1 часть (1/1)

По выстеленной в серый камень тротуарной дорожке шел человек. Тяжелый майский вечер насытил улочку своей прохладой и небом, полностью укутанным в свитер из туч, который не только не согревал, а даже наоборот, создавал ощущение еще большего холода, вызывая у людей всплеск дрожи и мурашек. Только что подоспевший ливень жадно впивался в щели каменистого покрытия и оседал там мелкими лужицами, которые позже превращались в солидные реки, стекавшие в канализацию, попутно одолевая преграды из чьих-либо ботинок. На голове мужчины сидела шляпа с весьма потрепанным временем козырьком, недельная щетина покрывала его слегка красноватые даже в такую темень щеки и могучий, заостренный подбородок. Брови были сдвинуты к переносице, а в глазах потускли ярко-карие зрачки. Старенькое пальто, пропитанное едким запахом табачного дыма и прожженное в некоторых местах то ли искрами от спичек, то ли пеплом, плотно прилегало в плечах. Брюки, некогда бывшие в цвете летнего неба перед грибным дождем, сейчас превратились в грязно серый кусок ткани, стертый у карманов многочисленными прокатами рук в поисках огня для папироски. Ботинки, носа которых были прилично оббиты, да так, что и воск не помогал полностью прикрыть их износ. Все это казалось настолько блеклым и невзрачным, что такой человек полностью сливался с атмосферой этого вечера. Он шел, держа во рту прогорелую ровно до середины спичку, перекидывая ее языком с одного края рта на другой. В голове возникали одна за другой мысли, но настолько они были мимолетны, что через несколько секунд можно было ухватить лишь клочок, жалкий обрывок, быстро терявшийся в оживленном потоке дум. Рука сжимала вскрытую и почти выпитую бутылку шнапса, начало которой было положено в тихом углу маленького кабачка, зазывавшего к себе пропустить по рюмке всех несчастных и счастливых пару кварталов назад. Это место стало для него ежедневный пристанищем, словно он старая рыбацкая лодка, находившая покой в порту после тяжелого рабочего дня. Человек выплюнул спичку и сделал небольшой глоток. Жидкость моментально растеклась по желудку, оставив у нёба легкий фруктовый вкус. ? Люсиль ? - вдруг всплыло в памяти. За этой мыслью моментально последовал еще один жадный поцелуй с холодным горлышком бутылки. Ему бы пару дней, всего пару дней, чтобы все исправить. Он ускорил шаг, в надежде избавиться от выжигающей изнутри душу мысли, но тщетно. Попытки окунуться в безликость вечерних улиц, слиться с этим безжизненным пейзажем, отдать всего себя лишь журчанию вод под крепкой подошвой, шелесту деревьев и бесконечному дождю, чтобы просто не думать ни о чем, идентичным образом не принесли желаемого результата. На какую-то минуту ему показалось, что он заблудился, но вот глаза сами нашли до боли знакомую пекарню, выделяющуюся своими яркими неоновыми лампочками в этом сером мире. Ноги сами пришли сюда. За прилавком стояла старушка, лет 60-ти, держа в руках маленького ребенка. И хотя был довольно поздний час, а на двери висела вывеска, обозначавшая конец рабочего дня, пожилая леди не спешила уходить, она словно кого-то ждала. Голубые глаза ее нервно метались от двери до детской улыбки, затем, убедившись, что дите в порядке, взгляд устремлялся к витрине, сквозь которую просматривалась уличная аллея. Он знал, что пора идти. Сделав последний глоток и отправив бутылку в утиль, шаг его стал увереннее. Звякнул колокольчик. В самом помещении царил чудесный аромат свежеиспеченного теста, оседавший в носу вместе со сладостным привкусом корицы. Эти запахи перемешались во рту вошедшего с хмельным и сахарным послевкусием шнапса, наполнив его слюной. - Ох, Эрнст, наконец-то ты явился,- прощебетала старушка. В ее голосе слышались материнская любовь, горечь и сочувствие. - Я... я задержался немного, прости, - рассеянно ответил он, - давай, давай сюда Адель, мы поедем домой. - Да от тебя же пахнет спиртным, дорогой, тебе нельзя в таком состоянии садиться за руль, тем более с нашей малюткой. Нет уж, сегодня она останется со мной, мы дойдем сами. Ступай домой и прекращай уже с этим делом, - она прижала ребенка к себе своими морщинистыми руками, на которых были видны крупные синие вены.- Люсиль,- отчаянно проговорил Эрнст.