Тень Дракона. Часть VII. Первое дыхание Зимы. Эдирне. Конец 1456 года (1/1)

… —?Всё так знакомо и любимо мною с детства,И праздников угар, и будни серых дней.Мне есть, что защищать на этом белом свете:Отчизны мир, любовь к тебе и жизнь друзей…Ребаб еще звучал в изящных тонких пальцах, хотя песня уже начинала утихать. Но молодой певец видел восторг своего единственного слушателя… как видел и его безмерную усталость, и покрасневшие от долгого сидения над бумагами и донесениями веки, и раннюю седину на висках, и потому решил не прерываться. Музыка, казалось бы, только что начавшая смолкать вслед за песней, снова заструилась в полную силу. Искристая, свободная, чарующая гармоничностью переливов, она взмыла вверх. И молодой певец, подняв голову, блеснул безбрежной синевой в глазах и улыбнулся, как не улыбался уже очень давно.Его слушатель ответил ему улыбкой тихой радости, и, как был, в верхнем платье, опустился спиной прямо поверх покрывала. Его глаза закрылись. Через минуту он уже спал и не видел, как, издав последний победный перелив и окончательно умолкнув, ребаб был отложен в сторону вместе со смычком, а сам молодой певец поднялся.—?Тшш… —?прозвучало откуда-то из на время оставленной Жизни, когда он заворочался и попытался открыть неподъемные веки. —?Спи, Солнце мира… Ты слишком устал. Спи… А я… Я просто хочу позаботиться о тебе, как ты все эти дни заботился обо мне.?— Раду…—?Я здесь. С тобой. Спи, мое Солнце,?— ответили ему, разоблачая легкими прикосновениями, снимая наборный пояс, кушак, кафтан и рубаху.Потом тепло желанных рук на какой-то момент пропало, но вскоре оно вернулось вновь. Должно быть, Раду просто спустился на колени к его ногам и теперь снимал с него домашние сапожки, верхние и нижние шальвары. Затем, как только обнаженного тела коснулся согреваемый жаровнями воздух, его, обняв за плечи, осторожно приподняли и помогли ему устроиться на кровати, и одна из сильных ласковых рук поднялась, чтобы мягко провести по волосам.—?Раду… Мой хороший, мое сердце…—?Тшш, любимый… Спи,?— к его губам приникли поцелуем.Вскоре его вкус тоже закончился вместе с последним потухшим светильником. Раду прилег рядом и не смог сдержать облегченного вздоха, когда его возлюбленный, Мехмед эль-Фатих, Великий турок, султан всех правоверных, зарылся лицом в его волосы и, прошептав: ?Я так люблю тебя, Раду, моя прекрасная Валашская Роза…?, соскользнул наконец в столь необходимый ему сейчас сон.***…Образы, пришедшие к Мехмеду этой ночью, уводили его все дальше и дальше из прежней столицы. И первым вполне ожидаемо явился походный шатер под звездным небом, где Раду, лихорадочно блестя глазами, истекал кровью в его объятиях.—?Повелитель… Раду-бей… Кровь не останавливается,?— сказал Хуршид, который только что принес в шатер холодную воду в кожаной фляге и чистую ткань.Юсуф молча разжигал все найденные и привезенные вместе с шатрами светильники. Но Мехмед физически чувствовал желание лежавшего головой на его коленях бледного и напряженного Раду остаться сейчас только с ним наедине, которое полностью разделял. Но, перед тем, как отослать телохранителей, он не смог не спросить:—?А как вы с Раду-беем справлялись с этим раньше?—?Раньше? —?узкие глаза Хуршида расширились; по его лицу метались темно-бордовые тени от светильника. И Мехмед вдруг понял, что тот ничего не знал.Почему не знал он сам, было вполне понятно. Слов Раду, что тому, кто возвращается с войны совсем не к миру, не следует нагружать свои плечи подобным, Мехмеду оказалось более чем достаточно.