1 часть (1/1)

Путаясь в себе, как наушники в кармане, заламывает нервно пальцы в четыре утра – не спит какую ночь напролет, ожидая озарения. Глупо надеется, что сумеет понять людей. Хотя, несомненно, было бы на самом деле проще понять квантовую физику, чем логику особенных знакомых. Теперь уже просто знакомых.В густых мыслях красным горит одно желание – хочется оставить вчерашний липкий день, смыть его с ладоней теплой водой из-под крана и плюнуть на прощание в раковину, в надежде избавиться от привкуса горечи во рту, прежде чем перекрыть воду. Но вместо этого очередной глубокий до хруста в позвоночнике хриплый выдох, пустой взгляд в потолок, обратно в окно, на серо-голубое небо в пыльных облаках, ярко-оранжевый рассвет напротив черных глаз. Так похожий на нее.В ладони несмело перебирает полупрозрачную зажигалку – то, чему научила ее Акоста,– жить сейчас и для себя, наплевав на чужое мнение. Рончезе устала быть игрушкой на публике, улыбаться счастливо, когда плюют в лицо, ковыряют раны изнутри. Ее доломали и кинули где-то по дороге домой, просто оставили на обочине, забив на проезжающие мимо машины. Ведь игрушка не кряхтит и не скрипит больше, ее вряд ли найдут. Забудут, в лучшем случае.Тамара обессиленно улыбается уголком губ, в которых лежит сигарета уже почти полчаса, находя довольно забавным сравнение игрушки с ней. Она вряд ли когда была сторонником курения, разве что кроме шумных вечеринок, где косячок служил для разогрева. Но, оборачиваясь через плечо и устало глядя на стол, где в общем хламе набросков на клетчатой бумаге и десятка кружек из-под кофе лежат различные пустые упаковки пачек сигарет, осознает, что она выдумщица, долбанная сказочница, что попросту врала на каждом углу. Лгала себе. Сочиняла, что никто не виноват, почему ей так тяжело, что временами дрожат руки от недосыпа и передоза кофеина, почему она начала курить. Ведь так намного легче встречать рассветы с сигаретой в губах и густым ядом в легких, провожать закаты, будто их отношения, находя сходства в ее глазах с мягким небом, с солнцем в волосах, а в ее розовом смущении схожесть с последними лучами. Брюнетка съеживется от очередной порции холодного ветра в волосах, будто бы просыпаясь от оцепенения мыслей, выгибает спину, потягиваясь, словно котенок, и усмехается самой себе, думая, что она сейчас похожа больше на бездомного кота в соседнем дворе, чем на домашнего котенка. Глубокий последний вдох свежего утреннего воздуха, прежде чем начать снова убивать себя. И уже как-то давно похер на это. Она спокойно левой рукой подносит маленький огонек к своему лицу и затягивается глубоко, насколько сможет, надеясь, что поможет, хоть в какой-то из многочисленных раз, отпустить ситуацию. Но знает – не получится, хоть так и легче. Все равно убивает себя.А в квартире серый хаос, как и внутри. Тамара устала от одних и тех же разных рассветов, устала скучать и мёрзнуть на балконе. Она бросает его впервые, а не как Ферейро не единожды отбрасывала в стену простыми словами на публике, бездумными поступками, оставляя синяки далеко не на теле. Брюнетка проходит прямо на кухню, пытаясь даже не замечать бледного отражения в зеркале. Хочется кофе. Черного, настолько крепкого, чтобы сводило челюсть и скулы. Припоминая сколько же кофе у нее осталось, задумывается крепко, медлительно ставит чайник на платформу. Затем матерится одними губами, обнаружив, что он закончился точно так же, как и чистые кружки. Что ж, делать нечего. Она напряжённо выдыхает, решаясь все же сходить в тот круглосуточный на соседней улице. Да, в тот самый, где продавщица, довольно милая женщина преклонного возраста, уже знает её в лицо и тот факт, что Рончезе восемнадцать есть уже точно.