Перелом.Апрель 1447 года. Маниса. Часть II (1/1)

Легконогая и быстрая как ветер девушка в красных шальварах и синем, обшитом нежной тесьмой полукафтане неслышно выскользнула из объятого сладким утренним сном гаремного дворцового покоя. Только-только занималась заря. Девушка спешила. К своей высокой, крепкой, но прекрасно оформившейся груди она прижимала глиняную чашу с травяным отваром, приготовление которого стоило ей тревожной и проведенной без сна ночи.Девушка гордилась собой. Она была по-крестьянски сообразительна и очень хорошо умела слушать. Она всегда с интересом прислушивалась к местным новостям, которые приносил с базара Главный евнух, делая при этом вид, что занята совершенно другим.—?Говорят, что наш молодой повелитель шехзаде Мехмед уже больше года изучает франкское наречие,?— подрезая госпоже ногти маленьким ножичком, щедро изукрашенным бирюзой и топазами, объявил Главный евнух примерно месяц тому назад.—?Вот как. И где же? —?Хюма-хатун поморщилась, когда евнух, неловко замешкавшись, сделал ей больно. Впрочем, она была доброй госпожой, не имевшей привычки ругать слуг за допущенные ими промахи.Евнух взмахнул руками и поерзал на подушке.—?В монастыре. У гяуров, моя госпожа.Он отложил нож и рассказал все, что вызнал о настоятеле монастыря?— необычайно умном и образованном человеке. О его обширной библиотеке (?Да будет вам известно, госпожа, что у гяуров книги пишут и читают только монахи, затворившись в своих монастырях. Гяуры вообще не считают образование подобающим занятием для человека…?), о его пристрастии к сбору лекарственных трав и весьма успешной практике в лечении многих недугов.—?Должно быть, он достойный человек, этот монах,?— молвила тогда госпожа и, тут же позабыв о ущербности нравов гяуров, перевела беседу на другую тему. Зато девушка запомнила тот давний разговор, состоявшийся в прелестных внутренних покоях, окутанных запахом корицы и крошечных нежных роз.Сейчас она улыбнулась: ей одной пришло в голову послать нарочного в монастырь к святому отцу за нужными травами. Опустив покрывало пониже и скромно потупив глаза, Гюльбахар, наконец, вступила на мужскую половину, где в своей комнате Раду отчаянно боролся с болезнью.После того, как лекарь отворил ему кровь*, жар ненадолго спал, чтобы вскоре вернуться и вновь наброситься на тонкое и изможденное юное тело с удвоенной силой.—?Уйдите! —?не выдержав, закричал на лекаря Мехмед. —?Разве вы не видите, что делаете только хуже?Заганос-паша возмутился: ?Шехзаде Мехмед!?—?Не стоит, мой друг,?— успокоил его лекарь. —?Шехзаде Мехмед прав. Я действительно ничего не могу сделать для мальчика. Самое лучшее, что вообще можно сделать, это предоставить болезнь ее естественному течению, хотя, правда, это очень медленный и очень мучительный путь.—?Я ведь не Аллах! —?воскликнул он, уходя в душную, влажную после выпавшего дождя ночь, когда Мехмед в сердцах назвал его науку бессильной.—?Я тоже пойду.Заганос-паша поднялся. Мехмед не стал удерживать и его. Напротив?— он втайне порадовался, что не придется выдумывать благовидного предлога, позволяющего выставить за дверь верного, но погруженного в собственные заботы друга.—?Ступайте. Вашей жене и сыну вы сейчас нужны больше,?— Мехмед непререкаемым жестом отпустил своего визиря, которого груз ответственности заставил замешкаться на пороге.Оставшись с Раду наедине, он запер дверь и быстро вернулся к постели. Мальчика лежал в беспамятстве. Его дыхание было тяжелым.—?Раду,?— Мехмед склонился к нему. Его ладонь осторожно коснулась хрупкой белой руки, застывшей поверх одеяла.Мальчик услышал. Он дернулся, закашлялся, схватился за голову и, словно подброшенный вверх невидимой пружиной, вскочил, испуганно озираясь по сторонам. По его щекам струились крупные слезы.—?Прогони его! —?