Отрада. Маниса и ее окрестности. Начало октября 1450 года (1/1)

Музыкальная тема ко всем главам Отрады: The Rasmus/Anette Olzon— October & April (Октябрь и Апрель)Как апреля онаРассвет в небесах,Дитя света, звезда, и в сердце ее жар.Яркий день гонит хладИ снега капель,Октябрь и апрельОн в студеной ночиНебо октября,Тучи мрак, в сердце громВечного дождя,Месяц зябкий, в тоске,Вечный враг весне, Октябрь и апрель...Единственное, о чем думал Мехмед в ту минуту, было безумное желание положить руку на затылок Раду, чтобы тот даже не подумал, не сумел отстранится. Но нет?— Раду сам целовал его с пылким жаром юности, со сводящей с ума нежностью, без сомнений отдавая все и уже навсегда. Но разум опять воспротивился: ?Нет, ты не имеешь права! Нельзя!?, заставив Мехмеда разорвать поцелуй и отстранить от себя друга, который часто дышал и смотрел на него совершенно непонимающим, растерянным взглядом.—?Прости меня, Раду,?— Мехмед отступил и тяжело опустился на одну из рассыпанных по ковру подушек. —?Я не должен был…—?Но ты, мое Солнце, уже целовал меня однажды,?— Раду с облегчением улыбнулся, спускаясь на колени к ногам Мехмеда. —?Кажется, я не был против ни тогда, ни сейчас.—?Ты не должен этого помнить! —?Мехмед отвернулся, спасаясь от близости Раду, от всего этого совершенства подлинной красоты, когда-то послужившей образцом для иконы. От чистой прелести, которой его похоть, жарко туманящая разум, сейчас несла лишь погибель.—?Ты не можешь помнить, ты тогда был слишком болен,?— Мехмед, наконец, нашел в себе силы заглянуть в глаза друга. —?Не можешь…—?Но я помню,?— Раду вновь положил свои ладони ему на плечи, и Мехмед, не имея сил противиться желанию, накрыл их своими руками. —?Я помню все. Все твои поцелуи. Твои обжигающие солнечные ласки,?— на мгновение он смутился, но все же продолжил:?— Я помню тебя обнаженным, очень хорошо помню?— в ту минуту ты был прекрасен…—?Прекрати! —?Мехмед больше не мог отстраниться. Твердости не осталось. Все тщательно выстроенное за три года самообладание рассыпалось во прах. —?Прошу тебя, Раду. Я не имею права снова оскорблять тебя всем этим! Лучше умру!—?Нельзя оскорбить любовью и желанием,?— Раду, хоть и был смущен, но смотрел ему прямо в глаза, мягко поглаживая большими пальцами смуглые обветренные ладони, накрывшие его руки. —?Сейчас я понял, что ты, мое Солнце, тоже не можешь этому сопротивляться, потому что…—?Потому что люблю тебя больше жизни!Неожиданно, но это оказалось так легко?— признаться и увлечь обнявшего его Раду на гору подушек. Накрыть его своим телом. Осторожно коснуться своими губами маняще-сладких, четко очерченных губ. И целовать до волнующей дрожи, до сбитого напрочь дыхания. И снова, слушая разум, через какое-то время отступить с сожалением, подавая возлюбленному руку, чтобы помочь ему встать.—?Мы не можем вести себя так и любить друг друга в Манисе, мой Серебряный принц,?— шептал Мехмед, обнимая Раду за пояс. —?Но завтра мы с тобой уедем.—?Куда?—?Туда, где нам никто не помещает, и где мы сможем быть вместе,?— Мехмед оказался бессилен отказать себе в удовольствие теперь уже открыто провести рукой по его волосам, медленно перебирая пальцами невесомые белые пряди.—?Разве есть на земле подобное место? —?Раду бездумно прикрыл глаза, просто наслаждаясь близостью любимого, в которой уже давно мечтал раствориться полностью и без остатка.—?Есть,?— Мехмед улыбнулся, внимательно вглядываясь в его лицо.Пора отрочества миновала, к четырнадцати годам стерев с него мальчишеское очарование. Но теперь весь облик Раду сиял изысканными и живыми красками юности, с крохотной родинкой над верхней губой, с нежным румянцем на щеках, как на самых светлых и хрупких розовых бутонах.—?