Лунное затмение. Часть I.Восток - Запад. Румели Хисар. Март 1453 года (1/1)

Музыкальная тема ко всем частям Затмения: Александро Сафина?— LunaО, луна,Сколько песен ты уже слышалаИ сколько ещё за векаПересечёт небо, чтобы достигнуть тебя,Гавани для поэтов, которые не записывают своих стиховИ которые часто теряют голову.Ты слышишь вздохи тех, кто жаждет.О тебе мечтает каждая душа…В середине марта 1453 года в залитой по-весеннему яркими солнечными лучами Румели Хисар[1] царило немалое оживление. Разноцветные походные шатры, бомбарды на укреплениях и платформах[2], люди, разъезды, кони… Верховые с факелами или без оных во главе и арьергарде прибывающих каждый день отрядов: элитный янычарский корпус, разместившийся четко организованным порядком прямо за мощными, золотисто-коричневыми недавно и спешно возведенными стенами; отлично вооруженная легкая пехота Манисы и Анадола, вставшая за светлыми, поросшими лесом серо-зелеными холмами; конники и молодые воины в приметном красном из Карамана; башибузуки[3], набранные по покоренным провинциям, и примкнувшие к ним отчаянные головы с Италийского полуострова[4] и из германских земель. Переметнувшиеся в погоне за наживой извечные соперники Господаря Валахии венгерцы; бежавшие от императора ромеи; присланные верным присяге ханом[5] крымчаки?— в расположении османской армии по требованию султана Мехмеда привечали всех. И всем находили место: час от часу военный лагерь разрастался, давно уже выплеснувшись всей своей кипучей жизнью, военной мощью, сверканием доспехов и людской массой за стены крепости, к гнетущему ужасу будущих защитников великого, но одинокого в своей беде Города Константина.—?В первый раз мы просто были не готовы. Потому пришлось отступить[6],?— в своем шатре говорил Мехмед окружившим его военачальникам, устало склоняясь над картой.Она, усталость эта, пришла откуда-то из глубин надежно укрытого ото всех подсознания. Не вовремя. Так несвоевременно. И весьма некстати. Когда он был вынужден постоянно сражаться с врагами внутри страны и за ее пределами. Когда он был обязан казаться уверенным в себе, бодрым и сильным, чтобы вести за собой и постоянно воодушевлять свою немалую армию. Когда ему приходилось планировать и отдавать четкие, ясные, а главное?— осмысленные приказы. Когда возникла необходимость соответствовать?—?и он соответствовал, сражался, воодушевлял и приказывал. Но уверенным в себе, неутомимым и сильным был не он, а молодой султан?— надежда и гордость османского государства…Но человек в нем именно сейчас отчего-то безмерно устал.—?С помощью Анадолу Хисар[7] и нашего флота нам удалось захватить контроль над проливом,?— рука Махмуда-паши накрыла то место на карте, где была обозначена анадольская крепость, построенная на месте стародавних греческих укреплений. —?Теперь Град Константина полностью блокирован и с моря, и с суши. Ромеи напрасно ожидают помощи, мой Повелитель,?— он почтительно опустил голову перед умолкшим Мехмедом. —?Она не поступит. А совсем скоро, по сведениям эмиссаров Шихабеддина-паши,?— советник бросил взгляд на величавого евнуха, который спокойно рассматривал узор на рукаве своего кафтана,?— в городе кончатся запасы зерна и продовольствия. И тогда…—?Тогда, любезный Махмуд-паша, мы начнем осаду.Непререкаемым жестом распустив военачальников, Мехмед опять склонился над картой, совершенно не замечая, что за ним внимательно наблюдают.—?Эфенди…Только через несколько минут среди вновь затопившей усталости он все-таки сумел сообразить, что зовет его явившийся во главе манисских пехотинцев Заганос-паша. Единственный, кто не ушел вместе с остальными, а остался подле него в мгновение недостойной слабости. И единственный, кто имел право на дружески-ласковое и почти позабытое ?эфенди?.—?Мой Султан…—?Эфенди мне нравится больше, Заганос-паша.Расправив затекшие от постоянного ношения доспеха плечи, Мехмед улыбнулся бывшему наставнику. Слабость уходила; уже совсем скоро молодой султан был привычно собран, привычно энергичен и привычно деловит.—?Как полагаете, венецианцы придут на помощь императору Константину?[8] —?