вцепившись в воротник кафтана, он вдруг отчаянно прижался к Мехмеду, пряча мокрое лицо у него на груди. —?Прошу тебя! Прогони!—?Кого, мой хороший? —?спросил Мехмед, присаживаясь рядом. Его собственное сердце болезненно и бессильно сжалось при виде этих бесконечных страданий. Не умеющий лечить, он привлек Раду к себе, ведомый единственным стремлением защитить от ночных страхов и от прочих напастей.—?Ангела смерти с золотыми волосами. Якова.Раду задыхался. Из его лихорадочно блестевших глаз опять полились обильные слезы, смывая ненужные, однажды усвоенные взрослость и сдержанность привычного и возвышенно-прекрасного облика.—?Здесь никого нет, кроме меня. Тебе привиделся дурной сон. —?Мехмед вытер ему щеки уголком простыни и, погладив его по рассыпавшимся волосам, попытался подняться.—?Не уходи! А то он снова вернется мучить меня! —?с трудом проговорил Раду и вздрогнул.Он больше не казался и не мог казаться рассудительным и серьезным, а был просто испуганным, истерзанным лихорадкой и болезненными видениями ребенком с бледным заострившимся личиком и зловещими тенями под глазами.?— Не уйду. Ну что ты. —?Мехмед, которому стало нестерпимо страшно за мальчика, все же нашел в себе силы спокойно покачать головой и мягко разомкнуть объятия, чтобы избавиться от верхней одежды под неотступно следовавшим за ним потерянным, распаленным горячкой взором. —?Я всегда буду с тобой,?— пообещал он, устраиваясь на кровати около Раду.Тот снова залился слезами и Мехмед снова прижал его к себе, укрыв их обоих одним одеялом. Ночь клонилась к середине. Подчиняясь зову сердца и укутавшей их темноте, Мехмед, взяв руки Раду, целовал его изящные пальцы, нашептывая что-то тихое и безгрешно-нежное. Слушая его голос, мальчик постепенно успокаивался и даже задышал легче, уложив голову у него на груди. Вскоре он провалился в забытье и начал потеть, и тогда Мехмед с сожалением его оставил.Поутру, пока не заалела заря, он велел принести теплой воды и собственноручно, прогнав слуг, тщательно омыл и очень осторожно досуха растер тело Раду, уделив особое внимание его ногам, чреслам и ягодицам. Уложив мальчика в свежую постель, он пристроил вниз стопку чистой льняной ткани, чтобы Раду мог опорожниться, если снова того пожелает, успокаивая смущенного друга: ?Какая глупость! Разве Искандер стеснялся своего верного друга Гефестиона? Того, с кем он делил все тяготы, выпавшие на их долю? Так что и тебе вовсе незачем стесняться меня!?Действительно, больше они друг друга не стеснялись. Страдание, заложенные в душу высокие античные идеалы, а может быть, даже близкая смерть не допускали никаких лишних помыслов. Мехмед, как брат, преданно ухаживал за Раду, поднимал его, перекладывал, замечая лишь, как дрожит и сгорает в лихорадке то самое тело, которое с недавних пор влекло к себе отголоском неясного, смутного желания. Но сейчас весь прежний мир с его желаниями для Мехмеда погас; самые низшие отправления человеческого организма приобрели вдруг огромную важность, потому что от них зависели счастье и горе.Меж тем первый солнечный луч изгнал, наконец, тьму и уверенно проник в комнату, приведя с собой Гюльбахар?— окутанную запахом трав, румяную и свежую, чуть запыхавшуюся от быстрого шага.—?Должно быть, Раду назвал ангелом смерти вашего лекаря с его жуткими лечебными методами, этого Якуба-пашу,?— после рассказа о ночном видении, растревожившем мальчика, вполне логично предположила она, отставив в сторону пустую уже чашку. —?Все просто. —?Помолчав, девушка добавила с заботливой теплотой:?— Вам, шехзаде Мехмед, было бы совсем неплохо сейчас что-нибудь скушать. Да и вашему другу?— тоже. Вы позволите мне позаботиться о вас??Моей матушке будет совсем несложно выдать ее замуж, если ей придет в голову подобная идея,?