Разлука. Маниса. Октябрь - Ноябрь 1450 года (1/1)

Мой Серебряный принц, мой бесценный Раду!Неужели я позволил себе обидеть тебя хоть чем-то? Или ты не оставил мне даже короткой записки перед отъездом лишь потому, что мой визирь тебе не позволил?.. Раду, ответь мне! Ты так внезапно исчез, и теперь я гадаю, в чём дело.Вчера, слушая бесчисленные доклады своего окружения, я вдруг отчаянно захотел увидеть тебя, но… Быть наместником Минисы?— это не привилегия, а тяжелая обязанность. И я, тоскуя по твоим белоснежным локонам и глазам, наполненным синью небес, искал утешения в стихах поэта:В том не любовь, кто буйством не томим,В том хворостинок отсырелых дым,Любовь?— костёр пылающий, бессонный.Влюблённый ранен. Он?— неисцелим!Раду, мой хороший… Я не приказываю тебе, нет, я?— прошу! Вернись, мой милый друг, и исцели мою рану! Дай мне ещё хоть на мгновение ощутить прохладу твоих нежных губ, обожги меня страстью и рассей печаль моего сердца о тебе, мой бесценный!?Рука дрогнула, дописывая последние строки. Мехмед глубоко вздохнул, запечатал послание и повернулся к Кючук-бею.—?Поезжай в Эдирне,?— сказал он, протягивая свиток верному стражу. —?И не забудь перед отъездом получить у Заганоса-паши верительную грамоту, которая станет для тебя пропуском в его столичный дом.—?Прямо сейчас и отправлюсь,?— затянутый в черное Кючук-бей привычно склонился, принимая письмо и пряча его за пазухой. —?Вы еще гневаетесь на вашего визиря, Повелитель?—?Есть немного,?— ответил Мехмед, убирая письменный набор в серебряную шкатулку, помеченную его инициалами. —?Не люблю, когда важные решения принимают за моей спиной.Утром после исчезновения Раду он метался по своим опустевшим покоям как хищник, загнанный в клетку, и впервые со времен отрочества позволил себе накричать на насмерть перепуганных слуг. Не привыкшие к подобному обращению челядины в панике бежали мимо Заганоса-паши, который как раз шел по коридору, чтобы принять на свою голову всю тяжесть гнева своего молодого и в данный момент?— весьма рассерженного господина.—?Я вынужден был отправить Раду в столицу ради нашего общего блага,?— спокойно заявил он Мехмеду. —?Венецианцы и генуэзцы готовы, наконец, за некоторое вознаграждение предоставить нам важные сведения о незаконных поборах, налагаемых на них людьми Халиля-паши.—?Незаконные поборы? —?Мехмед усмехнулся. —?К чему эти цветистые обороты, мой друг и наставник? Нас никто не слышит, поэтому называйте эти поборы тем, чем они являются на самом деле.—?Взятками, мой Повелитель? —?Заганос-паша вернул усмешку. На самом деле у него отлегло от сердца, когда он увидел, что тщательно выпестованная рассудительность и государственный ум в Мехмеде даже сейчас возобладали над личным, и гнев манисского наместника стремительно пошел на убыль.Заганосу-паше не нужно было объяснять, что произошло в Отраде?— для этого он был слишком умен. К тому же он видел Раду и видел глубокие тени под его блестящими глазами, что с головой выдают всех недосыпающих, но счастливых влюбленных. Да, эти двое определенно перешли черту?— здесь, в Манисе, или там, в Отраде; разницы в том, где это случилось, теперь не было никакой. Главное, чтобы в своем чувственном опьянении они нашли в себе силы не нарушать приличий, и помнили о собственном долге. А долг предписывал Мехмеду прежде всего пресечь то влияние, которое высшие чиновники оказывали на правящего султана, подталкивая его к решению объявить новорожденного шехзаде Ахмеда своим наследником в обход старшего сына.—?Итак, знать Порты во главе с Великим визирем получает взятки от гяуров,?