Собери все, что тебе потребуется для недельного отъезда, и будь готов на рассвете,?— Мехмед в последний раз сжал Раду в объятиях. —?А сейчас, молю, уходи. Иначе я сорвусь и забуду все доводы рассудка!—?А потом истерзаешь за это свою совесть,?— Раду с трудом разомкнул кольцо обнимающих рук. —?Нет, я не буду твоим палачом, мое Солнце,?— он быстро прижался губами к губам Мехмеда, а затем поспешно вышел. Кедровая дверь бесшумно затворилась за ним.?Плотская страсть? —?Мехмед положил руку на грудь, чувствую, как под ладонью бешено колотится его собственное пустившиеся вскачь сердце. —?Но если бы дело касалось лишь плоти, разве была бы такой сильной сердечная боль от разлуки и такой полной?— радость от встречи??—?Иные страсти горят столь сильно, что превращение их в любовь неизбежно. Некоторых из людей они сближают настолько, насколько могут быть близки два человека,?— как-то сказал ему один знающий и много повидавший человек.Здесь, в Манисе, он звался Кючук*-беем, хотя Мехмед знал его подлинное, настоящие имя. Как и горькую историю его жизни, которую этот сбежавший от хана тридцатилетний крымчак** сам рассказал Мехмеду в порыве откровенности, что иногда случается даже у самых стойких, закаленных и сильных.—?Я верно служил своему Хану, пока не встретил ее. —?Кючук-бей не смотрел на Мехмеда, взгляд его совершенно черных миндалевидных глаз был обращен ввысь, где таяли искры ночного костра, тепло которого он делил со своим нынешнем Повелителем. —?Она была такая возвышенная, нежная, луноликая, с персиковыми щечками и золотыми волосами, из тех прекрасных русинок, что светом подобны утренней заре. Она и я?— мы оба были ослеплены, ошеломлены вспыхнувшей между нами страстью и взаимной любовью. Но моя сверкающая звезда была наложницей ханского гарема. Самой любимой…—?Что с ней случилось? —?с замиранием сердца спросил Мехмед, выливая собеседнику в чашу остатки вина.Сам он воздерживался от вина, хотя ему очень нравились его запретные запах и вкус. Но хмельное питье дурманило голову, заставляя мечтать о невозможном, а молодой манисский наместник предпочитал сохранять внешнюю невозмутимость и привычную ясность мысли, позволяющую ему в любой момент решать груду неотложных и нескончаемых дел.—?Когда все выяснилось, девушки из гарема по указке хана до смерти забили ее камнями. Женщины, правители и традиции иногда бывают очень жестоки,?— Кючук-бей еще раз взглянул на рыжие языки костра и залпом осушил содержимое своей чаши. —?А я, тот, кто должен был разделить с любимой ее участь, с позором бежал сюда, где вы приняли меня, ничего не спросив о прошлом.—?Мне не нужно знать о прошлом человека, чтобы судить об его полезности и умениях,?— Мехмед покачал головой. —?Не тревожься, Кючук-бей, я тебя не выдам и не стану осуждать. Но я рад, что ты открыл мне свое сердце.—?Хороший вы человек, Повелитель. —?Черные глаза с затаившейся в них легкой грустинкой предано устремились к Мехмеду. —?Поверьте, я вас не подведу, потому что моя верность вам безгранична. Нет, это не собачье послушание рвущихся к власти вельмож! Это?— осознанное служение знающего себе цену человека повелителю, которому он доверил свою судьбу!?Любовь, замешанная на страсти, или страсть, родившаяся из любови,?— кто мы, смертные, чтобы с этим спорить???— размышлял Мехмед, посылая за тем единственным, кому мог доверить их с Раду счастливый секрет.—?Повелитель,?— немедленно явившийся по его зову Кючук-бей низко склонился.—?Поезжай в Отраду,?— без обиняков начал молодой человек. —?Приготовь все, чтобы я мог на неделю остановиться там со своим другом.—?Господин Раду наконец-то вернулись?—?Следишь? —?беззлобно усмехнулся Мехмед.—?Служба у меня нынче такая?— следить и охранять вас, Повелитель,?