— думал Мехмед, наблюдая, как Гюльбахар, не сумев добиться расторопности от Главного евнуха, сама, закутавшись в покрывало до самых глаз, сбегала на кухню и вернулась с тяжелым подносом, нагруженным всякой снедью, и теперь умело и споро собирала на стол. —?Она так мила, в ней столько жизни, что никто и никогда даже не заикнется о неблагородном происхождении?.?В нашем мире благородное происхождение не имеет для женщины большого значения,?— как-то, оставив разбор донесений, сказал ему Заганос-паша. —?Здесь в женщине ценят не голубую кровь и богатое приданое, а красоту, обаяние и ум. В этом мы далеко ушли от гяуров, считающих данные качества приятным, но вовсе не обязательным дополнением к богатому приданному и родословной предполагаемой невесты. Да, именно так: варвары есть варвары, они отбирают себе женщин, словно породистых кобылиц на базаре. Да что там, если сама их церковь до недавнего времени вообще отрицала наличие у женщин души??**—?Я хочу поблагодарить тебя, Гюльбахар, за твою заботу,?— улыбнулся Мехмед, надеясь, что девушке это будет приятно. —?И теперь я перед тобой в неоплатном долгу.Гюльбахар, как раз поившая Раду бульоном, от его слов дернулась, словно от удара, замешкалась, заметалась и неловко покраснела. На ее всегда уверенном лице вдруг промелькнула целая гамма чувств?— от тайной надежды до робости.—?Зачем вы, шехзаде Мехмед?! Я же от чистого сердца!Она неожиданно встрепенулась, вскочила: ?Который час? Наверное, госпожа меня уже потеряла!?, и выбежала за дверь, растворившись в коридоре легконогой синей тенью в пышных шальварах, оставив Мехмеда в крайней растерянности?— что такого он ей сказал?Впрочем, растерянность его была недолгой: явившийся ни свет ни заря в комнату больного, с которым Мехмед не расстался бы за все блага мира, Заганос-паша в один миг погрузил его в ворох отчетов и государственных бумаг, требовавших немедленного рассмотрения и ждущих подписи молодого наместника.—?Пожалуй, на сегодня нам следует закончить,?— несколькими часами позже заметил достойный паша, бросив короткий взгляд на чрезвычайно усталого, но все еще сосредоточенного Мехмеда, внимательно просматривающего какое-то важное донесение. —?Со всем остальным я вполне могу разобраться сам.—?Я не против,?— отложив свиток, юноша с видимым удовольствием вытянул ноги и откинулся на мягкую спинку дивана, поневоле прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи.Там, за пределами комнаты, где воздух благоухал ароматом распустившихся лилий, жизнь шла своим привычным, исстари заведенным чередом. Взятый еще мальчиком по девширме садовник со своими подручными покинул сад, тут же наполнившийся веселым щебетом гаремных девушек, который в одночасье перекрыл чистый голос певуньи, затянувшей песню на незнакомом языке.—?Она поет о красоте, всегда таящей в себе соблазн и погибель,?— сказал Заганос-паша, почему-то глядя на Раду, неожиданно и крепко заснувшего под тихий шорох перебираемых бумаг. —?Красота природы, красота наших любимых… Но, хвала Аллаху,?— он усмехнулся несколько лукаво,?— что мы, подобно гяурам, не прячемся от соблазна за высокими стенами монастырей.?… —?Нет ничего странного, что фигуры святых на иконах кажутся вам несколько скованными, господин,?— отец Анастасиос терпеливо улыбнулся Мехмеду, который после одного из уроков с интересом разглядывал иконы на стенах монастырской приемной. —?Иконы пишутся по определенному канону. Нарушать этот канон ни в коем случае нельзя. Образа пишутся не для того, чтобы отразить земную жизнь, а для того, чтобы передать людям хотя бы тень божественной благости. Да, да, не смейтесь, шехзаде Мехмед! А, впрочем, сейчас я вам кое-что покажу. —?Он отворил расписную дверцу деревянного шкафа и вынул совсем небольшую икону, сиявшую свежими красками. Он повернул ее:?— Вот, посмотрите!