Нет, эфенди. Ваш советник Махмуд-паша прав. Императору неоткуда ждать реальной помощи, ибо в среде италийских и других властителей нет единомыслия. Им, по счастью, теперь вовсе не до чаяний Великого Города. А если все-таки некоторые из них с трудом и многочисленными оговорками пришли бы к соглашению, то в скором времени их союз потерял бы силу: ведь даже те из них, кто связан союзом, занят тем, как бы похитить принадлежащее другому,?— друг друга они подстерегают и остерегаются гораздо больше, чем потери выгодного торгового партнера.[9]—?Да и в самом Городе, среди высшей знати и населения тоже нет единомыслия,?— Заганос-паша пристально смотрел на Мехмеда. —?По сообщениям наших эмиссаров, командующий имперским флотом Лука Нотарас заявлял не раз, и заявлял открыто, что лучше увидеть в городе царствующей тюрбан, чем латинскую тиару.—?Что ж. У этого Нотараса в живых, кажется, остался только один сын?— младший, Яков. Вот он и старается, спасая от неминуемого свое единственное чадо. В любом случае, нынешние разногласия в стане ромеев нам весьма на руку,?— произнес Мехмед, задумчиво поглаживая нарождавшуюся бородку.Вчера в ночи ее ласкали совсем другие пальцы. Полные пронзительной нежности, тонкие, потрясающе красивые, изящные, горячо любимые и бесконечно желанные. Но не звучный, чарующий, проникающий к самому сердцу, к душе голос Раду звал его сейчас: ступивший в шатер Великий Визирь Халиль-паша подобострастно склонился:?— Мой Султан. Там… Вы должны увидеть это своими глазами…—?Что мы должны увидеть, Халиль-паша?Под взглядом бывшего наставника Мехмед вскинул голову и следом за визирем вышел во двор крепости, где с трудом удержался от смеха. Ай да Влад! Ай да Господарь! Какой верный союзническому договору жест! Но какая насмешка!..—?Валахи? —?догадливо спросил молодой султан, указывая на въехавших в крепостные ворота всадников.Временная и недостойная правителя слабость ушла окончательно. Скрестив руки на груди, Мехмед с веселым интересом разглядывал толпящийся перед ним разношерстный сброд, единственным достоинством коего было наличие плохонького оружия, смертельно усталых, тощих коней и сопроводительной грамоты от преданного брата и друга Владислава Дракула.?Одним махом решил избавиться от всех валашских голодранцев, выслав их в мои войска. Умно?,?— с усмешкой думал Мехмед, прислушиваясь к словам Заганоса-паши.—?Плох не их вид?— плохо то, что они совершенно не понимают наше наречие,?— говорил бывший наставник, качая головой на совместные, но безуспешные попытки визиря и командира башибузуков объясниться с каким-то седоватым человеком?— скорее всего, предводителем присланного отряда. —?Помощь Раду сейчас бы не помешала. Но он уехал еще до полудня…—?Куда?—?С нашими дозорными за стены. О!.. Разве он ничего не сказал вам, эфенди?..—?Нет, отчего же. Сказал.Предпочтя не заметить невольную тревогу в глазах старого товарища, Мехмед вернул свое внимание растерянным валахам. Людей, какими бы они ни были, следовало принять должным образом, разместить в лагере и хорошенько накормить. А что до приславшего их Господаря Валахии… Что ж. Когда-нибудь Владислав, не упускавший случая рассыпаться в изъявлениях собственной преданности, еще поплатится за насмешку…Не его люди…—?Прикажите найти толмача и займитесь размещением валахов, Заганос-паша.—?Слушаю, мой Повелитель.…Только он сам.***В ночном шатре к Мехмеду вновь пришла усталость. Только сейчас ее пытались изгнать осторожным поцелуем в затылок, трепетной и преданной заботой, и умелыми, легкими, быстрыми прикосновениями.—?Раду,?— шепнул Мехмед, когда расшнурованный и снятый доспех был отложен в сторону вместе с поясом, поддоспешником, плащом и кафтаном.—?Что с тобой, Мехмед? —?спросил Раду, помогая ему разоблачиться.—?Ты, мой хороший. И моя постоянная тревога за тебя.Поцеловав лежащую на его плече тонкую руку, Мехмед повернул голову к возлюбленному. Раду возмужал; теперь его почти семнадцатилетняя красота наконец-то заискрилась в полную силу. В идеальных пропорциях стройного юного тела. В длинных ногах. В изящной талии. В узких бедрах. В великолепной линии точеной шеи. В широко развернутых плечах и груди. В глубоком мерцании синих глаз. В удивительно светлой гармонии безбородого еще лица. В белом шелке длинных волос, удобства ради затянутых узлом на затылке по примеру многих из чужеземных наемников. В теплых ласковых ладонях, уверенно разминавших обнажившуюся спину Мехмеда.