—?Хуршид, Юсуф.—?Повелитель?..—?Оставьте нас.Общий разочарованный вздох.—?Но…—?Отдыхайте. Мы сумеем справиться сами.Едва телохранители?— впрочем, совершенно не согласные с подобным решением,?— покинули шатер, глаза Мехмеда вернулись к бледному лицу возлюбленного. Раду поднял руку; Мехмед перехватил тонкую ладонь и, неимоверным усилием воли справившись с тревогой, прижал ее к своим губам.Они оба молчали все те несколько мгновений, пока в мерцании светильников Мехмед покрывал поцелуями каждый изящный палец, каждую выступающую косточку, скользя губами от ногтей к запястью, помеченному застарелыми шрамами, удерживая тонкую кисть в своей руке. Потом Раду шепнул:—?Не тревожься, Солнце мира. Скоро кровь остановится.—?Но как? Раду! —?При взгляде на кровавую дорожку, однако, начавшую уже утихать, сердце опять оборвалось. —?Как я могу?..—?Не тревожься… пожалуйста…Вторая изящная рука поднялась, чтобы накрыть его губы. А после ему почему-то снова шепнули: ?Тшш… Все хорошо, Солнце мира. Все давно закончилось… Даже твой манисский иудей подтвердил, что все уже закончилось, и что яд здесь ни при чем… Спи…? И образ возлюбленного померк, вытесненный новой картинкой-воспоминанием.Теперь кровью истекал он сам, а за пределами шатра кипело последнее сражение под Белградом. Гранью постепенно ускользающего сознания он еще слышал отдаленный конский топот, громыхание бомбард, яростные крики защитников крепости и нападавших; самым сердцем помнил смерть эмира Карамана и запертых в городе передовых частей своей элитной гвардии*… А мыслями уже знал: поражение. Они проиграли и потому?— отступают. И повинен в этом был лишь он один.—?Хуже даже не его рана. А то, что в этом поражении наш султан винит только себя,?— сказали рядом голосом наставника.Его безмолвный и незримый пока собеседник загремел какими-то склянками. И Мехмед догадался, что около его походного ложа был никто иной, как присланный в армию Гюльшах старый манисский иудей.—?Это плохо,?— наконец заметил Яполло. —?Будто ему и без того мало досталось. Вам бы, уважаемый господин, постараться…… —?Убедить его в обратном? —?Заганос-паша вздохнул. —?Боюсь, господин целитель, что такое даже мне не под силу. Если кто и убедит нашего повелителя, то это будет…—?Тот красивый белокурый юноша? Раду-бей?—?Да, именно он. Раду. Его единственный… —?услышал Мехмед, прежде чем надолго погрузиться в черный омут боли и небытия.Потом в его сне, как и тогда, наяву, пришло ощущение движения, раннего холода, запах гноя, чей-то отдаленный стон: ?Повелитель!..? И Мехмед открыл глаза уже в возвращавшейся на родину повозке рядом с умирающим подле него бывшим предводителем янычар.Кровавый наградной рубин больше не сиял на пальце: вместе с отрубленной в бою рукой он так и остался на поле сражения под Белградом. Козандж Доане бился за своего повелителя, как положено воину и мужчине. Он исполнил свой долг перед тем, кого однажды предал. Но еще не до конца…Ибо теперь настало время его последней исповеди.—?Она знала, Повелитель. Знала, что по приказу Халиля в Манису доставили яд, из-за которого та мудрая девочка… —?Козандж Доане запнулся. —?Сфинкс… Гюльшах-хатун… едва не умерла.—?Кто? Кто!..—?Ваша наложница. Гюльбахар-хатун…Его глаза закатились. И, больше не выдержав подступившего кошмара, Мехмед закричал…***—?Господи! Мехмед! Мой Султан!.. Любимый!..