Пролог (1/1)
Моя любовь к Линтону – словно листва в лесах. Она изменяется со временем также, как зимой меняются деревья.Моя любовь к Хитклифу – подобна незыблемым скалам под ногами. Они не слишком радуют глаз, но они надежны.Эмили Бронте, "Грозовой перевал" - Грэйс! Милая, помоги накрыть на стол! - Сейчас, мама. - Поторопись, уже все готово. Мать стоит на крыльце, щурясь от ослепительного солнца. Светловолосая, тоненькая – словно совсем не изменилась и ни на день не постарела. Маленькая Грэйс твердо верила, что ангелы похожи на маму. Она уже успела переодеться – простое, но изящное темно-синее платье с кружевным воротником. Редко увидишь ее такой нарядной. Должно быть, папа все-таки уговорил ее в честь праздника сменить холщовую юбку и передник на что-то более достойное леди. И как ему удалось? Обычно в ответ на такие просьбы мать только улыбнется и головой покачет: в шелках да в бархате не пойдешь косить траву и не подоишь корову. - Разве мы не дождемся Уилла? - Твой брат написал, что сможет приехать только завтра. У него переэкзаменовка по латыни. Мать вздохнула и слегка нахмурилась. Грэйс подавила улыбку. Ну конечно! На уме у десятилетнего Уильяма совсем не древние языки. Он на всю ночь уходит в поле стеречь овец, часами удит рыбу в речке или пиликает на старой скрипочке, разучивая новые мелодии. Мать вовсе не хотела отправлять его учиться так далеко – в Роли, столицу штата. Но папа настоял и даже добавил для пущей убедительности, что внук преподобного Монро заслуживает чего-то получше приходской школы. - Проповедник из него не выйдет, так хоть музыкант, дай Бог, получится... - Мама!.. Переглянулись. И в ясных глазах матери – где-то глубоко на самом дне – вдруг вспыхнули задорные смешинки. Знакомые. Как в те редкие мгновенья, когда она сама садится за рояль. Она всегда смущается и говорит, что все забыла, краснея, пробегает взглядом ноты, сжимает и разжимает пальцы – бледные и тоненькие, загрубевшие от работы на ферме, с единственным украшением – обручальным кольцом из дешевого золота, купленным еще в далекие послевоенные времена. Но стоит папе задорно подмигнуть ей, и рояль оживет под ее руками, запоет веселую джигу, под которую так и хочется пуститься в пляс. А уж когда ему подпоет скрипка... Грэйс помнила, как папа купил этот рояль. Они вместе ездили на дальнюю ферму, к Оуэнам – торговаться. Ей было тогда лет восемь, и папа взял с нее слово, что она ничего не скажет маме. Рояль привезли через неделю, прямо в ее день рожденья. Она замерла на пороге, когда его заносили в гостиную, постояла минутку, потом подошла, откинула крышку, бережно провела по клавишам ладонью. И вдруг расплакалась. И кинулась из комнаты вон. "Ничего, - сказал папа. - Ничего". А потом рассказал, что когда-то давно этот рояль принадлежал преподобному Монро, маминому отцу. Она привезла его с собой из Чарльстона. А в войну выменяла на козу и пять мешков муки. - Ада! Вы там заснули? Ведь все же стынет! Мать встрепенулась. - Уже идем, Руби! Уже идем. - А-а, дождешься вас, как же! - Руби в простеньком, хотя и нарядном ситцевом платье, и в переднике появилась на крыльце с грудой тарелок. - Ну-ка, юная леди, займитесь столом! Пусть вы у нас теперь и ученая, тут, в Черном Логе, правила простые. Кто не работает, тот не ест! Да! Грэйс улыбнулась и забрала тарелки. - Я тоже рада тебя видеть, Руби. - А-а! Избаловал тебя твой папа...Мозолистая рука крепко обхватила Грэйс за плечи, прижала – всего на секунду.- Руби...Но она уже повернулась, спешит обратно в дом. А походка прежняя. Стремительная и немного косолапая. Мать проводила ее взглядом и спустилась с крыльца. Хлопнула в воздухе белая скатерть. Тарелки – по местам. А вот уже и Руби несет дымящуюся супницу. Следом семенят ее младшие дочери, очень на нее похожие – обе коренастые, русоволосые и немного косолапые. - Ну-ка живо! Два огромных кувшина, с лимонадом и сидром, оказались на столе. Девочки подмигнули Грэйс и кинулись в дом. - Все бы егозить... - Да полно тебе, Руби, сегодня праздник. - Праздник не праздник, хозяйство ждать не станет. - Ну, Руби, не ворчи...Даже вздрогнула от голоса. Такой знакомый. И так ждала... - Папа! - Здравствуй, милая. - А-а!.. - Руби махнула рукой. - Как ты доехала? - Все хорошо. Он никогда сам не забирал ее из пансиона. За ней приезжал Рэйд, муж Руби... Папа говорил, что у него более представительный вид. И почему только?.. - Ну, пообнимались и будет. Пора за стол! - Руби... - папа только покачал головой, но послушно выпустил Грэйс и прошел к плетеному креслу во главе стола. Кресло под грушевым деревом. Кресло дедушки Монро. Хозяйское кресло. Папа много лет отказывался занять его. И только после рождения Уилла наконец сдался на мамины уговоры. Грэйс проследила за тем, как он – все еще с какой-то скрытой неловкостью – опустился на этот домашний трон, за тем, как мать села поодаль и потихоньку, под скатертью нашла его руку. Руби продолжала хлопотать. Рэйд вышел к столу вместе с дочками. Ветер шелестел листьями грушевого дерева. Солнечные пятна лежали на тарелках. На Пасху в Черном Логе всегда шумно и суетно. Грэйс поймала себя на том, что успела отвыкнуть от детского смеха, блеяния овец, жужжания пчел. Успела отвыкнуть даже от широкой зеленой равнины и ярко-синих гор на горизонте. Там, в горах – могила отца. И завтра они с матерью отправятся туда. Как делали каждую весну, сколько она себя помнила. Завтра она снова будет думать о нем. О том, кого ни разу не видела, кого не могла по-настоящему представить себе по старой выцветшей ферротипии(*). И мама будет думать о нем. О том, кого она ждала так долго и потеряла так скоро. И над Холодной Горой снова будет клубиться туман. А потом они спустятся в долину. И там их снова встретит солнце.