— задумчиво произнес Мехмед, все больше становясь рассудительным и серьезным. И Заганос-паша в который раз подивился, как быстро его бывший воспитанник научился трезво оценивать обстановку и не поддаваться гневу, который, без сомнения, до сих пор клокотал в его груди.—?Если нам удастся это доказать,?— продолжил Мехмед столь же задумчиво,?— то удастся и принудить Халиля-пашу к переговорам и, соответственно, заставить его действовать в наших интересах. Вряд ли он захочет разоблачения и неизбежного скандала. Опасную игру вы затеяли, Загнос-паша,?— добавил он, взглянув на поглаживающего аккуратную бородку визиря.—?Мы все ее затеяли, эфенди, когда начали прореживать ряды знати здесь, в Манисе, и расставлять на ответственные посты преданных вам людей. А за Раду не беспокойтесь,?— Заганос-паша вдруг улыбнулся с лукавой теплотой. —?В Эдирне он остановится в моем доме, где ваша сестра?— моя прекрасная и добрая супруга,?— позаботится о нем, как о собственном сыне.?Дорого бы мне обошлось решение послать Раду в столицу, если бы Мехмед не был так сильно заинтересован в возможности приструнить Халиля и взять над ним верх?,?— размышлял Заганос-паша.Он не долго пробыл у Мехмеда. Повелитель отпустил его, заявив, что желал бы с глазу на глаз переговорить со своим телохранителем Кючук-беем. Тот в сопровождении осанистого молодца уже показался в коридоре и очень учтиво раскланялся с визирем, покидавшим покои наместника.—?Достопочтенный паша, позвольте представить вам Юсуфа,?— Кючук-бей выпрямился и выверенным жестом указал на своего спутника. —?С этого дня он по приказу нашего Повелителя будет вашим личным охранником и станет сопровождать вас везде, куда бы вы не направлялись.?Великолепно, мой молодой друг! —?визирь от души расхохотался про себя, внешне сохраняя полную невозмутимость. Однако, восемнадцатилетний Мехмед оказался много умнее и предприимчивей, чем он о нем воображал! —?И теперь этот охранник станет докладывать своему господину о каждом моем шаге. Что ж. Все правильно: в политике не следует давать слишком много воли даже своим друзьям. Когда-то я сам учил мальчика этому…?—?Думаю, мне стоит поблагодарить Повелителя за его заботу о моей скромной персоне,?— вслух произнес Заганос-паша, глядя в непроницаемое лицо Кючук-бея.—?Это не обсуждается,?— тот снова учтиво склонился. Но в его учтивости Заганосу-паше явственно почудилась определенная доля угрозы верного цепного пса. —?Это для вашего блага и ради общей пользы, господин визирь.?Однажды ради общей пользы зубы этого пса вопьются в чье-нибудь горло?,?— хмыкнул Заганос-паша, наблюдая, как Кючук-бей затворяет двери в покои Мехмеда, чтобы никто не мог слышать, о чем они говорят.Предаваясь подобным размышлениям, визирь степенно двинулся к выходу, радуясь, что за собственное скоропалительное решение отделался всего лишь кратковременным изгнанием и предупреждением в лице осанистого Юсуфа, который отныне следовал за ним по пятам.***В тот день, как и в день отъезда, Кючук-бей пробыл у Мехмеда совсем короткое время. Вскоре все желающие могли видеть, как он, одетый в лисью шапку и теплый кафтан из добротной черной ткани, миновал городские укрепления Манисы и пустил своего скакуна галопом в сторону далекой столицы.Мехмед меж тем в сопровождении двух новых телохранителей отправился в город. Охрана не была его глупой прихотью, как и эта вынужденная поездка. Сейчас правитель победил в Мехмеде тоскующего в разлуке любовника. Переселенцы, которые тянулись в Манису с повозками, чадами и домочадцами,?— вот что отныне стало главной из его бесконечных забот.