На доске был изображен юноша. Одетый в тяжелые одежды, подчеркивающие изысканную стройность безупречной фигуры, он сидел на стуле. Фон был размытый, темный, печальный. На этом фоне лицо юноши и его богатые одежды выделялись как-то тепло, нежно и странно тревожно. Мехмед присмотрелся. Да, то был Раду! Он казался старше, чем в жизни, будто неведомый художник хотел представить себе, каким он станет, войдя в пору расцвета.—?Молодой монах, изобразивший вашего друга, считает это изображение иконой Святого Севастиана***, но мне так не кажется,?— твердо произнес отец Анастасиос. —?В этом изображении художник не стремился смиренно раствориться в каноне, но хотел показать именно Раду, восхваляя при этом его грешную земную красоту…?—?Ерунда все это! Какая погибель может быть в красоте? —?Мехмед покачал головой, отвлекаясь от воспоминаний, и тоже посмотрел на мальчика, который спокойно спал на животе, обняв подушку обеими руками.Тот был дивно прекрасен в своем сне. Его лицо, волосы, весь его облик поражал совершенством мягких, светлых, удивительно гармоничных красок, радующих глаз. Улыбка тронула чуть порозовевшие губы. Потом он нахмурился и вздохнул, так и не просыпаясь.—?Искренне надеюсь, что он скоро поправится,?— тихо сказал Заганос-паша, поднимаясь на ноги. —?В любом случае мне следует напомнить нашему лекарю о необходимости незамедлительно посетить мальчика.С этими словами визирь поспешил откланяться, сославшись на неотложные и важные дела.***—?Я подозреваю нарыв,?— сказал Якуб-паша, явившись к ним вечером.Раду все еще спал, только теперь его сон стал прерывистым, поверхностным и тревожным. Он даже вскакивал пару раз, жалуясь на сильную, рвущую боль в горле, и снова обессилено падал на подушки, подчиняясь заботливым рукам Мехмеда, весьма обеспокоенного новыми симптомами.—?Удивительно, что он вообще может спать в его состоянии,?— продолжил лекарь. Потом он огляделся по сторонам и подозрительно понюхал пустую чашу, забытую убежавшей к себе Гюльбахар. —?Что ж,?— промолвил он, собираясь с мыслями. —?Я оставлю вам одно средство, которое вы сможете дать мальчику в случае крайней нужды.—?Все так серьезно? —?Мехмед побледнел.—?Серьезней некуда,?— вздохнул лекарь?— Нарыв может распространится на внутренние органы и может вызвать смерть от удушья вследствие сжатия гортани.Мехмед вздрогнул:?— Вы хотите сказать, что Раду погиб?—?Надеюсь, нет,?— снова вздохнул лекарь, уже не скрывая своих опасений. —?И не смотрите на меня так, шехзаде Мехмед! Как прикажете лечить или резать нарыв, если мальчику даже невозможно разжать рот, чтобы просто осмотреть его как следует? Кроме того, преждевременное вскрытие нарыва небезопасно. Думаю, нам всем сейчас следует положиться исключительно на милость Аллаха. Нельзя требовать от медицины слишком много.После этого вечера потянулись безрадостные, черные дни, которые Мехмед провел в беспрестанной тревоге. Раду больше не мог спать. Измученный непрекращающейся болью и бессонницей, задыхающийся, он не находил себе места. За восемь дней болезни он не спал и двух часов. К тому же, его горло так распухло, что он без крика не мог глотать слюну.—?Что с тобой, мой бесценный? Тебе хуже? —?спрашивал сидевший около его постели Мехмед, давясь тщательно скрываемыми слезами.Он не отходил от Раду, со страхом ловя каждый тяжелый вздох, в котором ему мерещился предсмертный удушливый хрип. ?К чему эти страшные муки? —?шептал в пустоту Мехмед, задыхаясь от пробравшегося в сердце ужаса и собственного бессилия. —?Разве не бессмысленная жестокость, что Раду, такой хрупкий и нежный, сгорает и извивается в тисках боли? Почему так случилось? Почему??—?Вам следует попросить о помощи отца Анастасиоса,?— сказала ему Гюльбахар, на исходе восьмого дня возникнув на пороге погруженной в полумрак комнаты тревожной размытой тенью. —?