— спокойно отозвался Кючук-бей, кладя руку на заткнутый за пояс ятаган***.Спокойствие этого натянутого как струна мускулистого человека было напускным, и потому застывшая на ятагане рука чуть подрагивала, готовая сорваться в любой момент, чтобы нанести упреждающий удар тому, кто рискнет угрожать повелителю.—?Благодаря тебе и твоим молодцам я и мое окружение теперь можем вкушать пищу, не опасаясь яда, тайно доставленного из столицы,?— подытожил Мехмед. —?Отправляйся, Кючук-бей. А мы с Раду прибудем в Отраду завтра вечером. И еще?— пришли кого-нибудь из своих, чтобы помог мне собраться и разбудил перед рассветом.—?Еду. К счастью, мне не впервой проходить ночью горными тропами,?— Кючук-бей согласно кивнул и направился к выходу. В дверях он обернулся и произнес странную фразу:?— Разве я смею отговаривать одержимых любовью, если их уже не спасти??И не нужно,?— шептал Мехмед, в одиночестве укладываясь в постель, разобранную давно спящими челядинами. —?Я ведь не жил все эти три долгих года, Кючук-бей. Только Маниса и ее насущные хлопоты не дали мне рухнуть в пучину беспросветной грусти. Ну и, конечно, Гюльшах, которая всегда поддерживала меня, ничего не прося взамен?.С этими мыслями он и уснул, едва его голова коснулась подушки, наказав себе не забыть послать короткую записку умной девочке-Сфинксу, которая сама найдет, какими словами объяснить Заганосу-паше и Гюльбахар его поспешный отъезд.***Перед рассветом его разбудил один из подручных Кючук-бея?— шустрый узкоглазый и кривоногий малый с совершенно лысой головой. Мехмед, для которого бессонница в последнее время стала привычным явлением, в этот раз никак не мог вынырнуть из объятий дивного сна, наполненного синими глазами Раду, его улыбкой и ласкающими ладонями.—?Я собрал ваши вещи, Повелитель,?— узкоглазый махнул рукой на две умело упакованные дорожные сумы из тисненной кожи. —?А также распорядился принести завтрак и горячую воду. Помочь вам вымыться перед дорогой?—?Помоги.Он мог бы и сам, но, торопясь покончить с ежедневными утренними заботами, воспользовался и спорой помощью в мытье, и полотнищами небеленой льняной ткани для вытирания, и чистой одеждой, и горячим завтраком, состоящим из лепешек с медом и большой порции мясной похлебки для поддержания сил.?Расторопный парень. Не то что мои челядины,?— решил Мехмед, покидая свои покои. —?Надо будет попросить Кючук-бея оставить его при мне?.Раду уже ожидал его во дворе, поглаживая шею великолепного коня, серебристо-серого с белой гривой и статью, поражающей своей изысканностью и мощью. Когда Мехмед подошел, конь уткнулся изящной головой Раду в волосы за ухом, словно нашептывал ему какую-то тайну, понятную лишь им двоим.—?Мехмед, мое Солнце,?— белокурый юноша в тот же миг отвлекся от своего скакуна и улыбнулся возлюбленному, которого готов был безропотно ждать целую вечность.—?Раду, мой свет, мой Серебряный принц,?— Мехмед подошел ближе.Любовь снова сводила его с ума. Дурманила, обжигала желанием обнять. Прижаться теснее. Вновь накрыть своими губам губы, которых никто, кроме него, еще не целовал… Сбросить одежду. Утонуть в единении полной близости душ и тел… Но все, на что он мог осмелиться здесь во дворе, это легко коснуться гибкой лошадиной шеи, чтобы не вспугнуть норовистого серого жеребца, мягко добраться до его гривы и, нащупав в ее роскошной густоте вздрогнувшую ладонь Раду, стиснуть ее в своей, сплетая их пальцы в нетерпеливом пожатии.—?Прекрасный конь,?— Мехмед улыбнулся, нежно лаская тонкую руку. —?Откуда он?—?Его зовут Ясс****. Он из конюшни нашего Султана, твоего отца,?— Раду вновь вздрогнул, когда ласковые теплые пальцы добрались до самого чувствительного участка на тыльной стороне его ладони. —?