9. Дела колдовские (1/1)

Принял Федя по воле царской путь кравчего и все те милости, что к нему причитаются. Не только милости принял, но и заботы, а немало их. На поварне смотреть, ладно ли кушанья варят да жарят, складно ли пития разливают. Вся утварь столовая золотая, серебряная, медная, все ткани да скатерти, столы да лавки, все стольники?— в приказе Фёдоровом. Кладовые и погреба обошли они с Афанасием Вяземским, келарем монастыря опричного, на солодовню да пивоварню заглянули. Попробовать всего надобно?— по кусочку, по глоточку?— готово ли, вкусно ли, ароматно ли, нет ли какого изъяна. ?Этак раздобрею я на службе. Буду квашня пухлая?,?— подумал Басманов, посмеиваясь. —??Так и что ж? Мил я царю, а Иван мой Васильевич?— не собака ведь некормленая, чтоб на кости кидаться?.— Хмельное пиво, а? —?спросил Афанасий довольно. —?Веселит сердце молодецкое!— Хорошо выпить свеженького, расстарались на пивоварне. Пусть же и слуги, что под тобой стоят, всё лучшее дают.— Иначе и быть не может. У меня никто красть да придерживать не посмеет.— Верю, Афоня, верю. Теперь и мне придётся следить, чтоб посуду не растаскивали.— Сладится! В церковь-то пойдёшь?— Пойду, куда без молитвы Христовой.Поднял Федя глаза к небу, в высоты лазурные. Поглядел бы человек какой несведущий?— так праведника благочестивого узрел бы пред собой, прекрасного, чисто херувима юного. Знал князь Вяземский, что далёко Басманову, как и всем опричным, до царствия небесного, да не ведал, что Фёдор ещё и подалее всех находится.Поговорив ещё малость, разошлись оба в разные стороны. Пересчитывает Федя блюда чеканные, сам песенку намурлыкивает. Уж ему-то нечего церквей да святых монастырей боятся. Только неумные да суеверные верят в то, что колдунам в Божий дом путь заказан, будто ступит чародей на порог храма?— так и в прах рассыпается. Сказки баб глупых! Был Басманов крещён по обряду православному, в церковь ходил с самого детства, также и после того, как обрёл силу колдовскую да книгу нашёл заветную. Молитвы знал, читал их, псалмы да стихиры пел?— всё, что мило государю. Сам Иван Васильевич любил музыку духовную слушать да петь, да самому сочинять.Вот отстоит Феденька одну службу, другую, перекреститься в крайний раз, а как из храма выйдет?— раз-два и мороку иль ломоту наведёт на того, кто ему чем-то не угодил. Ни страха пред бездной огненной, ни милосердия человеческого. А к чему милосердным быть к неугодному? И не след страшиться бездны огненной тому, кому Рай закрыт почти от рождения.Пришёл к кравчему кот здешний?— большой, серый да мягкий. Ластиться, об ноги головой бархатной трётся, лукавый.— Ишь ты какой,?— погладил кота Федя. —?Любишь трескать, а мышей ловить когда?Кот?— мур да мур, мол, словлю я тебе мышек, сударь мой разлюбезный, ты со мной только ладом, ладом…— Добро же,?— поставил блюдо кравчий. —?Пошли, сметаны дам!Давеча Басманов, подобно мышелову сему, подластился и получил по приказу царскому сорок соболей на новую душегрейку. Бывало, баловал его Иван Васильевич, а Феденька, ох, и любил, когда его так-то холят, нежат да по шёрстке гладят.Как ночь настала тёмная, растеклись монахи опричные рекой огненной по слободе?— с факелами, во власяницах да рясах, скуфейках да куколях. Сам царь-игумен впереди шествия. Сурово, печально лицо повелителя?— не молитвенное вдохновение на нём читается, но скорбь и боль душевная. Отслужили полуношную, затворился царь в покоях. Вошёл Фёдор Басманов к нему поступью тихой.— Печален ты, свет сердца моего,?— вздохнул опричник. - Случилось что?— Иди, Федя, говорить нечего. Иди, молись за меня, окаянного.— Как прикажешь, государь.У Федюши аж сердце в пятки упало. Уж не помирать ли вздумал царь всея Руси? Невозможно того допустить! Чует Басманов: не до него теперь Ивану Васильевичу, не до милований да радостей плотских, не до бесед даже…На заутрене да на обедне?— всё то же. Молится царь, кладёт поклоны в пол, будто не видит ничего, не слышит, не смотрит, кто пришёл во храм, а кто нет. Дюже опасно не посещать служб да молений?— восемь дней на воде да хлебе чёрством.— Молиться буду во храме,?— молвил царь Иван после трапезы. - Пойдите все, не тревожьте меня.Ушёл он в церковь свою домовую, встал на колени пред Спасом в силах да молиться стал, а слуги верные тишком-молчком пошли по делам своим повседневным. Что-то сулит этакая строгая молитвенность? Поход новый будет али казни? Богомолье большое иль веселье да бои медвежьи? Даже ближние из двора опричного предсказать не брались в точности.Хотя и трепетало сердечко Феди за царя своего, а дела?— они дела и есть. Расцвела в лесу сон-трава, возросли свежие весенние травы волшебные. Собрался он в поход: оделся потеплей да поскромней, сотворил заклятие?— голос свой со словами, какие каждый день говорятся, по палатам пустил. Сам вышел на крыльцо высокое, горсточку зёрен маковых по ветру рассыпал да прошептал заговор: ?