- Мой дорогой, - лицо ее наполнилось грустью, - она подарила тебе это солнце, чтобы ты любил ее, любил не меньше, а даже в разы больше. Взгляд его сверлил бежевую плитку пола. Он не любил этого ребенка. Совсем. В образе новорожденной Адель виднелась ему сама смерть, ведь это все, что принесла эта маленькая фигурка в этот мир. Ни счастья, ни любовь. Нет. Одну лишь смерть. - Идемте, я провожу вас. А мне…мне надо еще поработать. - Не засиживайся, я понимаю, что с момента ее смерти это место угнетает тебя, ведь все здесь – это она, поэтому не надо проводить так много времени в одиночестве, да еще и тут.Эрнст ничего не ответил. Он лишь кивком указал на дверь и проводил их до выхода. Ливень прекратился, и тихое майское небо покрылось фонариками, освещавшими все пути вселенной. Луна, сверкавшая во тьме серебряным спасательным кругом, наполняла природу тусклым светом. Пожилая женщина с ребенком на руках медленно уплывала вдаль. Через каких-то семь минут они полностью скрылись из виду, и мужчина вновь оказался в пекарне. Он повесил пальто и шляпу на запылившийся крючок старенькой вешалки. Лак давно треснул, застыв бесцветными молниями по всему стержню. Люсиль каждый день говорила, что пора бы купить новую, но все само собой как-то забывалось и откладывалось. Теперь же Эрнст застыл у куска древесины, получившего знакомый всем вид обыкновенный человеческой вешалки. Он аккуратно провел пальцами по узорам трещин, и ему тут же захотелось сломать, выкинуть и сжечь все то, что напоминало о ней. Опустившись в кресло около прилавка, Эрнст позволил воспоминаниям овладеть собой. Почти год назад они спокойно прогуливались по этой же улочке в компании друг друга. Теплый ветер подхватывал ее волосы, давая возможность насладиться утонченностью прямых скул. Луна мягко поблескивала в этих нежно-голубых, точно два горных озера, глазах. Бороздя просторы этих темных городских аллей, они мечтали о чем-то своем, рисовали собственную призму, через которую смотрели на этот мир. В этом и есть вся прелесть любви. Взгляд Люсиль вдруг упал на паб, спрятавшийся под могучим одеялом многоэтажных домов и вечерних сумерек. Стекло окон в нескольких местах треснуло, а сам он выглядел слишком безжизненно и, вероятнее всего, давно закрылся и ждал своего нового владельца. - Знаешь, - вдруг пропела она. В этом голосе сливался тихий шум моря и в ту же секунду резвое щебетание самого утонченного колокольчика, - я бы все тут поменяла, будь он моим! Я бы….я бы открыла здесь пекарню! Ты только представь: нежные бежевые тона, много-много окон, неоновые лампочки повсюду, аккуратные витрины с хлебом, только что побывавшим в раскаленной печи, круассанами, внутри которых растекается сладкая, словно нектар, сгущенка. Маленький прилавок и фабрика чудес за ним, находящаяся в тайной, но огромной комнате. Смесители для теста, мешки с мукой и эти волшебные запахи пряностей и молока, создававшие особенную атмосферу. Он вникал в каждое ее слово, запоминал мельчайшие детали: и какими должны быть подносы для выпечки, и размеры формочек для кексов, как много изюма бы Люсиль заказывала, и почему ей не нравится мускатный орех. Все. Абсолютно все он впитывал в себя. И вот на годовщину супружеской жизни Эрнст привел ее сюда. Целый маленький мир. Он кропотливо исполнял каждую задумку возлюбленной несколько месяцев, чтобы теперь открыть дверь в мечту. Мечту, ставшую вдруг реальностью. Можно ли забыть те полные восторга глаза? Нет, никогда. Можно ли забыть ту улыбку, наполненную мерцанием алмазов? Нет. Он и не забудет. Никогда.Эрнст открыл глаза. На часах уже было три утра. Заведение открывалось в восемь, так что следовало бы уделить оставшееся время сну, однако, едва встав на ноги, он направился к шкафу, где в гордом одиночестве стояла бутылка старого шнапса, припасенная для особых гостей. Удивительно, что он не трогал ее все три дня с момента случившегося. Все время покупал новые, опустошая свои карманы. Глоток. Высохшее горло снова вспомнило обжигающее начало и фруктовое послевкусие. Эрнст пытался заглушить воспоминание, так часто возникающее в последнее время. Тот самый день. Он счастливый едет в больницу, где вот теперь, совсем скоро, на