Не бойтесь, он отменный травник и точно не сделает хуже. Ведь это именно он одолжил мне тогда нужные травы.—?Я уже ничего не боюсь, Гюльбахар.Мехмед действительно послал за священником, который не замедлил явится в приземистый каменный чертог своего воспитанника?— молодого манисского наместника.—?Вам нужно было послать за мной раньше, шехзаде Мехмед,?— проронил он, закончив осмотр.—?Неужели ничего нельзя сделать? —?Мехмед обессиленно опустился на постель в ногах Раду и с затаенной надеждой взглянул на священника.—?Нет, я бы так не сказал,?— тот решительно покачал головой. —?Нельзя ждать милостей от природы, поэтому давайте попробуем прямо сейчас сделать горячие припарки. А все необходимое у меня есть с собой.По требованию Мехмеда заспанным Главным евнухом была принесена горячая вода, в которую отец Анастасиос положил терпко пахнущие травы. Потом он смочил этим составом куски чистой ткани и обложил ими ноги Раду от колен до щиколоток.Некоторое время ничего не происходило. Но вот мальчик перестал метаться по кровати, глубоко вздохнул, закашлявшись от сильного травяного запаха и, наконец, спокойно смежил веки.—?Это только временное облечение, шехзаде Мехмед,?— сказал старый священник, прощаясь с исполненным благодарности юношей в дверях комнаты. —?Увы, болезнь уже прочно пустила свои отравленные корни. Теперь нам остается лишь надеяться на лучшее и ждать, когда прорвется нарыв.После его ухода Мехмед снова прилег на постель около Раду. Тот слабо шевельнулся и открыл глаза, едва почувствовав его рядом.—?Вот все и закончилось, мое Солнце, мой любимый друг,?— с горечью прошептал ему мальчик.—?Что закончилось? Что ты выдумал? —?вскрикнул Мехмед, больше не сдерживая хлынувшие из его глаз слезы. —?Нет, Раду, нет, ты не можешь умереть!—?Если это произойдет, пожалуйста, не отправляй мое тело в Валахию,?— словно в забытьи продолжал шептать мальчик, дрожа от озноба в руках Мехмеда, который изо всех сил привлек его к себе. —?Меня с ней ничего не связывает. Я хочу покоиться в вашей земле. Там, где я встретил тебя и впервые почувствовал себя очень счастливым. Скажи отцу Анастасиосу…—?Замолчи! —?Мехмед неожиданно прижался губами к его горячим губам, больше не желая, не имея сил слышать о неминуемой смерти.Он с безумием одержимого целовал эти губы, которые почему-то откликнулись на его грубый и совершенно неуместный порыв. Да что там?— Раду сам целовал его, обняв за шею двумя руками.—?Твоя одежда. Сними. Она мешает,?— почти простонал он, когда Мехмед оторвался от его вожделенно сладких губ, глядя на него совершенно больным, затуманенным взглядом.—?Я хочу чувствовать тебя всего. Твой яркий солнечный свет. Один раз. Чтобы согреться. Напоследок,?— снова отрывисто шептал Раду, всем своим существом прижимаясь к сбросившему одежды Мехмеду. —?Пока смерть не разлучит нас.—?Нет, мой хороший, мой Серебряный принц! Больше о смерти не надо! —?отвечал ему Мехмед, теперь уже нежно целуя губы, шею, руки, плечи, грудь, живот. Другие сокровенные, чистые и невинно-прекрасные места, млея и задыхаясь от наслаждения, теряя голову в целиком захватившим их двоих болезненно-чувственном угаре.Вскоре у Раду началась сильная рвота. Каждый ее позыв переходил в чрезвычайно опасный приступ удушья. Вконец отчаявшийся Мехмед решил, что смерть близка и, высунувшись за дверь, крикнул, чтобы послали за лекарем.—?Что случилось? —?спросил стремительно вошедший к ним Якуб-паша, удивительно бодрый и щегольски одетый для столь раннего визита.В отчаянии, едва держащийся на ногах Мехмед молча указал ему на Раду, который лежал неподвижно, как мертвый; его лицо было покрыто холодной испариной.—?И что вас так напугало? —?почти весело поинтересовался лекарь, бегло осмотрев обнаженного, лежащего без сил мальчика. —?