Не замечая, как пепел с сигареты плавно опускается на пол, оглядывает себя в зеркале, в коридоре. Серо-зеленые брюки карго, огромная слегка помятая футболка цвета ультрамарина и неизменный цепкий настороженный взгляд, выделяющихся на бледном лице черных недружелюбных глаз. Вряд ли есть смысл что-то менять в своем наряде, ведь на улице в такой час два с половиной человека в другом конце города гуляет. Слишком шумно для спящего Мадрида поднимает ключи с тумбочки у входной двери, забирает карточку из кошелька и выдвигается в магазин, забыв напрочь закрыть входную дверь на замок. Но, а возвращаться домой с огромной банкой кофе девушка почему-то не спешила, хотя уши уже начинали краснеть от утреннего дубняка. Ветер в ушах отвлекает от гнусных мыслей, ноги идут, а пальцы пока не коченеют от холода – значит все нормально ещё,– думается ей. Брюнетка медленно шагает вдоль тротуара, разглядывая берцы, даже не думая о том, чтобы поднять взгляд. Конкретно залипла на какую-то точку на правом носке. И, кажется, поворот в свой двор она уже прошла несколько минут назад. Если бы не проехавшая мимо машина, из-за которой Рижа вздрогнула, она все же дошла бы до соседнего города.Кареглазая неохотно заворачивает к дому, закуривая вновь, и, подняв лениво взгляд, будто принудительно, в то же мгновение впадает в лёгкий ступор посреди дороги – нервно топчась на месте, возле входа в ее подъезд стоит её блондинка, заламывает пальцы, как некоторое время назад девушка в обнимку с одиночеством встречала рассвет, и взволнованно пилит взглядом окно на третьем этаже. Переживает. Отчего Тамара усмехается самой себе и безразлично направляется к ней, хотя внутри почему-то дерет острым камнем по легким. - Вряд ли кого-то дождешься,- равнодушно хмыкает Рончезе, удивляясь тембру своего голоса, который не слышала несколько дней точно. Он хриплый, низкий такой, глубокий, что заставляет поднять кареглазую брови, но не убрать сигарету из губ. Она к ней привыкла в точности так же как и к тишине.- Я знаю,- тихо отвечает Феррейро, не оборачиваясь. Потому что ей неинтересно. Да, как-то по-настоящему все равно знать, кто обладатель этого голоса, тем более такого прокуренного, тяжёлого такого, с хрипотцой. Тамара на ее памяти в последний раз курила на съёмках первой серии, когда Крис впервые так близко познакомилась с Джоаной. Остальное время курила она, не понимая, что в этом такого. Но знала, как её девушке нравился запах табака в ее волосах. Рончезе не раз об этом говорила.- Тогда что ты здесь делаешь?- брюнетка задает встречный вопрос, стоя слегка позади нее. Хороший вопрос с учётом того, что ей правда интересно какого хера она тут забыла. Ведь именно Феррейро начала весь этот сюр.- Не знаю,- Ирене с горечью пожимает плечами, качая головой. И Рончезе понимает – она не совсем трезвая. Только пьяная блондинка умеет так раскаяно обнимать себя за плечи, не способная послать после первой реплики. Она бы не набралась сил, чтобы прийти. Правда хоть к подъезду, но ведь пришла, так?- Хочу увидеть, но боюсь.Рончезе усмехается громче чем обычно.- Глупо,- просто отвечает она. Хотя полностью с ней согласна. Ей тоже было страшно увидеть голубоглазую и осознать, что все стало ещё хуже. Но вот она, стоит и курит практически ей в затылок, едва нервно потряхивая банкой кофе. Все так же неплохо.- Повернись и смотри тогда.Получилось немного грубо, как бы спокойно не проговорила Тамара, которая уже направилась к входной двери, попутно доставая ключи из кармана. А внутри самой от себя тошно. Настолько, что казалось ещё пару мгновений и она выпустит эту ненависть к себе в глупых пустых слезах, которые кончились ещё недели три тому назад. - Ты идёшь или как?