Там, где он проснулся среди ночи, было тихо, уютно и тепло. Ребаб, на котором Раду выучился играть за два с лишним года разлуки, вместе со смычком лежал в стороне; в изголовье кровати мерцал один-единственный светильник. Его свет, как и вчера, в вечер их первой, маленькой, но очень важной победы, лился по коврам и диванам, по смутно белеющей постели, освещая узорчатое покрывало, расшитое маками и ирисами с крошечными каплями росы, высокие потолочные своды и их двоих, соединенных в успокаивающем объятии.—?Это сон, мое Солнце. Только сон. Помнишь, как ты сам однажды успокаивал меня в Анадоле, когда мне приснилось, будто ты повелел мне ехать в Владом в Валахию? Не плачь. Пожалуйста, не плачь… —?шептал Раду, неосознанно переворачиваясь на спину и увлекая Мехмеда за собой.Тот поддался ласке бездумного еще движения. Но, как только оно закончилось, вытер слезы, и, легко поднявшись на руках, вгляделся в блестящие глаза возлюбленного.Последний месяц был слишком тягостным для них обоих. Нездоровье Раду, почти сразу по приезду обернувшееся приступом внезапной слабости, казалось, все еще витало здесь, в их общей теперь опочивальне. Но то была лишь иллюзия, порожденная ночным кошмаром. Обнимавший и шептавший ему сейчас слова утешения Раду давно уже поправился. Хотя Мехмеду до сих пор отчего-то казалось, что он где-то и что-то да упустил.Но то?— сейчас… А тогда, когда месяц тому назад он смотрел в потускневшие глаза напротив, обведенные темными тенями болезни; когда был рядом?— уверенный, собранный и энергичный; когда, вместе с не отходившем от господина Хуршидом, заботился о дорогом его сердцу человеке,?кормил, поил, помогал с естественными нуждами и омовением, не было никаких излишних помыслов, кроме одного, таимого в безмолвии?— чтобы закончился и этот, главный его кошмар.Но то?— тогда… А сейчас и здесь Раду меж тем продолжал шептать ему что-то нежное, целительное, увещевающе-ласковое, и, прогнав непрошеные воспоминания, Мехмед прислушался к его словам.—?Ты же знаешь, мое Солнце, почему я тогда ничего не сказал ни тебе, ни Хуршиду,?— говорил Раду, выгибаясь навстречу Мехмеду, который неожиданно начал опускаться, чтобы укрыть его собой.Договорить ему Мехмед не дал. Он опустился полностью, всем телом, каждой его частичкой, ощущая приятное обнажение?— свое и возлюбленного,?— обнял рукой белокурый затылок и, зарывшись пальцами в длинные шелковистые пряди, привлек Раду в поцелуй.Наверное, этой ночью он был нужен им обоим. В фиолетовую зимнюю тьму за окнами уходили недельная слабость Раду, по счастью, закончившаяся к приезду старого манисского иудея, затянувшееся ожидание вестей из Трансильвании, беспокойство за судьбу Мустафы и не решенная пока участь Гюльбахар, а они целовались?— долго, жарко и страстно. Так, как не целовались тоже очень давно.Когда их губы разомкнулись, Мехмед продолжил ласкать невесомые белые пряди, чувствуя, как ладони Раду спускаются вниз по его плечам и спине, чтобы дрогнуть и замереть на ягодицах, и снова прислушиваясь к тихому шепоту возлюбленного.—?Две Луны сошлись случайно, чтоб поберечь Любовь… Этого Яполло нам не запрещал, Солнце мира,?— выдохнул Раду, как только пальцы Мехмеда легко скользнули по точеной шее, к тому месту, где больше не было приносящего удачу амулета, но зато билась жилка отчаянного желания.Желание было обоюдным. И, стерев последнюю горечь слез?— порождение ночного кошмара,?— Мехмед не смог не улыбнуться.—?Не запрещал, мое сердце, потому что приехал сюда, когда ты уже был бодрым и цветущим,?— сказал он, прежде чем теперь в свою очередь перевернуться и увлечь Раду за собой.Едва их общий поворот завершился, Раду поднялся с помощью рук Мехмеда и откинул назад упавшие на лицо пряди.