Причта о блудном сыне (1/1)

…В Одессу ?генерал Морозов с дочерью? приехали в конце октября, в тихий солнечный день. Прижавшись лицом к пыльному вагонному стеклу, Михелина наблюдала за тем, как ползет мимо блеклая, выжженная летним зноем, крытая белесым осенним небом степь, как начинают мелькать каштановые деревья, кусты акации, как серой лентой течет мимо поезда перрон… В Крыму осень была не такой, как московская, здесь еще стояла теплая погода. На перроне повязанные белыми платками торговки с хуторов торговали жареными каштанами и семечками, пронзительные крики ?Семачка-а! Каштанчи-ик!? звенели в прогретом последним солнцем воздухе, и Михелина улыбнулась, подумав о том, что сегодня вечером она, может, еще успеет напоследок бултыхнуться в уже совсем ледяное море?— под горестные причитания Хеси Пароход: ?Ой, вейзмир, ой, с ума мене сведет эта хайломызка, ой, что ты делаешь, вылазь с моря, бандитка, это тебе не май месяц!..? Возвращаясь в Одессу, единственный город, ставший ей родным, Михелина неизменно шла к ?свекрови? и жила у нее все время до очередной ?гастроли?. Грек ворчал, но спорить не пытался.Когда Михелина вошла в открытую настежь калитку Хесиного домика у моря, хозяйка варила во дворе варенье из последних слив. Девушка отвела упавшую с крыши ей на плечо узловатую, высохшую плеть винограда, остановилась и сказала:—?Хеся, я прехала.В тот же миг ураганное ?Гитенька моя, лахудра!!!? покрыло морской берег, и ?свекровь? хлопнулась Михелине на грудь всеми своими восемью пудами, заставив ?невестку? прислониться к хлипкому плетню.—?Хеся! Хеся, ты меня раздавишь! Ну, что же ты ревешь?!—?Ой-й, девочка моя приехала! Слава богу, что тебя еще не взяли! —?самозабвенно рыдала Хеся, обнимая ?невестку? мощными руками и не давая ей пошевельнуться. —?Ой, как же я за тобой заскучилась, моя Гитенька…—?Сама ты Гитенька… Дай вздохнуть! Море еще теплое?—?Какое теплое, где оно теплое?! Оно уже как ноги у покойника, Гитька, слышишь?! Ты словишь чахотку, карьера твоя накроется медным тазом, а Грек меня задушит!!! Ты с ним еще не спишь?Вопрос был привычным, задавался на протяжении трех лет регулярно, и Михелина уже устала злиться, а лишь так же привычно ответила:—?Не дождетесь.—?Ну и дура,?— традиционно завершила Хеся?— и с воплем кинулась к убегающему через края таза варенью.Михелина облегченно вздохнула, поставила у крыльца саквояж из дорогой английской кожи и атласный зонтик, купленный в Париже, на минуту скрылась в доме и появилась уже в одной рубашке, на ходу закручивая в узел распустившуюся косу. И помчалась к вечерней воде, увязая в прохладном песке.—?Гитька, холера, убью! —?рявкнула вслед Хеся, но было поздно: Михелина уже выгребала навстречу садящемуся в осеннее море солнцу по играющей на коротких волнах золотой дорожке.Море в самом деле оказалось совсем холодным, и Михелина не стала уплывать далеко, хорошо помня, как несколько лет назад у нее в полуверсте от берега свело судорогой ноги. Ее вытащил тогда, сам чудом не утонув, Валет, и он же взял с нее слово ?не урезать за вон те камни без никого?. Михелина, державшая это слово до сих пор, с сожалением поглядывая на исчезающий в воде край солнца, повернула к берегу.Когда она, мокрая, дрожащая от холода, отжимая на ходу волосы, вошла в дом, там уже горела лампа, было пусто и тихо. Подумав, что Хеся, верно, копошится на кухне с ужином, Михелина отправилась в дальнюю комнатку, где ?свекровь? стелила ей постель, взяла с кровати расшитое полотенце, вытерла волосы и растерлась сама. Озноб тут же пропал, как его и не было; исчезла и усталость после долгой дороги, тело загорелось и посвежело, и страшно захотелось есть. Михелина потянула носом, с удовольствием отметила, что из кухни пахнет жареной рыбой, надела сухую рубашку, накинула поверх нее шаль и вышла из комнаты.