- стоя в дверях, безэмоционально спрашивает, заглядывая в красные голубые глаза напротив, тем не менее все ещё прекрасные. Потому что эмоций больше нет. Как и каких-либо ощущений. Они тоже закончились на второй банке кофе и на некоторой пачке сигарет. Девушка давно сбилась со счета.- Да...- Ирене не верит своим глазам. Ее когда-то жизнерадостная девочка с яркой улыбкой просто пропала. Умерла – кивнула бы Рончезе. А вместо нее стоит бледная подавленная и почти незаметно осунувшаяся девушка с сигаретой в губах. Хочется узнать, когда она в последний раз спала. И дело просто в работе – сказала бы Рижа, если бы спросили. У нее скоро альбом, все дела.Рончезе выгибает бровь, ожидая, пока ее бывшая выпадет из транса.- Ирене,- быстро зовет она.- Да-да, я иду,- она в два счета оказывается возле нее, очнувшись.Девушка медленно шагает вверх по лестнице, задыхаясь. И дело вовсе не в нахлынувшем яркой волной чувстве вины. Виновны здесь крутые ступеньки и излишняя храбрость, – думается Феррейро, наблюдающей за Рижей, что всегда впереди, даже сейчас плетясь по ступеням едва ли. Да, ее девочка вряд ли кому-то уступает в чем-то. Она сводит с ума по многим причинам. Ирене заинтересовано наблюдает за девушкой как только догоняет ее через несколько секунд, что, оперевшись левым плечом о дверь, пытается разобраться с надоедливыми ключами, засунув банку под руку. Блондинка заглядывает в мутные черные глаза, заметив, что они слипаются, как пальцы от сладких леденцов, едва сдерживаясь, чтобы не провести ладонью по белой щеке и не стереть нежно большим пальцем эту чёртову морщинку между бровей, пока Рончезе не вставляет нужный ключ в замочную скважину. Знает, что виновата. Поэтому подвержена самоконтролю. Тамара пробует повернуть ключ, безуспешно, едва пожимает плечом и открывает дверь так, напрочь забыв связку в двери. А Ирене молча наблюдает за ней, считая, что слова будут пока излишне, хоть столько и хочется сказать, например, про те же самые ключи, но заботливо достает их и кладет на свое место, на тумбочку.Поставив обувь на место, голубоглазая поднимает глаза и тяжело вздыхает, заметив, что след брюнетки в коридоре уже и простыл, остались одни лишь разбросанные берцы, в метре друг от друга. Где-то за плечом Ирене нервно кашляет в кулак педантичность девушки, намекая, и слегка (не совсем) поддавшая Феррейро с легкого пинка сознания ставит ботинки не на место, но все же вместе. Тамара бы закатила глаза, если бы сейчас стояла рядом. А в другое время вовсе улыбнулась бы, зная странные привычки. Ничего не поделать, такова природа блондинки – иметь все под контролем и в чётком порядке. Девушка проходит в квартиру, и у нее сердце чуть не уходит в пятки. Не совсем все настолько плохо, чтобы падать в обморок, нет. Ее педанту внутри плохо. Кое-где легкий беспорядок, вещи практически все на своих местах, одежда в шкафу, только вот на столе гора бумаг на синтезаторе, из-за которой не видно даже клавиатуры, кружек и пустых пачек сигарет возле монитора, которые осторожно выставлены вдоль стены стенкой в пару этажей. У Ирене глаза на лоб лезут – у Тамары каких только завалов хлама не было, но только не никотиновых. Проходит ближе к столу, заметив выделяющийся большим количеством чернил один из листов, но замечает рисунок вовсе не на нем. А на листе, что прикреплён к стене справа. Тот самый рисунок со сцены у Джоаны дома. Да-да, тот самый, оригинал, только вот в носу колечко подрисовано чёрной ручкой. Ирене его раньше не замечала. А может, его тут раньше вовсе не висело.Ферейро вздрагивает от резкого звона перед собой – рука брюнетки слишком резко подняла кружку со стола, что ложка в ней звенела. Заметив это, Рончезе виновато молча пожимает плечом.- Чай будешь?- сделав два шага, спрашивает, опомнившись.- Или кофе там, не знаю, может, что покрепче,- ухмыляется по-особенному, с натяжкой, будто задеть хочет. То ли тем, что улыбнуться старается, то ли тем, что блондинка не совсем трезва.