Его подарок, подтверждающий, что я больше не заложник, коль скоро мой брат, а не отец, теперь носит титул Господаря***** Валахии.Мрачная история. Мрачная и страшная. С кровавым убийством Влада-старшего и его сына Мирчи собственными боярами. История, приведшая на престол молодого Влада?— бывшего османского заложника, поддерживаемого войсками султана. А ведь он, Мехмед, даже не поинтересовался тогда, что чувствовал Раду, когда его ушей достигло известие о смерти отца и старшего брата! Зато наверняка поинтересовался человек, подарившей ему серебристо-серое сокровище, которое могло стать украшением любой конюшни от эмира до султана.—?Поехали, Раду. Не стоит задерживаться,?— Мехмед выпустил его руку и забрался в седло подведенного конюхом гнедого коня.***—?Тебе не понравилось, когда я обмолвился про подарок султана,?— сказал Раду несколько позже.Они только что миновали городские укрепления. Теперь впереди бежала дорога, вытоптанная копытами многочисленных лошадей. Ведь целыми днями к воротам Манисы спешили всадники, повозки. Но здесь дышалось гораздо легче, чем в городе, где было мало зелени и господствовали запахи чаршии******, базара и пыли, ежедневно выметаемой из многочисленных каменных домов с пузатыми деревянными балконами.—?Не понравилось,?— согласился Мехмед, направляя гнедого в сторону гор, возвышавшихся над Манисой. —?Но от подарков правящего султана не отказываются. Ты, мой Серебряный принц,?— сердце сжалось в нехорошем предчувствии,?— виделся с ним наедине?—?Все было не совсем так,?— Раду вздохнул и покачал головой. —?Узнав, что я в Эдирне, он послал за мной и посоветовал?— всего лишь посоветовал! —?ехать к Владу в Валахию.—?И что же?..Сердце сжалось еще сильнее?— ведь Раду, такой красивый и чистый, был во сто крат прекраснее всех его разряженных порочных мальчишек!..—?Я отказался,?— Раду улыбнулся искренней и светлой улыбкой. —?А потом смиренно попросил разрешения вернуться к тебе в Манису. Тогда он подарил мне Ясса с пожеланием хотя бы изредка видеть меня среди своих друзей.—?Ты больше не поедешь в столицу,?— Мехмед тоже улыбнулся, наслаждаясь постепенно возрождающейся былой близостью, которую они оба, казалось, уже должны были позабыть. —?Я больше не отпущу тебя к нему, мой Серебряный принц. А если и отпущу, то только под надежной охраной Кючук-бея.—?Я не стану тебе перечить, мое Солнце.Раду улыбался, глядя на горы, где они вдвоем когда-то провели много счастливых дней. Сейчас все неожиданно вдруг вернулось?— их дружба, теперь окрашенная в яркие цвета вспыхнувшей первой любовью, и эти горы. Горы, горы без конца, где племена скотоводов мирно кочевали со своими стадами от одного пастбища к другому.—?Помнишь?..—?Помню…—?Тогда догони меня!..Серебристо-серый конь рванулся, унося на своей спине радостно хохочущего юношу в синем кафтане. Мехмед растерялся от неожиданности, но почти сразу бросился в погоню, стараясь не упустить белые волосы и изящную спину прекрасного беглеца.Но тот уже успел скрыться из виду. Мехмед пронесся среди каменистых склонов к небольшому пролеску, переходящему в редкий лиственничный лес. Там, в заросшей лощине, на пестром ковре из поздних осенних цветов неподвижно лежал Раду. Тень упала на его лицо, лишив совершенные черты всех жизненных красок; полупрозрачные веки были плотно закрыты. Задыхаясь от ужаса и почти теряя рассудок, Мехмед ринулся вниз, рухнул рядом с ним на колени, провел руками вдоль прекрасного юного тела.—?Ты... Я убью тебя за такие шутки,?— прошептал Мехмед, когда Раду распахнул глаза и, обняв за шею, нежно, но непреклонно потянул его в свои объятия. —?А потом убью себя.—?Не надо о смерти, мое Солнце,?— Раду содрогнулся и прижался к Мехмеду еще теснее. —?Лучше поцелуй меня.