свет появится юная Адель. Они так давно хотели этого. Будущий отец каждый день навещал супругу, сообщал о делах в пекарне, привозил все самое необходимое и исполнял каждую прихоть. Он любил держать ее руки, ставшие для него единственным спасением во всем мире. Люсиль всегда встречала его нежной улыбкой, согревающей каждый кусочек души. В тот день она не встретила его. Эрнст не мог усидеть на месте и бродил от начала белого больничного коридора, отдававшего холодом своей плитки, до конца. Роды шли долго. Спустя несколько часов медсестра вынесла на руках ребенка. В сердце что-то больно щелкнуло. Следом вышел акушер. - Очень сожалею, мистер Ройст, ваша жена, - он сделал секундную паузу, - скончалась при родах. Мы сделали все возможное, чтобы выжил хотя бы ребенок. В глазах у Эрнста потемнело. Он сел на ближайшую скамью, от которой исходил резкий запах медикаментов, и тихо застонал. Медсестра протянула ему малышку. Она лежала так спокойно и тихо, как не лежал ни один ребенок на свете, на лице девочки появилась улыбка. Эрнст посмотрел на нее с отвращением и моментально отпрянул. Ему показалось, что в маленьких голубых в серую крапинку глазах промелькнула злоба и ненависть, а сами они стали кровавого оттенка. Испуг был серьезный. С тех пор он не смотрел на нее, лишь быстро проводил глазами по хрупкой фигурке и отворачивался. Эрнст боялся. Боялся, что злоба, убившая его жену, убьет и ее. Старушка Ройст в ней души не чаяла, а он знал, он один знал, что скрывается под этими одеяниями добра, которые ассоциируются у людей с небесным творением. Часы предательски пробили семь. Скоро открытие. Эрнст осушил еще один стакан, затем наполнил его снова. Целебное зелье. Он вдруг понял. Понял, что необходимо сделать. Стремительным шагом он, чуть покачиваясь, дошел до вешалки и снял пальто. Через несколько секунд шляпа была на своем законном месте, а пальто снова плотно облегало плечи. Эрнст отправился в близлежащий квартал, в котором жила мама. Он должен был забрать Адель, а после открыть пекарню. Вот улица сменяет одну за другой, липы наполняют весенний воздух своим благоуханием, а каменистая дорожка резво отзывается на все провокации каблука ботинок. Раздался звонок, за которым послышался приглушенный детский плач. - Ох, Эрни, ты так рано – сказала заспанным голосом мать, - что-то случилось?- Нет, все хорошо, просто подумал, что стоит провести время с малышкой и забыть обо всем на свете, - он слегка улыбнулся в ответ. На лице старушки появилась радостная гримаса, и она мигом направилась в детскую комнату одевать маленькое чудо. Наконец-то ее сын отошел от столь сильного горя и понял, что всю любовь, что не успела стать отданной Люсиль, можно отдать Адель. Она протянула ребенка счастливому папаше и отправилась восвояси досматривать последний сон. Эрнст поцеловал ее на прощание и отправился в пекарню. На ребенка он даже не взглянул.Без десяти восемь. По дороге он решил, что открывать магазинчик сегодня не стоит, но заскочить туда просто необходимо. Эрнст прошел в служебную часть помещения, где стоял керосин для заправки ламп, немного дров для печи и прочие бытовые вещи. Нужно было кое-что найти. Он положил малышку на пустую бочку, а сам ушел вглубь подсобки. Спустя пару минут Эрнст ликовал. Он подошел к Адель и на этот раз взглянул в ее маленькие глазки. Красные искры промелькнули в них и не погасли. Зрачки стали алого цвета, ребенок, сдвинув крохотные брови, заплакал. Эрнст в одно мгновение разбил все лампы и разлил весь керосин. В руках щелкнул приз, добытый в подсобке. Пламя вспыхнуло в его руке и отправилось пожирать керосиновые реки, которые полностью заняли пол. Огонь, маленьким корабликом спустившийся с небес, вдруг превратился в нечто могучее и неподвластное никому. Плач сменил дикий крик. Эрнст выбежал из пекарни, которую так старательно возводил для своей большой любви. В каждую деталь тут были заключены нежность и забота. А теперь все рушится, но в душе ни капли сожаления. К утру от маленького мира двоих останутся лишь почерневшие угольки. Он отправился на кладбище в приподнятом расположении духа, пытаясь насвистывать мелодию соловья, доносившуюся из парка. Все вокруг наполнилось красками.