- Буду,- кивает голубоглазая.- Чай. Пожалуйста,- добавляет спустя мгновение чуть тише.- Тогда захвати кружку.Ирене режет по ушам нагнетающая тишина между ними, пока Рончезе просто наслаждается журчанием воды из-под крана, всполаскивая кружки, едва слышимым бурлением воды в чайнике. Даже тяжелое дыхание блондинки слышит, поставив влажные кружки на стол.- Какой?- вопрошает она, заглянув за дверцу навесного шкафчика.- Чего?- искренне не понимает девушка, будто ее только что разбудили.- Чай, говорю, какой будешь?- Ты знаешь, что мятный,- выдыхает Феррейро, подперев рукой подбородок, и ловит на себе взгляд, что, кажется, говорит "нет, не знаю, и вряд ли знать хочу". И всё же ей кажется, когда девушка безэмоционально спрашивает в следующую секунду:- Шоколадку будешь? У меня где-то белая была.Ирене кивает головой, соглашаясь, и немного радуется, осознав, что о ней хоть как-то беспокоятся, точнее, что вовсе возле подъезда не оставили. Через минуту возле нее уже стоит кружка с едва разбавленным чаем, чтобы язык не обожгла, с двумя ложками сахара, и шоколадка ещё целая, большая, да ещё и с орехами. А у Тамары кружка покрупнее, на бульонницу похожа, с горьким черным кофе, горячим, как она сама. - Пойдем,- кивает в сторону комнаты Рончезе, прежде чем бесшумно скрыться в стенах квартиры, оставив Ирене одну. (Нет, на пару с холодильником,- уточнила бы Тома, хмыкнув с лёгкой улыбкой, если бы ей сейчас было бы до этого дело.)Ирене находит ее на балконе, удивляясь только сейчас, как она не окочурилась по дороге в магазин. Хочется поговорить, сказать наконец те слова, что она искала так долго, пока ее не было рядом, но в горле стоит твердый ком из до ужаса заезженных фраз, не тех, что нужны сейчас. Тем более, что брюнетка занята – пьет крепкий кофе, наблюдает за спящим городом, будто охраняет, и курит, опять. Так себе, конечно, оправдание. Ирене молчит, не зная с чего начать, как подступиться, хоть и хочется накинуться на нее с нравоучениями, что нельзя себя мучить, гробить организм, но сама не лучше. Ведь вот недавно, буквально несколько часов назад, она сама же рыдала пьяная и укуренная в хлам у Алекса на плече. Это было бы не лучшее начало. Но сама продолжает молчать, сравнивая цвет шоколада с цветом кожи кареглазой. Смелости не хватает, закончилась на улице.- Ты не замёрзла?- слова находятся как-то сами, когда блондинка съеживается от прохладного порыва ветра в лицо. А Рончезе вспоминает сцену на крыше и чувства в тот момент Джоаны, осознает, что похожее ощущение горечи растянулось слишком надолго.- Нет,- непринужденно отвечает она, все так же наваливаясь на перила балкона в одной футболочке, когда Феррейро уже прохладно в свитере.- А ты?- Есть немного,- пожимает плечами она.Тамара с тихим вздохом ставит кружку на подоконник, оставляет сигарету в губах и заботливо заворачивает сидящую в кресле девушку в плед, что занимал место подушки на тумбочке.Может, если бы она отоспалась, все бы сейчас было намного проще?- думается Рончезе. Может, она была бы не так груба и не настолько безразлична к присутствию блондинки в ее квартире. Интерес не даёт покоя кареглазой, заставляя последние бодрствующие извилины работать на износ. Ведь, правда, что бы было не будь она в таком поебаном состоянии. Возможно, они бы поругались ещё сильнее на улице, а может и вовсе уже бы сопели в дырочку в объятиях друг друга. Кто знает.- Спасибо,- тихо лепечет Ирене, укутываясь сильнее, когда брюнетка снова возвращается к окну.И снова тишина. Долгая, мучительная, вязкая и тошная. Что не проглотить и не выплюнуть. Настолько, что давит со всех сторон, дышать становится трудно. Возможно, из-за подступающих слез. И она не выдерживает, тихо плачет, наблюдая за рассветом в кронах деревьев. Плачет, вспоминая, когда они в последний раз виделись. И как разошлись. В Барселоне, когда провожали последний закат вместе. Тамара тогда произнесла простые два слова – ?