Греки, болгары, армяне, арабы, евреи и, естественно, турки. Гяуры и единоверцы… Все они в равной мере терпели бедственное положение в осенней Манисе. Хотя единоверцам было попроще: сердобольные горожане, проникнувшись сочувствием, отрывали страдальцам и их семьям собственные гостеприимные дома.Гяурам приходилось тяжелее: многие из них коротали сначала октябрьские, а потом и ноябрьские ночи в своих повозках, укутавшись в тонкие покрывала, а некоторые, не имеющие даже подобной роскоши, прямо на голой земле.—?Неужели ничего нельзя сделать? —?спрашивал Мехмед у возвращенного ко двору Заганоса-паши. —?Маниса богата, и люди вправе ожидать от нас помощи, которая бы облегчила их горькую долю.—?Да, благодаря вам, эфенди, Маниса богата,?— отвечал тот своему встревоженному повелителю. —?Но ее доходы идут на воинов, которых для нас готовит ваш тесть, отец Гюльшах-хатун.Воины эти тоже не были глупой прихотью избалованного юноши, возомнившего себя полноправным властителем. Набранные по крестьянским наделам вчерашние мальчишки конечно пока не могли поспорить с элитным янычарским корпусом султана, но были неплохо натасканы и обучены опытной рукой эмира, прошедшего несколько войн. Что и говорить: Мехмеду нравилось бывать у тестя и видеть, как тренируется и крепнет его воинство. В самом деле?— оно постепенно, шаг за шагом становилось реальной силой, с которой вскоре придется считаться не только отцу, но и тем из его окружения, кто был недоволен политикой, проводимой манисским наместником!—?И все же нельзя оставлять людей в таком положении,?— стоявший у окна Мехмед вздохнул, глядя на голые ветки деревьев, с которых опадали последние листья. —?Ведь приближается декабрь, а с ним и настоящие холода.—?Повелитель обязан давать своим подданным направляющую и объединяющую идею и быть хорошим для всех и каждого,?— Заганос-паша задумчиво огладил свою бороду. —?Да, кое-что вполне можно сделать, мой друг. У меня есть загородный дом, которым я не пользуюсь. Там я мог бы спокойно принять и разместить несколько семей, пока не наступит весна.—?А что делать с остальными? —?спросил Мехмед с тревогой.В нем все еще была жива картина его посещения городской площади, где временно ютились переселенцы-гяуры, которые сначала с удивлением, а затем?— с восхищением смотрели на красивого, но очень усталого молодого правителя, который вежливо спешился с гнедого, чтобы на равных говорить с ними.—?С провизией проблем не возникнет,?— обещал Мехмед людям, чьи охваченные тревогой лица вдруг озарялись каким-то внутренним светом и с надеждой устремлялись к нему. —?Дворец откроет свои погреба, и каждый день сюда будет приезжать повозка, где вы найдете все, что вам будет нужно, чтобы не умереть с голода. Это то малое, что я пока могу для вас сделать.—?Этого более чем достаточно, Повелитель,?— прошамкал стоящий в первом ряду какой-то седой и сгорбленный старик. —?Вы в самом деле настоящий повелитель. Пускай не нашей веры и слишком молодой, но без сомнения самый достойный, которого я встречал на своем долгом веку!...... —?Так что же нам делать с остальными? —?снова спросил Мехмед у своего визиря.—?Попросить о помощи новую знать нашей благословенной Манисы,?— визирь отвлекся от размышлений. —?Надеюсь, богатые люди внемлют вашей просьбе и по моему примеру уступят переселенцам загородные дома.***Заганос-паша как в воду глядел: знать Манисы в самом деле прислушалась к призыву своего наместника и повелителя. И первым, кто откликнулся, был Махмуд-паша.Он происходил из древнего ромейского* рода и еще в ранней молодости был захвачен турками-османами в плен. Смелый воин, великолепно образованный и воспитанный в лучших классических традициях, с подлинным гордым светловолосым константинопольским ликом, в Империи Османов он неожиданно для всех принял правую веру, после чего немедленно был освобожден и по протекции одного из своих пленителей поступил на службу к султану?