Их губы соединились и через секунду они целовались, как одержимые, не ища спасения от любви, за которую готовы были заплатить любую, даже самую высокую цену. Прерывались на несколько мгновений, смотрели в глаза и снова, и снова целовались, полностью отдаваясь нетерпеливым, пылким, лихорадочным касаниям рук и губ, больше не скрывая безудержного желания, которое давно толкало их навстречу друг другу.—?Здесь не Маниса,?— шептал Раду между поцелуями, отвечая на ласки Мехмеда отчаянно смелыми, но вместе с тем неопытными и неумелыми юношескими ласками. —?Теперь мы можем…—?Только не здесь. Осенью эти кряжи непредсказуемы и опасны лихорадками, притаившимися среди камней,?— Мехмед приподнялся на локтях и успокаивающе провел подушечками пальцев по вспухшим и алым от поцелуев губам возлюбленного, доверчиво распростертого под ним. —?Потерпи, мое сердце. Совсем скоро мы будем в моем доме в горах, где нам уже не придется сдерживать себя.—?Я купил его для собственного уединения у бывших владельцев больше года назад и назвал Отрада,?— рассказывал Мехмед, когда они рука об руку покидали лощину, едва не ставшую первым приютом и хранителем их тайной любви. —?Дом небольшой. По моему приказу его расчистили и привели в порядок. Никаких ухищрений, но я тешу себя надеждой, что тебе там понравится, мой Серебряный принц.Удивительно, но полученные и подаренные ласки неожиданно успокоили их, словно став наградой за года, проведенные порознь друг от друга. Телесная суть на время умолкла, позволив одолеть последний участок дороги в воспоминаниях, долгих и нежных взглядах и неспешных дружеских разговорах, приятных им двоим.Солнце клонилось к закату. В наступающих фиолетовых сумерках они наконец достигли двухэтажного каменного строения, отгороженного наполовину разрушившейся старинной стеной от провала, который начинался прямо за домом. В часе пути, за горой, раскинулась довольно большая деревня скотоводов, но хорошо укрепленная Отрада застыла в отдалении среди низких сосен, словно одинокий, но надежный часовой.—?Мне очень здесь нравится.Раду улыбался. Его глаза с каким-то наивным ребяческим восторгом оглядывали скромное прямоугольное помещение первого этажа с низким потолком и скамьями, накрытыми простыми коврами грубой местной работы, уютно подсвеченное золотистым светом нескольких бронзовых светильников, которые принес предупредительный и невозмутимый Кючук-бей.Сев за стол, молодые люди отдали должное и великолепному ужину, и милой сердцу беседе о книгах и знаниях. Покончив с трапезой и оставив Кючук-бея убираться и разбирать вещи, они вдвоем вышли во двор, где моментально направили свои стопы к бездонной яме, когда-то огороженной древней массивной кладкой из необтесанных камней.—?Хочешь, я подарю тебе Отраду? —?спросил Мехмед, осторожно обнимая тонкие плечи стоявшего к нему спиной возлюбленного, чьи глаза были прикованы к темным теням, свивавшимся на дне провала. —?Конечно, если пообещаешь быть благоразумным и никогда не подходить к самому краю.—?Иногда хочется отбросить благоразумие и подойти к краю, чтобы почувствовать, каково это?— сорваться,?— очень тихо прошептал Раду, накрывая его ладони своими руками.Его голос вздрогнул, пальцы тоже вздрогнули и сжались. И тогда Мехмед мягко развернул его к себе, вгляделся в потемневшие от желания глаза и задал вопрос, который мучил его вторые сутки:?— Поэтому вчера ты меня поцеловал?Дождавшись ответного кивка: ?Да, я хотел сорваться. Я три года мечтал об этом?, он почти невесомо провел кончиками пальцев по горячей щеке, по рассыпавшимся длинным волосам, по смутно белеющей в темноте шее, потом приблизил свои губы к нежным губам и спросил, прежде чем приникнуть к ним поцелуем:?— Ты сказал, что помнишь меня обнаженным. А сейчас ты хочешь этого снова?