Их взгляды встретились…Тьма за окнами мигнула…Синие глаза потянулись к черным…Сосновая головешка в жаровне вспыхнула и, рассыпавшись, превратилась в горячую золу.—?Да и разве хоть кто-то в силах запретить нам любить друг друга, мой Серебряный принц? —?спросил Мехмед, опуская одну ладонь на напряженную плоть возлюбленного, а другую устремляя ему за спину.В ответ Раду склонился к нему для поцелуя. Он весь горел, внутри и снаружи, но то был не огонь лихорадки, или иного ее порождения?— жутких призрачных иллюзий. То был огонь страсти, чувственного томления и самой преданной Любви.—?Будь со мной, Раду… Пожалуйста… Всегда… Я так люблю и хочу тебя, мой хороший… —?шептал Мехмед, возвращая ладони на белоснежные бедра и, не в силах сопротивляться, одним уверенным порывом притягивая Раду к себе.Как он ни старался, но все равно первое проникновение вышло слишком отчаянным и пронзительным. Но то, что царило меж ними этой ночью, уже не давало им возможности остановиться. Новый быстрый поцелуй?— и Раду сам прильнул еще сильнее, а потом?— снова приподнялся, и только вскрикнул, когда рука Мехмеда, обняв его плоть, начала двигаться в ритме их общих соединяющих движений, пока внутри и снаружи тоже все не взорвалось и не вылилось долгим сладостным туманом, в котором не стало горечи…В котором, как в любом таинстве простых человеческих гармоний, они, сплетясь в последнем угасающем объятии, снова были вместе и только вдвоем.***…Спустя, наверное, не меньше четверти часа, когда Раду нашел в себе силы подняться, чтобы сходить за припасенными Хуршидом полотенцами, Мехмед снова почувствовал, что засыпает, так и не дождавшись возлюбленного. Его веки опустились. И сон пришел почти мгновенно, только теперь в нем падал пушистый белый снег, а сам Мехмед каким-то неведомым образом оказался за Босфором, в далеком Граде Константина, среди его домов и фонтанов, на ступенях некогда приговоренной им Церкви Святого Спасителя.… —?Кто ты, Первое дыхание Зимы?Стоявший у иконы Святого Севастиана черноволосый юноша повернулся. Мехмед заметил внимательные глаза, смутно знакомую смуглоту, миловидность, простоту и скромность всего внешнего облика, и то, как мальчик вспыхнул, узнавая, и как в единый миг опустился на колени перед своим султаном и повелителем.—?Повелитель… —?Он хотел склонить голову, но Мехмед отчего-то не дал: приподнял его за плечи и всмотрелся в растерянный взор под темными ресницами.—?Так кто же ты? —?повторил Мехмед, здесь, в этом сне, ощущая себя зрелым и величественным, с глубокой горечью внутри, и как его сердце всколыхнулось, и сразу потянулось к нему?— тихому скромному пятнадцатилетнему мальчику, который, наконец, поднял на него глаза и… улыбнулся.—?Я тот, кто по праву рождения должен служить вам, мой Повелитель. —?Черноволосая голова склонилась, и мальчик добавил, снова устремляя восхищенный взор к гармонии белокурых очертаний на иконе Святого Севастиана:—?Матушка зовет меня ?Дар на Счастье?, Повелитель. Но на самом деле мое имя Иоанн…***—?Раду!.. Где ты, мой хороший? —?вырвавшись из последних объятий рассветного сна, Мехмед резко сел и огляделся.***Почти весь вчерашний день, как и все предыдущие, Мехмед провел среди своих советников. Настало время мира. А значит, появилась возможность не только укрепить все находящиеся по границам империи гарнизоны, снабдив их бомбардами, оружием, лошадьми и продовольствием, и, если то требовалось, отремонтировать и укрепить стены старых и только недавно возведенных крепостей, но и наконец заняться тем, что давно уже назрело: сооружением вполне мирных, но необходимых государству медресе, имаретов, школ?