— вот то, что еще в столице слышал о нем Мехмед.Но от своего визиря он теперь знал и другое: Махмуд-паша, по его словам, обладал живым и энергичным характером и мог громко смеяться, хотя после навязанной ему султаном женитьбы на одной из разжалованных наложниц нечасто позволял себе подобную вольность. Вообще, эта постылая женитьба здорово изменила и самого Махмуда-пашу, и его отношение к султану, которому он когда-то доверился сам и в чьи ненадежные руки вложил собственную, в одно мгновение исковерканную царственным капризом судьбу.Должно быть, именно поэтому Махмуд-паша полугодом ранее с энтузиазмом ответил на письмо молодого наместника, в котором тот приглашал его в Манису и предлагал взять на себя роль наставника и учителя маленького шехзаде Мустафы. Да и старшего Баязида пришла пора постепенно отрывать от материнской юбки, невзирая на несомненные в будущем протесты чрезмерно заботливой валиде Гюльбахар-хатун.—?Можете по собственному усмотрению располагать мной и моим загородным домом, который вы мне пожаловали, Повелитель,?— Махмуд-паша с достоинством склонился перед Мехмедом. —?Также позвольте пригласить вас завтра в мой городской дом на праздник по случаю рождения шехзаде Ахмеда?— сына нашего Султана, да пошлет ему Аллах всяческое благополучие и долгие годы жизни!—?По случаю рождения шехзаде Ахмеда? —?Мехмед с удивлением взглянул в светлые глаза собеседника. —?Вы в самом деле устраиваете праздник по этому поводу, Махмуд-паша?—?Конечно, Повелитель,?— тот кивнул с безукоризненной и насквозь фальшивой вежливостью, которую вкупе с дипломатией всем знатным выходцам из Града Константина прививают с младых ногтей. —?А еще?— по поводу моего дня рождения,?— улыбка Махмуда-паши неожиданно стала искренней, а взор преданно обратился к Мехмеду. —?Так могу ли я рассчитывать на ваше присутствие, мой Повелитель?—?Да, я неприметно буду.Заметив проскользнувшего к нему в покои Кючук-бея в запыленных дорожных одеждах, Мехмед поспешил отпустить весьма обрадованного его согласием Махмуда-пашу. Едва дверь за ним закрылась, Мехмед обратился к верному стражу, который уже протягивал ему ответное послание Раду.—?Твоя быстрота может поспорить с горным ветром, Кючук-бей! Я ждал тебя не ранее, чем через неделю! —?воскликнул он, с нетерпением разворачивая свиток, чтобы в неплотном полумраке подкрадывающейся осенней ночи прочесть изящные строки, которые хлынули в самое сердце, снова обволакивая его призраком недавней, но все еще безумно горячей любви.?Мехмед, любовь моя, Солнце Мира!Разве возможно, чтобы я, одержимый любовью к тебе одному, стал мечтать о чьих-то чужих объятиях? Нет! Мой поспешный отъезд был вызван лишь желанием помочь осуществлению планов Заганоса-паши, затеянных им ради нашего общего дела. Теперь же, получив твоё полное тоски и печали послание, я и сам потерял покой, но к несчастью, хлопоты эти удерживают меня вдали от Манисы. Но как только я смогу разобраться с ними, то сразу припаду к твоей ране, нанесенной мною по неосторожности. Обещаю, мой драгоценный друг, своей любовью и лаской, страстью и нежностью вымолить у тебя прощение. Только прошу?— не грусти, не печаль моего сердца. Всё настоящее должно быть подвергнуто испытанию, чтобы окончательно закалиться. Считай нашу разлуку тем самым испытанием, в котором, как в горне, самородок золота плавится, а затем?— льется в форму, являя миру красоту, созданную умелой рукой ювелира. Вспомни Отраду, где мы с тобой осознали, насколько друг другу дороги. Я отдал бы все, чтобы в эту минуту оказаться с тобой там и забыться в твоих сильных и нежных объятиях, мой Мехмед, мое Солнце. Ведь я так сильно тебя люблю!?