—?Ты прекрасен, мое сердце. Выглядишь настоящим мужчиной и воином.—?Тебя… Тебя это тревожит, Солнце мира?—?Нет. Другое. Почему не сказал мне, что поедешь с дозорными за стены?—?Потому что ты удержал бы меня. —?Ласкающие, придающие силы, полные заботы ладони замерли, мягким движением вернувшись со спины на смуглые плечи Мехмеда. —?А я не хотел, чтобы ты меня удерживал.—?Почему, Раду?—?Потому что отсиживаться в лагере, когда мы готовимся к осаде, недостойно для воина и мужчины.—?Прости, мой бесценный. Но я в самом деле тебя бы удержал.Развернувшись всем телом, не давая Раду отстраниться, Мехмед обнял его за пояс, целуя нежную щеку и укладывая рядом с собой на походное ложе. Пускай в этой военной кампании в возлюбленном проснулась взрослость, разом превратившая его не в государственного деятеля, как того всегда хотелось Мехмеду, а в мужчину и воина. Но этого белокурого воина он по-прежнему любил больше жизни.Для них двоих все началось еще ранней осенью, когда армия молодого султана двинулись сначала на Пелопоннес, а затем обрушились на плохо укрепленное фракийское побережье. Вскоре Месемврия, Ахелон и другие города на Понте пали, не оставив ромеям ни единой надежды на поддержку со стороны братьев императора.[10] —?Понимаю, Раду. Все понимаю, мой хороший, мое сердце, любимый… Что сам взял тебя на войну, где ты не имеешь права отставать от других. От Махмуда-паши, от моего тестя, от Шихабеддина, от Кючук-бея и Хуршида. От всех тех, кто жертвует собой и храбро сражается ради общего дела,?— нашептывал Мехмед, пока его руки, прикасаясь мягко и бережно, снимали с Раду кафтан и нижнюю рубаху. —?Но все же прошу,?— добавил он, заметив во взоре возлюбленного искры сомнения,?— не езди больше с дозором. У меня дурное предчувствие…—?Что случилось? —?Мятежные искры потухли; синие глаза под черными ресницами зажглись обычным, ровным, искренним светом и устремились к его лицу.—?Сам не знаю,?— сказал Мехмед, отбрасывая снятую одежду к изголовью и опускаясь возлюбленному на грудь. —?Но сейчас, на пороге самого большого завоевания, я чувствую, что совсем скоро случиться то, что уже невозможно будет исправить. И потому силы и решительность меня покидают.—?Не мучай себя, Солнце мира. Если это из-за меня, то больше я не поеду с дозорными.—?Обещаешь?..—?Обещаю. —?Легкие, чуткие, слегка загрубевшие пальцы коснулись его щеки.Подняв лицо, Мехмед встретил поцелуй, мгновенно отозвавшийся в его душе усталой тихой нежностью, сегодня ночью совершенно вытеснившей полыхание привычных обоим чувственных страстей. Лежа подле друг друга, они еще очень долго обменивались неспешными успокаивающими ласками и разговорами о древних укреплениях Константинова Града и прибывших валахах, а после так и уснули где-то на середине прерванной фразы, прильнув один к другому и крепко обнявшись.По счастью, утром от вчерашней усталости и тревог ни осталось следа. Пока Раду с помощью Хуршида мылся за кожаным занавесом, делившим надвое походный шатер, Мехмед принимал прибывшего к нему командующего флотилией Сулеймана Балтоглу [11] и сопровождавшего его эмира Карамана.—?Это объявление войны, сынок,?— гремел эмир. —?Дальше медлить нельзя.—?Повелитель,?— Сулейман Балтоглу склонился.На рассвете, пока военный лагерь предавался отдыху за стенами крепости и надежно укрывающими холмами, по его приказу был обстрелян и потоплен не подчинившийся досмотру торговый венецианский корабль с грузом зерна для Константинова Града, а его команда обезглавлена. Теперь им всем следовало ожидать ответных действий Императора Константина, чьи посланники уже явились и с возмущением требовали аудиенции вероломного султана.—?Ты же не собираешься принимать ромеев, сынок?—?Нет. —?Расправив плечи, Мехмед решительно взглянул на тестя. —?Я собираюсь отослать их прочь. И повелеть своему войску готовиться к осаде.***… —?Наконец-то мы выступаем, Халиль-паша!Великий Визирь обратил взгляд к входившем к нему Козанджу Доане и возмущенно выдохнул.