— специализированных и начальных,?— лазаретов, рынков и, конечно же, общественных бань.По его приказу приведенные Махмудом-пашой архитекторы разработали проект такого комплекса с огромной мечетью**, двумя мавзолеями, школой лекарей и приютом для умалишенных, строительство которого предполагалось начать в столице уже будущей весной. Нашлось и место: по подсказке одного из архитекторов, заранее осмотревших город, площадкой для будущего строительства вполне могло стать то пространство, которое сейчас занимала… Церковь Святого Спасителя.—?Но, мой Султан,?— глядя на то, как Мехмед отвечает категорическим отказом, Махмуд-паша был весьма озадачен. —?Вы ведь сами раньше планировали…—?Снести этот храм? —?Мехмед жестом отпустил склонившихся перед ним архитекторов.Те собрали свои свитки и поспешили удалиться, понимая, что повелитель желает остаться со своим визирем наедине.Пока они собирались и уходили, Махмуд-паша успел все обдумать. Храм любил Раду?— тот самый молодой человек, чья внезапно вспыхнувшая болезнь опять заставила Мехмеда на целую неделю забросить все дела, и которым, несмотря ни на что, сам визирь никогда не переставал восхищаться.?Все потому, что Раду такой… сияюще-исключительный?,?— Махмуд-паша покачал головой. Он больше не был столь категоричен.—?Если Повелителю будет так угодно, то архитекторы вполне могут еще раз осмотреть Город и подобрать другое место для строительства,?— сказал он Мехмеду.—?Пожалуй что так, Махмуд-паша.Тот кивнул. На его висках лежала отчетливо заметная седина, весь его облик выглядел сильно усталым, и Махмуд-паша, который знал, что его повелителю еще предстоит разговор с последним из оступившихся царедворцев, тоже поспешил на время откланяться.С мыслями, как, должно быть, его султану приходится нелегко с вынесением приговоров?— пусть даже и не смертных?— тем, кому он доверял еще с Манисы, визирь дошел до своих покоев, где его, оказывается, уже не меньше часа дожидалась радость?— гонец с вестями из Трансильвании.—?Победа, мой Султан! Ваш с Заганосом-пашой расчет оправдался и ему удалось подкупить молодого Хунъяди! —?вместе со следовавшим за ним старым валахом почти влетая обратно в кабинетную, вскричал Махмуд-паша.—?Вот как… Ну наконец-то первая хорошая новость!Принимая свиток с посланием, Мехмед не стал сдерживать радостного облегчения. Как не стал его сдерживать рядом с единственным на земле человеком, который сел в кровати, чтобы сразу откликнуться объятием, которому Мехмед шептал, что, конечно, еще осталось самое сложное?— договориться с Владиславом, и которого просил:—?Спой мне, Раду… Пожалуйста… В честь нашей долгожданной победы… Ведь я так давно не слышал тебя!Ему ответили поцелуем и счастливым блеском глаз.—?Моему Султану и Повелителю нужно только…Мехмед рассмеялся:—?Приказать?Раду покачал головой:—?Достаточно попросить.И, улыбнувшись, позвал к ним Хуршида.Потом, когда принесенный Хуршидом ребаб уже звучал в изящных тонких пальцах, на Мехмеда обрушилась усталость. Он уснул тогда в гармонии хрустальных переливов и не видел, как молодой певец поднялся. Затем пришли тепло желанных рук, ужас поражения под Белградом, любовь среди вышитых маков и ирисов, Церковь Святого Спасителя и… одинокое пробуждение в рассвете нового дня.***Раду был в саду, где обычно упражнялся с Баязидом в стрельбе из лука. Но сейчас, пока маленький шехзаде еще спал, его учитель мог в полной мере отозваться на объятие самого дорогого для него человека.