Она не дошла нескольких шагов до кухни, когда вдруг поняла, что Хеся там не одна: из-за тонкой стенки отчетливо доносился мужской голос. ?Грек явился?,?— с досадой подумала Михелина, собираясь уже вернуться в комнату, чтобы одеться. И тут же поняла, что голос принадлежит не Греку. По спине пробежал холодок опасности. На цыпочках Михелина шагнула к двери на улицу и на всякий случай приоткрыла ее. Затем прокралась обратно, прижалась к стене у тряпочной драной занавески, заменяющей дверь, и прислушалась. Мужчина больше ничего не говорил, но ухо Михелины неожиданно уловило мокрые трубные звуки Хесиного сморкания. Кажется, происходило небывалое: ?свекровь? плакала. Более не прячась, Михелина схватила заткнутый за притолоку огромный нож, которым Хеся подрезала виноградные плети во дворе, отбросила за спину волосы и решительно шагнула в кухню.Первое, что она увидела,?— зареванную ?свекровь?, стоящую у окна и оглушительно сморкающуюся в занавеску. Незнакомый гость сидел за столом ближе к Михелине, но спиной к ней. На звук он быстро повернулся. Свет лампы скользнул по его сожженному загаром лицу, пропал в светлых серых глазах. И Михелина, выронив нож, прислонилась спиной к стене. Низким, чужим голосом проговорила:—?Се-ре-жа-а…—?Миха?.. —?хрипло спросил Валет, поднимаясь из-за стола ей навстречу. И больше ничего сказать не успел, потому что Михелина съехала по стене на пол, закинула голову и, задохнувшись, зашлась хриплым горловым воем:—?Сереженька-а-а-а…Валет, опрокинув табуретку, бросился к ней, неловко схватил в охапку и, зажмурившись, словно от сильной боли, прижал Михелину к себе.* * *—?… и она тебя ждала, босяк, все три года, как шамашедчая! —?сквозь всхлипы и сморкания завершила Хеся рассказ о Михелинином житье-бытье.Наступила уже глубокая ночь, в окне виднелась луна, продирающаяся сквозь тучи, остро пахло солью и поздним виноградом. На столе, нетронутая, стояла тарелка с остывшим борщом, и лежали сморщенные жареные бычки.Сама Михелина говорить, как ни старалась, не могла: она сидела на коленях Валета, обхватив его, словно обезьянка, руками и ногами, прижавшись намертво, уткнувшись мокрым лицом в его плечо, и даже не плакала?— лишь часто-часто вздрагивала всем телом. Она сидела так второй час и отказывалась не только слезть с любовника, но даже поднять голову. Валет, впрочем, не возражал; одной рукой он обнимал плечи Михелины, другой беспрерывно гладил ее растрепавшиеся, еще влажные после купания волосы, уже спутав их в паклю, и на вопросы матери отвечал не сразу и невпопад.—?С полгода как подорвал. До того случая не было. Блатной подрыв получился, с пятью урканами в связке уходили, да какая-то сука сдала, тех фартовых всех уложили, а я… уцелел. Сам не пойму, как, от ей-богу, ангел божий на крыльях вынес!—?Гитька отмолила,?— убежденно произнесла Хеся, кивая на ?невестку?.Михелина, никогда в жизни не молившаяся никакому богу, только всхлипнула в насквозь мокрую от ее слез рубаху Валета.—?Ну, и где тебя носило-то полгода эти? —?грозно спросила Хеся. —?До родной матери не мог сразу же явиться, шлемазл?!—?Сразу же?.. —?усмехнулся Валет. —?Чтоб прямо у тебя в огороде и повязали? По разным местам вертелся. В Ярославле был, в Казани, в Киеве, в Харькове. В большом городе каторге беглой хоть сховаться есть где. —?Валет прижался щекой к волосам Михелины и закрыл глаза. —?А чего, я ж спокойный был… Мне шепнули еще в Тобольске, на пересыльном, что Миха моя здесь, с тобой проживает, никуда с Одессы не слиняла. И как она себя блюдет, много раз сказывали.Михелина вздрогнула: в голосе Валета ей почудилось что-то натянутое, ненастоящее. Но Хеся ничего не заметила.