Пусть глаза людские меня, Феодора, обойдут, дел моих не увидят, не найдут. Слово сказано, заповедано…?. Словно в тумане стал чаровник, всю слободу насквозь прошёл, а никто его не увидел, не заметил, не окликнул.На опушке лесной оставил Феденька откуп для хозяина пущи древесной?— молока парного, пирогов печёных, вывернул кафтан наизнанку, на себя надел, надвинул башлык глубже да так и пошёл.Как-то было, ещё по первости да неопытности, явился молодец в лес также по делам колдовским, да не угостил лешего. Шибко осерчал хозяин на колдуна, кто травы брал, а уваженья не оказал! Сперва-то отыскал Федюша елань с травами колдовскими, много нарезал от радости, а как домой собрался?— ух, и закружил его, запутал дед лесной! Плутал юноша до самого вечера. Как заря зашла, взмолился: пусти, мол, хозяин здешний, до дому, да прости меня, олуха, за невежество моё! Обещаю крепко впредь не творить тебе никакой обиды! Выкатила на небо Луна медовая, осветила тропинку верную, пошёл Федя, пошёл?— и скоро из лесу вышел весь изодранный, усталый, растрёпанный да сучьями поцарапанный. Зато наученный.Чуден лес весенний! Птички песни распевают, ручьи журчат. Солнышко греет?— теплом да травами пахнет. Ах, и благодать… Стал колдун травы, какие ему нужно, собирать?— какие срезать ножиком, какие рукой срывать. Сон-травы, о коей при казни поминал, тоже собрал. Залюбовался: цветики нежные?— иной молочно-желтоватый, а иной?— сиреневый, а иной?— белый-белый, стебельки пушистые, мягкие?— точно мех котовый. Прижал Федюшенька ворох сон-травы к лицу своему, вдохнул запах свежий, хорошо стало, инда весело.Пошёл он к озеру, сел на берегу, пучки навязывает, отражению своему в воде улыбается. Никого на свете нет краше! ?Тут, видать, и русалки живут?,?— подумал колдун. —??В ночь бы посидеть здесь при месяце со звёздами, на дев озерных поглядеть. Так ведь?— иди лоб об пол церковный бить, как полудурье!?.Хочешь-не хочешь, а в слободу Александрову обратно идти пришлось. Припрятал мешок с добычей чаровник, прибрался, принарядился, спустился в клеть с припасами съестными да заклятие снял. Почти тотчас сбежали по ступеням братья Грязные.— Вот и ты, твоё кравчество, лёгок на помине! —?закричал Вася.— А кто ж поминал-то? —?молвил Басманов, будто от забот отрываясь.— Сам государь доставить тебя велел. Мы с Гришкой всю слободу обошли, только теперь и поймали.— Да здесь я. То кубки считал, то по подклети шуршал.— То и ясно, что здесь ты где-то, голос слышится,?— сказал Григорий. -?Быстр ты, Фёдор, на ногу.— Не быстрей же вас. Как пожаловали кравчим, забот полон рот. Холопам сказать надобно, чтоб скатерть красную стирали.— Видел, стирают твою скатерть,?— усмехнулся старший Грязной.— Сказал я да запамятовал, видно.— Ох, и дурни мы трое! —?Василий схватил обоих опричных за рукава. —?Царь-батюшка Федьку видеть желает, некогда лясы точить.Вошёл кравчий в палаты государевы. Видит?— не в духе Иван Васильевич, ах, и не в духе! Лицо исхудало, одни глаза огромные цвета серого сверкают. От гнева ли? От слёз ли? Склонился в поклоне Фёдор Басманов, а царь подошёл к нему поступью рысьей, больно за подбородок приподнял голову.— Пожаловал, значит? —?молвил грозно. —?Где же и носило тебя, собаку приблудную?— Да я, господин мой яхонтовый, всё по службе ходил.— Посылал я за тобой.— Слыхом не слыхивал я о том, вот тебе крест святой!— А Гришка с Васькой, что же, не сыскали тебя?— Сыскали они меня. Как сыскали?— так тут же и явился пред очи твои.— Долго бегали. Эх, Федя, Федя…— Прости меня, коль виноват.— Оставь, не гневаюсь я более.— Зачем же звал ты, государь? —?разогнулся из поклона Федя.— Тяжко мне, соколик, тяжко. Нынче приснилась мне Анастасия?— хоть сердце вырывай. Всё думаю: какая же гадина ядовитая извела юницу мою ненаглядную, горе горевать меня заставила. Хоть и есть царица у меня ныне, а не к ней любовь в душе моей.— Коль хочешь, так дознаемся, кто сгубил светлую твою государыню.— Есть у меня подозрение великое…— Каково же оно?— О том после скажу, как уверенности во мне поприбавится.— Воля твоя.— Тяжко мне, что и дышать не могу.Опёрся на плечо Басманова царь, зарылся лицом в кудри его смоляные, вдохнул.— Весной ты пахнешь.— Хоть бы и весной, лишь бы тебе легче стало. Ты приляг, отдохни, а я посторожу.Лёг Иван Васильевич, голову усталую сложил на колени своему кравчему. Федя его и гладит, волосы перебирает, баюкает.— Государь ты мой, Иван свет Васильевич.— Руки у тебя, Федюша?— какие у матушки были.— Как же звала тебя матушка?— Всяко ласково.— Иван,?— улыбнулся чаровник. —?Ванюша.— Ещё говори.— Ванечка, милый ты мой, ненаглядный ты мой…— Поцелуй меня, да не молчи. Хочу словами наслушаться, мне и легче станет.Поцеловал государя Феденька, наговорил слов ласковых, так и усыпил, а чуть погодя заделал под половичку цветок сон-травы, дабы спокоен стал отдых царский.