—?Я тоже люблю тебя, Раду,?— прошептал Мехмед, прижимая послание к груди.Он снова всем телом, всей душой вспоминал своего прекрасного юного возлюбленного. Его влекущие глаза, всегда плотно закрытые в моменты страсти. Ласкающие ладони… Рельеф белоснежной и ослепляющей красотой наготы. Его светлую улыбку… Их пальцы, сплетенные в нетерпеливом пожатии…—?Подожди, Кючук-бей, сейчас будет ответ.Мехмед присел за стол, чтобы написать торопливо: ?Вот видишь, как мало нужно человеку. Твое письмо, мой хороший, попало ко мне, и теперь я смотрю на все другими глазами. Все кругом чудно, наполнено смыслом и красотой. Не скрою, несколько дней назад я побывал в Отраде, хотя горные перевалы уже засыпаны снегом. Ты представляешь, стоило мне приблизиться к дому, как я сразу же ощутил твое незримое присутствие. Мне даже показалось, что ты сейчас выйдешь, и моя грусть исчезнет совсем. И теперь я с надеждой жду, что твои дела наконец-то закончатся, и мы воздадим друг другу сполна: все недосказанные слова, негу поцелуев и океан ласки, в котором утонем. Но смерть нам не будет грозить! В том океане любви нас ждет наслаждение и радость. Друг мой, не мучай меня. Приезжай поскорее!?—?Сможешь отправится завтра в Эдирне? —?спросил Мехмед Кючук-бея, который невозмутимо ожидал приказаний, ни одним жестом не выказывая усталости после долгой дороги.—?Да,?— коротко ответил тот, пряча новое послание. —?Вам стоит отдохнуть, Повелитель. Господин Раду обеспокоен, что вы совсем не спите в его отсутствие.—?Что делать,?— Мехмед развел руками. —?Спокойный сон для меня закончился вместе с отъездом Раду.—?Вы сильно любите его,?— Кючук-бей понимающе улыбнулся.—?Люблю,?— Мехмед тяжело опустился на край разобранного для ночи ложа и спрятал лицо в ладонях. Кто бы знал, как сильно он устал от нескончаемых интриг султанского окружения и собственных забот! Но еще сильнее его терзало беспокойство за возлюбленного и тоска от вынужденной разлуки.—?Не тревожьтесь за господина Раду, Повелитель,?— ободрил его Кючук-бей. —?Хуршид с него глаз не спускает и окружает вниманием. А вам просто необходимо выспаться. Ложитесь, Повелитель, я постерегу ваш сон.Мехмед не стал противиться. И вскоре его в самом деле сморил чудеснейший из снов, в котором он и Раду с упоением целовались, лежа на дне лодки, мягко покачивающейся среди ярко-синих морских волн.***Поутру отдохнувший Мехмед проводил Кючук-бея и снова занялся делами переселенцев. Теперь, когда все утряслось, требовалось организовать подводы для пеших и проследить за их отправкой к ожидающим новых жильцов домам. Это заняло гораздо больше времени, чем Мехмед сам себе наметил, и потому он вспомнил о предстоящем празднике лишь тогда, когда городская площадь совсем опустела, а в равнодушном и стылом ноябрьском небе зажглась первая робкая звезда.Дом Махмуда-паши затерялся среди подобных ему домов богатого квартала. От улицы его скрывала высокая стена с массивными воротами. Ворота были резные, темного прочного дерева; стены?— девственно белые; вместо окон?— продолговатые ниши с белоснежным узором. Внутренний двор украшали высокие кипарисы; их темные верхушки виднелись из-за стены.Ворота распахнулись, ибо почетного гостя давно поджидали. Сам Махмуд-паша взял на себя обязанность сопроводить Мехмеда через анфиладу комнат в богато убранные покои, где в самом центре, устланном коврами, сидели нарядно одетые гости. Они играли на музыкальных инструментах и пели.—?Позвольте предложить вам кофе и сладости, мой Повелитель,?