я устала?, на что Ирене из-за тяжёлого дня вспылила так, что у Рончезе обгорело бы лицо, не умея бы она молчать. Но не промолчала, высказав, что ей надоело, что ею швыряются, будто каким-то ебаным бумерангом. И они разошлись. Прям вот так вот просто, посередине пути в чужом городе в разные стороны, будто на соседней улице в Мадриде.- Эй,- Тамара присела напротив кресла, держась за подлокотники,- ты чего?Феррейро горько качает головой, жмурясь, не хочет, чтобы видели ее слез, что ей больно от соответственной глупости. А у Тамары мороз по коже, когда Ирене больно начинает кусать губы, пытаясь перебить боль внутри.- Перестань,- шепчет она, и блондинка вздрагивает, когда Рончезе кладет свою ладонь, ледяную, что пробирает до костей, на ее горячую, согретую от чая.- Ирене, не надо, пожалуйста. Тамара забирает теплую чашку и ставит на пол, не отрывая пронизанного тоской и одновременно растерянного обеспокоенного взгляда от девушки, берёт нежно за руки вновь, будто нечто драгоценное. - Я не могу,- качает головой Феррейро, судорожно вдыхая в попытке успокоиться, которая оказывается полнейшим крахом, ведь ее уже колотит изнутри от одной мысли, что она все вот так вот просто взяла и выбросила их, будто неудавшийся рисунок. Который на самом деле был самым дорогим, что у нее есть. Она до сих пор не может поверить, что они так глупо и гордо были порознь так долго, когда и пару дней не могли друг без друга. А ведь рисунок все же уже помят и не так красив. Но и дело-то в том, что его можно исправить – взять новые краски в руки и продолжить рисовать, подправив контур.- Ирене,- нежно тянет Тамара, кусая себя за щеку изнутри, осторожно касается её щеки, вытирая слезы,- не надо. И голубоглазая сдается в ее руках. Сдается, выпуская, что было, давило на лёгкие так сильно, что забыть об этом было трудно, кроме тех случаев, когда она отрывалась, страдая последующий день в кровати в лежачем положении. Лопается, взрывается в тот момент, когда Тамара льнет к ее щеке, словно котенок, прижимаясь носиком. Она простила, ещё давно, зная, что не со зла тогда друг на друга сорвались. Затем показательно и глупо обижались, играя в ?кто дольше? и ?кто сильнее?. Простила и за тот эфир, зная характер Феррейро, которая не смогла сразу послать друзей, что гнилыми оказались. Рончезе скучала. Адски скучала, зарываясь в работе, в попытке перекрыть это чувство ответственностью, кофе, бессонницей и табаком. И вроде выходило. Плохо, но выходило. Так же как и у Ирене, что оказалась смелее из них двоих. Тамара снова берёт все в свои руки, крепкие и надёжные, которые знают настоящий вес искренней любви. Ведь именно она ее носит постоянно, будто брелок на ключах. Она крепко и нежно обнимает Ирене, запуская пальцы в волосы, тем самым отпуская горечь и обиду, что таилась где-то глубоко внутри. Рончезе понимает ее без слов, которые кажутся бесполезными в такие моменты. Главное, что она рядом, нашла в себе силы и пришла вернуть то, что было жизненно необходимо обеим. Оторвавшись на мгновение, заглядывает в кристально голубые красные глаза, находя в них море сожалений и ненужных слов, и целует. Попросту целует бережно и нежно, млея от горячих рук на шее и рваных вздохов. И кажется, этот горько-соленый поцелуй из-за привкуса табака и кофе со слезами запомнится надолго.И вот, они стоят на балконе, будто в той сцене с извинениями, когда Джоана выжидала Крис, чтобы признаться в чувствах, обнимаясь в слезах и целуясь. Только разница в том, что они не те подростки, у них своя жизнь, с другими проблемами, но с теми же чувствами друг к другу.