—?И це истинная правда!.. —?провозгласила она, словно в Михелинином трехлетнем целомудрии была ее заслуга. —?Отчего знать о себе не давал? Девочка, бедная, убивалась, а этот…Валет хмуро усмехнулся.—?Ну… Ждал, пока шерсть на голове отрастет?— это раз. Куда ж я до своей Михе приду, как та коленка, лысый, она ж с меня слякается…Михелина подняла голову, посмотрела на Валета красными заплаканными глазами, но ничего не сказала. Валет, намеренно или нечаянно не замечая ее взгляда, продолжал:—?И за Грека мне воры шепнули,?— это два. Что Миха с ним в доле работает и в большом уважении теперь.—?И что ж с того? —?голосом, не предвещавшим ничего хорошего, пророкотала Хеся.Михелина, еще больше отстранившись, пристально, тревожно смотрела в лицо Валета, но тот снова, казалось, ничего не заметил и, в упор глядя на мать, хрипло произнес:—?То, что я не вчера родился. И Михелинина красота мне кажную ночь в Сибири снилась. И что ж я, не пойму, что такая баба себя долго не удержит? Что ж я, не помню, сколько ей годов? И, думаешь, Грека не знаю? А уж коли они дела мастрячить вместе взялись, так тут кому угодно ясно станет, что…Договорить Валет не смог, потому что крепкий, маленький кулак Михелины беззвучно впечатался в его нос. Но она не учла, что бить человека, сидя у него на коленях, окажется весьма неудобно, и поэтому на пол с колченогой табуретки они свалились оба. Михелина очутилась сверху и, надсадно взвыв, отвесила любовнику еще одну затрещину:—?Получай, паскуда!!! Все рыло разобью!!!—?Миха, рехнулась?! —?Валет оттолкнул подругу, вскочил, вытер рукавом кровь. —?Ты чего, белены объелась?!—?И мало тебе еще, поганцу! —?удовлетворенно заметила Хеся, железной хваткой беря Михелину за плечи. —?Шчас я ремня принесу да добавлю… Гитенька, девочка моя, успокойся, не заходись, не стоит этот халамидник твоих слезок…—?Значит, я?— с Греком?! Я себя не удержу?! —?орала не своим голосом Михелина, бешено выдираясь из рук ?свекрови? и по-собачьи скаля зубы. —?Ах ты, сволочь! Сукин сын, гнида, выродок проклятый, шейгиц, шлемазл, мишигер, аз-ох-ун-вей!!!—?Вейзмир, какая совсем стала еврейская девочка… —?пробормотала Хеся, с трудом удерживая бившуюся у нее в руках Михелина и неприязненно глядя в растерянное лицо сына. —?Что ты стоишь, несчастье моей жизни? Тикай в окно, бежи в катакомбы, я ее долго не сдержу, годы уже не те… Гитенька! Гитя, подожди, не рвись, пожалей маму!!!Но тут уж Валет окончательно пришел в себя и пулей вылетел в открытое окно. В тот же миг вырвавшаяся из объятий ?свекрови? Михелина с коротким нутряным рычанием последовала за ним. Раздался шелест сухих стеблей подсолнухов, звук порванной материи, треск выдираемой из плетня палки, два ругательства, удаляющийся топот?— и тишина.Хеся тяжело плюхнулась на пол, вызвав сотрясение и звон на посудных полках, вздохнула, пробормотала: ?Не дети, а золото…? и тихо рассмеялась.—?Слушай, а что тут у вас делается? —?вдруг поинтересовался от двери спокойный, слегка удивленный голос.Хеся, подпрыгнув от неожиданности, повернулась и увидела стоящего на пороге Грека. Тот непринужденно вошел, сел за стол, отогнал от лампы светляка и уставился на хозяйку.—?Ты чего на полу сидишь?— поднять некому? Куда это Валет вдоль берега несется? А Миха за ним с каким-то дрыном? И оба?— молча!—?Золото, а не дети, потому и молча… —?Хеся оттолкнула протянутую руку Грека и, держась за край стола, с кряхтением начала подниматься сама. —?Им не надо, чтобы легаши со всей Одессы сюда сбежались… А ты чего вперся в хату, на ночь глядя, бандит?Грек не отвечал. Свет лампы бился в его карих неподвижных глазах. Хеся пристально посмотрела на вора. Вполголоса спросила:—?