—?Кто ты, Первое дыхание Зимы? —?шепнул ему Мехмед.Раду повернулся к нему под снегом. И Мехмед поразился вдруг, что пока шел сюда, не заметил очевидного: сад, еще вчера стучавший голыми ветками, сегодня оделся хрустальным покровом снега, столь редкого здесь, в Эдирне.—?Во сне ты называл меня ?Дар на счастье?,?— Раду тряхнул засыпанными снегом волосами. —?И любил…—?Тоже во сне? —?Мехмед быстро разомкнул кольцо объятий.На то, чтобы снять с себя искренний дар Деницы и надеть его на точеную белую шею, тоже потребовалось совсем немного времени. А чтобы потом, огладив чистые, одухотворенные черты, прижаться к губам возлюбленного?— и того меньше. И поцелуй тоже вышел чистым, нежным и искренним: в нем главенствовали Жизнь, Любовь, и, наконец-то, надежда на счастье.—?Я всегда любил тебя, Раду… Только тебя… Наяву. А не во сне,?— сказал Мехмед, как только их уста разомкнулись.С неба падал снег. Его пушистые белые хлопья все больше и больше засыпали четко организованный порядок сада. Его беседки, возведенные еще при прежнем царствовании, его уснувшие теперь фонтаны и искусственные озерца. Его оранжереи и цветочные куртины… И тех двоих любовников, которые пока не собирались никуда отсюда уходить.—?Твой Дар на Счастье, что подарило тебе сербское дитя,?— сказал Раду, точно вспоминая, как спустя лишь несколько дней после своего возвращения из Сербии, Мехмед рассказал ему о Денице. И как его любимый казался ему совсем поникшим, разбитым, усталым и словно… замерзшим изнутри. И как сам он так и не решился рассказать ему всю правду о своем нездоровье, которую скрывал даже от чрезмерно преданного Хуршида… И как оживший и согревшийся Мехмед шептал ему этой ночью, первой за долгое время победы, то, о чем говорил теперь при свете дня.?— Ты?— мой Дар на Счастье… Тот, кто всегда укрывал меня щитом своей любви.… Моя удача. Моя главная победа. И… Без тебя, мой хороший, не будет ничего. Никогда… —?шепнул Мехмед, привлекая Раду к себе.***?После неудачи под Белградом Великий Султан Мехмед эль-Фатих привел свое войско в Эдирне, где в тиши и спокойствии пробыл около года…?Мустафа Али. Придворный хронист.***Пояснения к главе*…запертых в городе передовых частей своей элитной гвардии?— 21 июля 1456 года Мехмед приказал начать общий штурм белградской крепости, который начался с заходом солнца и продолжался всю ночь. Наступающая турецкая армия захватила город и начала штурм крепости. В критический момент штурма венгерский полководец Янош Хуньяди приказал защитникам сбрасывать подожженное просмоленное дерево и другие легковоспламеняющиеся материалы. В результате янычары, сражавшиеся в городе, оказались отрезаны стеной огня от своих товарищей, пытающихся пробиться в верхний город через проломы в стене (источник?— Википедия)**Религиозный комплекс Фатих Джами, или мечеть Завоевателя, все-таки был построен к 1469 году. Помимо самой мечети, самой большой в Османской империи в то время, в комплекс входили восемь медресе, а также школа лекарей, лазарет, приют для умалишенных, начальная школа, караван-сарай, общественная баня и усыпальница с двумя мавзолеямиМедресе?— мусульманское религиозно-просветительское и учебное заведение второй ступени (после начальной). Выполняет функцию средней общеобразовательной школы и мусульманской духовной семинарииИмареты (мареты)?— восточное название благотворительных учреждений, открываемых обычно при мечетях и поддерживаемых подаяниями прихожан. В них получали пропитание не имеющие средств учащиеся, как и вообще нищие и бесприютные