!?,?- подумал Басманов, гоня видение, и обнял сильнее царя своего грозного.— Что ты, Федора, развошкался? -?пробормотал Иван Васильевич. -?Спи уж, а нет?— так вон иди.— Сплю я, сплю, не тревожься.На другой день донесли царю, но он, вспоминая ночку сладкую, не стал бранить своего кравчего. Да и надо ли? Не того полёта птица купец Калашников, чтобы из-за его тулова мёртвого на любимого Федюшеньку гневаться. Ну, отдал и отдал?— и бес и ним! Стал Иван Васильевич с Федей есть кушанья лакомые да пить мёды стоялые, а ещё серёжку в ушко вдел новую?— золотую с жемчугом. И всё тут.Через день получила Алёна Дмитриевна?— так вдову купца звали, колечко его обручальное, последний дар. А к нему кошель золота. На золото бедняжка даже не глянула, а кольцо к груди прижала и пала на пол под святыми иконами, горько рыдаючи. Кто принёс весточку?— о том она так и не проведала.