Торжествуйте, шехзаде Мехмед! Нарыв наконец-то прорвался! Теперь можно не опасаться удушья, болезнь разрешилась сама собой. Шехзаде Мехмед! —?Он удивленно взглянул на юношу, который почему-то не обрадовался, а наоборот?— тяжело привалился к стене, и с участием спросил:?— Что с вами? Вам плохо?—?Нет. Мне хорошо,?— бесцветно ответил тот, закрывая глаза, чтобы не видеть тоненькие косточки, изящные, неповторимые изгибы?— все это хрупкое, неожиданно сделавшееся вожделенным мальчишеское тело, которое ночью он с таким упоением целовал.—?Вам бы отдохнуть,?— заметил лекарь, укрывая провалившегося в забытье Раду теплым одеялом. —?Нет, в самом деле, шехзаде Мехмед! Ступайте к себе, поешьте, поспите, а с мальчиком я посижу сам.Зная упрямство и особую преданность юного наместника его заболевшему товарищу, Якуб-паша серьезно настроился на долгие уговоры и потому удивился чрезвычайно, когда Мехмед, растерянно кивнув, в один миг покинул комнату, плотно прикрыв за собой дверь.?Сильно устал, должно быть. Извелся за все эти бессонные ночи?,?— лекарь пожал плечами, устраиваясь на диване и с головой погружаясь в медицинский трактат.А юноша брел в свои покои, с трудом переставляя неподъемные ноги. Вернувшись к себе, он прямо в одежде повалился на кровать и лежал так долгое время. Потом застонал и, резко вскочив, уселся на край кровати, спрятав лицо в ладонях. Затем, собравшись с силами, позвал слуг с кушаньями и горячей водой.Он ел в полном одиночестве, не разбирая того, что оказалось у него на тарелке. Покончив с едой, разделся и встал в таз для омовения, мечтая об освежающей прохладе, о холодных водных струях, способных остудить пожар, нежданно-негаданно разгоревшийся в бешено колотившемся сердце.Вода была теплой, словно чьи-то ласкающие, нежные ладони. Мехмед закрыл глаза, всем своим телом вспоминая Раду?— рассыпавшиеся волосы, обнаженную, словно светящуюся изнутри кожу, дурманящий голову каштановый аромат. Приоткрыв губы, он попробовал воду на вкус, потрогал твердеющую плоть и тут же отдернул руку?— нельзя!Ему нельзя было желать Раду!?Погибель от красоты? —?Мехмед мрачно усмехнулся, вечером того бесконечного дня сидя во внутреннем дворике у фонтана. —?Или?— погибель для красоты от того, чье тело объято похотью и соблазном??Мехмед хотел Раду. Сходил с ума от желания целовать, любить, обладать, сделать его полностью своим. Это пугало. А наместник Манисы не привык бояться путающих вещей. Но совершенно не знал, как бороться с подобным желанием.Отдалить от себя друга, вырвать с кровью из сердца, выслать его в Эдирне? Но разве тогда он сам не умрет от тоски и печали?..—?Почему вы не спите, шехзаде Мехмед?Непонятно откуда появившаяся Гюльбахар склонилась к нему, вмиг заволакивая его сладким, таинственным и чувственным ароматом. Широко распахнув глаза, он смотрел на темные косы, выбившиеся из-под покрывала, на жемчужные зубки, на красивую линию яркого рта, на изящную шею, на смуглую ложбинку между грудей?— и к его радости разгоряченное тело вдруг всколыхнулось на наивный девичий призыв.—?Ведь Раду стало лучше. Теперь вы тоже можете отдохнуть,?— начала она, но Мехмед прервал ее, потянув к себе и усаживая ее рядом.Гюльбахар ахнула, но тут же покорилась его мужской силе и страсти. Да разве и могла она отказать своему гази? Тому, кто когда-то явился ей во сне в далеком и почти забытом отчем краю? Тому, кого она самозабвенно обожала?—?Ты будешь со мной? —?между тем спросил у девушки Мехмед, осторожно обнимая ее за талию.Не встречая сопротивления, он обнимал ее, целовал, потому что так было должно, так было правильно. Чтобы то желание больше уже не возвращалось.Никогда…Дождавшись ответного молчаливого кивка, Мехмед поднялся и решительно увлек раскрасневшуюся Гюльбахар за собой в опочивальню.