—?Да, любовь моя. Да,?— словно в горячечном забытьи шептал Раду, пока Мехмед увлекал его за собой к дому, тишина которого в этот час сулила им двоим долгожданное уединение и наслаждение.Наверху, в полутемной опочивальне, куда они поднялись по приставной лестнице с перекладинами вместо ступеней, дорожные одежды с тихим шорохом были сброшены к изножью низкой старинной кровати. Переступив через них босыми ногами, они замерли, потом посмотрели друг на друга… и, сделав шаг навстречу, соединились в сладостном и тесном объятии, не испытывая ни сомнений, ни стыда.Опустившись на ложе рядом с возлюбленным, Мехмед долго и с упоением целовал его прекрасную шею, нежное местечко за ярко алеющим ухом, наслаждаясь каскадом белокурых волос, вдыхая их непередаваемый каштановый аромат; грудь, живот, шелковистую кожу набухшей плоти, истекающей перламутровой влагой?— сердце окончательно раскололось, едва он коснулся ее своими губами. Раду отвечал ему со всем жаром неискушенного тела?— гортанными стонами, ласкающими ладонями. Целовал его сам?— губы, плечи, каждый обычно скрытый одеждой участок кожи,?— вырывая из уст Мехмеда ответные хриплые стоны, шептал: ?Я так люблю тебя, мое Солнце! Я умру за возможность быть с тобой!?, и снова целовал.—?Я тоже люблю тебя, Раду, моя прекраснейшая Валашская Роза,?— Мехмед отстранялся на мгновение, с восторгом вглядываясь в дорогие сердцу черты, смутно различимые в неясном мерцании светильника, стоявшего в изголовье кровати, потом приникал еще теснее, повторяя, повторяя бесконечно:?— Я очень, очень сильно люблю тебя!Полностью растворившись в нежных ласках, они, казалось, дышали единым дыханием, осознанно оттягивая момент обладания, которого властно требовали их прижатые друг к другу тела. Мехмед?— из-за страха причинить боль единственному и желанному; Раду?— просто потому, что в своей неопытности не имел представления, как нужно действовать дальше. Но их ноги, руки и бедра уже жили своей жизнью: они повели и направили их, разрушив последнюю надуманную преграду.Раду глубоко вздохнул и обхватил бедра Мехмеда согнутыми в коленях ногами. Тот поцеловал плотно закрытые веки, мягко толкнулся наугад?— и двинулся внутрь постепенно раскрывавшегося под его осторожным натиском тела. Вперед. Назад. Снова вперед?— теперь сильнее и глубже, сминая тонкую кожу, как того желал отчаянно стонущий, прильнувший к нему Раду. Как того желал сам Мехмед?— двигаться, двигаться, двигаться, наполняя их обоих мучительной сладостью, сжимая в своих объятиях вдруг выгнувшегося дугой возлюбленного: Мехмеду пришлось остановиться, чтобы успеть поймать разгоряченными губами все его восторги, признания и стоны, ощущая липкую влагу на своих руках.И опять?— двигаться, двигаться и наконец окунуться вслед за ним в бесконечное и острейшее из удовольствий, что вырвалось из бешено колотившегося сердца вместе с громким криком и благодарными слезами. А в конце?— снова поцеловать его: ?Люблю тебя, бесценный? и уснуть почти мгновенно, намертво прижавшись друг к другу, так и не сумев расплести обнимающих рук.***Они давно уже крепко спали и не видели Кючук-бея, который, неслышно ступая, поднялся к ним на второй этаж. Укутав спящих покрывалом, подбитым козьими шкурами, он отстраненно подумал, что взаимная любовь прекрасна во всех ее проявлениях. И что отныне именно ему, Кючук-бею, придется бдительно охранять тайну этой не всем понятной любви. А значит, нужно будет приставить кого-нибудь к белокурому юноше, сейчас безмятежно спящему в объятиях повелителя. Да и самому Повелителю тоже не помешает дополнительная охрана, особенно?— в свете последних известий, которые только что доставил явившийся из Манисы шустрый узкоглазый гонец…