Гипомонстрескуипедалофобия (1/1)
— А я? — улыбнулась старая поэтесса, и морщинки на ее лице собрались в тонкую паутинку. — А что я? Я просто иногда пишу стихи, причем стихи не самые лучшие. Согласитесь, если людям нравится то, что я пишу, это уже говорит об общей культурной бедности.Старушка хохотнула, седые волоски, выбившиеся из пучка, взметнулись, и она начала приглаживать их неловкой рукой.— Я слышал, у вас очень интересная жизненная история. — Поэтесса удивленно хлопнула глазами. — Вы ведь на самом деле немка? Я слышал, вы родились в ГДР.Взгляд женщины стал рассеянным, она отстраненно смотрела в окно, на медленно падающий в полумраке снег, на одинокие шляпки фонарей, кидающих блики на елочные игрушки; она смотрела на людей, кутающихся в одежду и спешащих домой — вот-вот наступит Рождество.
Старушка была не здесь: она вспоминала день — точно такой же день, — она вспоминала грузовик, полный мешков с картошкой, которые неудобно и больно впивались в тело на каждом ухабе, оставляя синяки на бледной от холода коже (они тогда, кажется, часов десять в том грузовике просидели). Она вспоминала любимого старшего брата — время почти стерло его лицо из ее памяти — он был единственным, кто понимал, что она никогда не сможет жить в этой стране из-за страха, неконтролируемого страха, но не перед советами и не перед голодом — перед самим языком.
Она вспоминала, как в тот день брат все время зажимал ей рот ладонью, чтобы она вдруг не закричала от страха; она вспоминала изъеденную молью шаль и дырявую куртку с братского плеча, в которую ее завернули, как в оберточную бумагу.
Она вспоминала дымящиеся ружья пограничников, нечеловеческий крик, череду выстрелов, аварию и реку, поглотившую тело брата, но почему-то отказавшуюся принять ее. Она вспоминала чьи-то теплые руки и такую нежную, но тогда еще непонятную речь...— Миссис...Старушка вздрогнула и удивленно оглянулась: она все еще была в кофейне, в тепле и уюте, ей было уже за семьдесят, а не двенадцать. И вдруг она посмотрела с такой горькой, невыразимой нежностью!— Да, я родилась в ГДР. И я бежала оттуда — в таком глубоком детстве, что почти ничего и не помню, — она улыбнулась как будто виновато. — Из ФРГ было проще мигрировать в Америку.— Но зачем? Если вам уже удалось вырваться из восточной Германии, зачем же бежать еще и в штаты?— Я... — старушка сглотнула. — Я ненавижу немецкий.
Она ласково и кривовато улыбнулась, отчего-то переходя на ты.— Мой мальчик, ты еще так юн — не трать себя попусту. И запомни слова старой карги: длинные слова вводят в заблуждения, они норовят запутать, обмануть, оставить в дураках... Избегай их. И слов, и тех, кто их несет. Самое важное всегда можно уложить в пару слогов.— Это как-то связанно с тем, что в своих стихотворениях вы используйте только короткие слова?Но старушка уже не слушала, она вновь смотрела в окно, вспоминая тот страшный день (помнится, тогда тоже было Рождество), грузовик с картошкой, бесконечный холод, реку, забравшую у нее брата... И невыносимый ужас сковал ее, когда в ее голове вновь прогремел гортанный крик — прямо как шестьдесят лет назад:NIEDERKART?TCHEN!!!**расстрелять (нем.яз.)