— сказал Махмуд-паша, когда Мехмед отведал всех угощений и объявил гостеприимному хозяину праздника, что насытился.—?Пожалуй,?— ответил тот, рассеянно прислушиваясь с стройному пению.—?Седиф! —?Махмуд-паша хлопнул в ладоши, и юноша в красном кафтане отлепился от стены так быстро, словно давно ожидал этого жеста.—?Седиф был близок к нашему Султану,?— неприметным движением век Махмуд-паша указал на пригожего юношу, склонившегося перед Мехмедом со всем отпущенным ему почтением. —?Но теперь он такой же скиталец, как и я, поскольку имел несчастье впасть в немилость.—?Вот как? —?бросил Мехмед, почти не слушая собеседника.Атмосфера праздника его так и не захватывала, и это очень обеспокоило Махмуда-пашу, который всеми силами пытался развлечь своего дорогого гостя и повелителя.—?Да. Еще в столице я слышал, что Седиф великолепно танцует с факелами. Может быть, посмотрим на этот танец? Ты ведь не откажешься станцевать для нас, Седиф?.. Замечательно! Принесите факелы! —?И он снова хлопнул в ладоши, заметив интерес, на миг промелькнувший в глазах молодого властителя.Мехмед, чьи мысли даже на празднике не оставляли заботы о доставке продовольствия переселенцам, наконец-то отвлекся и в самом деле с интересом посмотрел на Седифа.Изящный и тонкий, подобно виноградной лозе, тот уже замер перед рассевшимися в круг зрителями, ожидая, когда ему подадут горящие факелы и наполнят четыре чаши пылающим маслом. Вокруг пояса он неторопливо повязал красные шелковые платы.Музыканты заиграли. Поначалу мелодия была тягучей и медленной, как и сам танец?— с мягким поворотами, приседаниями и плавными выпадами. Но вскоре музыка оживилась, стала быстрее, ритмичнее, и следом за ней ускорил свои движения черноглазый пригожий юноша в красном кафтане. Но вдруг он замер, застыл, как тонкая натянутая струна.Факелы полыхали. Зрители, завороженные игрой света и пламени, громкими возгласами требовали продолжения. Но Седиф не двигался, тянул?— до того момента, когда напряжение достигло предела и держать томительно долгую паузу стало уже невозможно. И вот?— новый взмах выразительных рук. Общий крик восхищения вырвался из множества уст, и музыка подчинилась диктату огня. Он горел и в руках Седифа, и в чашах с маслом, и в сердцах восторженных зрителей. Он наполнял своей энергией воздух, заряжая безумием окружающее пространство. И всем этим управлял гибкий, юркий мальчишка в красном кафтане, бросивший факелы в бронзовый таз, изящным жестом развязавший платы и принявшийся ими размахивать, имитируя всполохи пламени.Неожиданно красный плат загорелся, огонь устремился к своей не прерывающей танца жертве, но когда ситуация уже казалась зрителям угрожающей, Седиф изогнулся, ловко метнув остатки пылающей материи вверх.Казалось, вспыхнул сам воздух, а юный безумец тем временем уже размахивал другим подожженным платом, создавая сверкающий вихрь и дожидаясь минуты, когда опасность заставит его снова подбросить вверх догорающий алый шелк. Он танцевал всё быстрее, кружился в стремительном темпе, и сам был подобен жаркому огненному урагану. И в тот самый миг, когда ошеломленные зрители, позабыв обо всём на свете, с жадностью пили энергию огня и танца, что мальчишка щедро на них изливал, тот ловко подхватил из таза горящие факелы и, выгибаясь как кошка, довершил сумасшествие, вращая ими над своей головой.Музыка постепенно смолкала, больше не в силах поддерживать это полыхание жизни и страсти. Затих и Седиф… И тут Мехмед решительно поднялся.Он все истолковал правильно. Все прочитал в намертво прилипшем к нему взоре Седифа. Это огненное безумие, этот дерзкий и откровенно чувственный танец были предназначены лишь ему одному.