Снова он узнавал важную новость не от своего молодого султана и повелителя, а от очередного случайного посланника. Власть?— реальная власть, которую он так отчаянно вожделел и любил, сейчас, подобно воде, уходила, медленно, но неотвратимо проскальзывая сквозь пальцы. Все его шаги, планы, поступки и решения больше не были его решениями, поступками и шагами. Теперь они выносились на Совет Дивана, где в большинстве случаев оспаривались и отметались, как ненужные и не соответствующие поставленным перед Османской Империей задачам.?Совет невольников!??— Халиль-паша не смог сдержать нового возмущенного фырканья, припомнив притягательный облик и синие глаза молодого валаха, к которому неожиданно устремился их с зятем разговор.—?Я был поражен, увидев Раду-бея рядом с нашим султаном. Неужели они все еще вместе? Через столько лет… Вы же обещали подыскать кого-нибудь, Халиль-паша…—?Кто-нибудь нам не годится. Нужен кто-то исключительный. Кто сумеет затмить… И сейчас как раз такой исключительный у меня есть на примете.Козандж Доане встрепенулся.—?Здесь, в лагере?Визирь отмел предположение недальновидного родственника легким движением брови.—?В Городе.—?У ромеев? Вот как… Значит, гяур, как и Раду… Он знает, что от него требуется?—?Ему незачем об этом знать. Он просто сделает то, что ему прикажут.—?Кто прикажет?—?Его отец.Визирь умолк, неприметно указывая зятю на вошедшего к ним со смиренным видом челядина. Теперь их беседа повелась очень тихо, спустившись до заговорщицкого шепота: ведь даже у сводов походного шатра могли быть уши. И уши эти, несомненно, принадлежали одному верному цепному псу, готовому убить любого за своего султана и повелителя. Любого, даже грудного младенца…—?А что Гюльбахар-хатун? Вы встретились с ней, Халиль-паша? —?спросил бывший командир, бездумно поигрывая кровавым наградным рубином.—?Женщина. Всего лишь женщина. И этим все сказано. —?Визирь усмехнулся на непонимающий взгляд собеседника. —?Когда я показал ей, на что способны верные мне люди, которые доставили в Манису яд, прервавший тягость Гюльшах-хатун...Козандж Доане кивнул. Всем была памятна та тревожная поспешность, с которой молодой султан тогда рванулся в Манису, чтобы поддержать едва не расставшуюся с жизнью валиде Гюльшах-хатун. Поговаривали, что неожиданный выкидыш и его последствия пагубно отразились на здоровье молодой женщины, навсегда лишив ее возможности иметь детей.… —?она испугалась. А после того, как наш султан на короткое время вернул ей свое расположение и отправил с шехзаде Баязидом в Конью, она и вовсе перестала отвечать на мои послания.—?Придется ждать, когда шехзаде Мустафа и шехзаде Баязид подрастут,?— подытожил Козандж Доане, натягивая кожаные перчатки, скрывшие от света кровавый рубин. —?Пора. Вы поедете с нашим Повелителем, Халиль-паша?—?Нет. —?Визирь вздохнул с бессильным величием некогда всемогущего и великого. —?Мне нет места рядом с Повелителем. Теперь с ним везде следуют его новые советники и Раду-бей.***—?Ты поедешь со мной, Раду?—?Я воин. Если мой Султан и полководец мне прикажет…—?Тебе, мой Серебряный принц? Никогда!Протянув возлюбленному руку, Мехмед обнял стройную талию. Потом прижался щекой к его запылавшей щеке, думая лишь о том, как своевременно покинули их спешащие к войскам Сулейман Балтоглу и эмир Карамана. Потому что Раду, все еще полуобнаженный, не сдержав вздоха, поддался его объятиям, улыбнулся в его объятиях, улыбнулся?— и закрыл глаза, когда Мехмед чуть отстранился и снова приблизился, обнимая нежнее и крепче, прижимаясь своими губами к его приоткрывшимся губам.—?Завоевание, достойное гения великого Искандера,?— шепнул Мехмед, едва поцелуй оборвался.Раду снова улыбнулся и прильнул к нему теснее.—?Что, Солнце мира?—?Угадай.—?Константинов Град?—?Ты, мое сердце. —?Вопросительно заглянув в блестящие, широко распахнутые от желания глаза, Мехмед приник к открытой шее, слегка позолоченной первым загаром и спустился ниже?— к шраму на груди, оставшемуся после их обоюдной давней клятвы.…Их прервали неожиданно?— на общем вздохе, на стоне, среди последних объятий, ласк и поцелуев.Кючук-бей невозмутимо склонился.—?Вас ожидают в войсках, мой Повелитель.—?Иногда хочется пожелать нашему верному стражу, чтобы его равнодушное сердце когда-нибудь растерзали конаяки [12].—?Ты несправедлив к Кючук-бею, мой Султан. —?С трудом переведя дыхание, Раду поднял подрагивающую руку, спеша стереть крошечную белесую капельку влаги в уголке его улыбающегося рта.Мехмед на миг сжал тонкую ладонь, но тут же выпустил с невольным стоном: следом за верным стражем в шатер проскользнула и надежная узкоглазая тень. Кивнув Хуршиду, Мехмед оправил сбившуюся одежду, поднялся сам и вновь протянул возлюбленному руку.—?Пускай ты теперь мужчина и воин,?— шепнул он Раду, обнимая его напоследок,?— но мне будет спокойнее, если ты все-таки постараешься беречь себя.***Никто из них не знал тогда, что эта пауза была последней нежной паузой. И совсем скоро все изменилось?— и для них двоих, и для охваченного тревожным ожиданием Города, и для одного его юного жителя, и для верного стража… И для крошечной девочки из Манисы по имени Зулейха…***Пояснения к главе[1] Румели Хисар (хисар (тур.)?— крепость) была построена на берегу Босфора (в самой узкой его части) на месте византийской крепости Фонеус прямо напротив крепости Анадолу Хисар по приказу Султана Мехмеда Фатиха в 1452 году и была предназначена для того, чтобы отрезать Константинополь от Чёрного моря и начать подготовку к его штурму. Крепость была построена в рекордные для того времени сроки?— за 4 месяца и 16 дней, на строительство было привлечено более 1000 мастеров и 2000 строителей. После строительства крепости проплыть Босфор стало невозможным, узкое место между крепостями, да и саму крепость прозвали ?перерезающим горло?. Сами же Румели Хисар и Анадолу Хисар с чьей-то легкой руки прозвали Восток?— Запад, потому что одна из крепостей (Румели) находилась на западном, европейском берегу Босфора, а другая (Анадолу)?— на его восточном, азиатском берегу[2] Бомбарды на платформах?— Мехмед тщательно готовился к предстоящей войне, понимая, что ему придётся иметь дело с мощной древней крепостью, от которой уже не раз отступали армии других завоевателей. Необыкновенные по толщине стены были практически неуязвимы для осадных машин и даже стандартной по тем временам артиллерии. Правильно оценив значение последней, молодой султан уделил пушкам (бомбардам) особое внимание, приказав создать огромный по тем временам артиллерийский парк[3]Башибузуки?— Наемники. Иррегулярные части, воюющие за право добычи[4]Италийский полуостров?— Апеннинский полуостров[5] ?Присланные верным присяге ханом крымчаки…??— Во времена описываемых событий крымский хан находился в вассальной зависимости от османского султана[6] ?Потому пришлось отступить…??— Мехмед имеет в виду первое, январское наступление на Константинополь. Но османская армия тогда в самом деле была ?не готова?[7] Анадолу Хисар —?крепость, возведенная Баязидом I в 1397 г. При помощи Анадолу Хисар и Румели Хисар Мехмеду удалось полностью изолировать Константинополь от источников зерна, которое поставлялось по Черному морю, и подготовить условия для предстоящей осады.[8] ?Венецианцы придут на помощь императору Константину?..??— В силу собственных торговых интересов венецианцы были наиболее вероятными союзниками Константинополя, но в решающий час, увы, не пришли ему на помощь[9] Заганос-паша, отменно разбиравшейся в международных отношениях, правильно описал подлинное положение вещей. В такой ситуации Константинополю действительно неоткуда было ждать реальной помощи[10] Осенью 1452 года турки вторглись в Пелопоннес и напали на братьев императора Константина, дабы они не сумели прийти на помощь столице. Зимой 1452—1453 начались приготовления к штурму самого города. Мехмед приказал турецким войскам захватить все ромейские города на фракийском побережье. Он не без основания полагал, что все прошлые попытки турок взять Константинополь провалились из-за поддержки осаждаемых с моря. В марте 1453 турки сумели взять Месемврию, Ахелон и другие укрепления на Понте (области Малой Азии)[11] Сулейман Балтоглу?— ренегат-славянин, правитель Галлиполи, один из новых друзей Мехмеда, примкнувшей к нему еще в Манисе[12] Конаяк (тур. простонародное)?— ночной демон