Ты-то знал, что Сережа в Одессе?—?Еще утром на вокзале шепнули.—?Так зачем явился?Грек снова промолчал. Хеся долго разглядывала его, но вор смотрел, не отрывая глаз, на огонек под пыльным треснувшим колпаком лампы.—?Вечерять будешь, коль уж уселся? —?поняв наконец, что ответа не услышит, спросила Хеся. —?Я борща сварила, а Гитя так и не поела…Грек кивнул. И, глядя на то, как Хеся снимает полотенце с огромной кастрюли и двигает в ней половником, хрипло произнес:—?И вот скажи мне, какого черта твой выблядок вернулся?—?А ты надеялся, что навечно сгинет? —?почти сочувственно проговорила Хеся.—?Было такое,?— не таясь, согласился Грек. —?Хеська, ведь не стоит он ее…—?Ну, уж это не твое собачье дело! —?отрезала та, со стуком ставя перед Греком миску борща и кладя хлеба. —?Ты вспомни, сколько девочке лет, старый поц? И сколько тебе?!—?Седина бобра не портит…—?И где там у тебя седина? —?с интересом спросила Хеська, становясь рядом и поглядывая на смоляно-черную голову Грека. —?Слушай, кобелина, я понимаю, что мои цыцки висючие тебя навряд ли утешат… но разрешаю помацать по старой памяти, ежели поможет. Покуда дети не вернулись.Грек усмехнулся. Отодвинувшись от стола, последовал было совету, но через минуту, смущенно мотнув головой, снова взялся за ложку.—?Прости, мать, другим разом. Лучше уж жрать буду. Настроение не то.Хеся понимающе вздохнула, стоя за спиной у Грека и поглаживая его по плечу. Некоторое время спустя, глядя в темное окно, задумчиво произнесла:—?Грек, я тебе вот что скажу. Я шчас сидела, смотрела на них обоих, на Сережу с Гитькой… Вот хоть забожусь тебе, никогда за всю жисть проклятую такого не видала! От них, когда они друг на друга глядят, искра летит! Как от паровоза! Так что ты уж промеж них не встромляйся,?— размажет…Грек, не отвечая, доел борщ. Молча поцеловал Хесину руку, встал, вышел за дверь и бесшумно, как кот, исчез в густой осенней темноте.Луна, весь вечер прятавшаяся за наползшими со стороны Новороссийска рваными клочьями туч, неожиданно прорезалась между ними длинным палевым лучом, выхватив из темноты полосу выглаженной прибоем гальки, несколько перевернутых рыбачьих шаланд и оседлавшую одну из лодок Михелину. Рядом на песке сидел Валет и, недовольно ворча, прижимал к разбитому носу горсть мокрых камешков.—?Черт… Не унимается…—?Поди в море, умойся,?— мрачно отозвалась Михелина. И снова взорвалась яростным шепотом, взмахнув руками и чудом не свалившись с покатого бока шаланды:—?Нет, но какого же черта! Какого черта!!! Как же у тебя совести хватило?— такое… такое! Про меня!.. Я три года, как в монастыре, жила! И еще столько же, и трижды столько пробыла бы, ничего без тебя не хотела, никого не видела, а ты!.. О-о-о, проклятый, вот этого я тебе до самой смерти не…—?Миха, ну хва-атит уже… —?Валет незаметно отодвинул в сторону лежащий на песке Михелинин ?дрын?, в запале выдернутый ею из плетня. —?Ну, ты же у меня маруха с головой, хоть и молодая, ты хотела, чтоб я думал?! С твоей-то мордой чтобы баба себя сохраняла? Да еще с Греком на прицепе?! От спроси кого угодно из воров, все до единого то же самое бы в голову взяли…—?Вот все вы и есть сволочи! Распоследние! Все до единого! —?бушевала Михелина. —?И пожалуйста! И не надо! И очень-то нужно, и ты мне ни к чему, вали назад на свою каторгу, сдохни там?— не заплачу! Небось еще хотел и бубну мне выбить первым делом, как вернешься!—?Вот уж чего в мыслях не держал! —?с искренней обидой огрызнулся Валет. —?Миха, у меня же там дня не было, чтоб я про тебя не вспомнил! Часу не проходило, чтоб не подумал! Все три года! За кажным деревом тебя видел! Уж глаза закрываю?— и все равно вижу, как ты стоишь, глазюками своими зелеными стрижешь… А как мне год назад воры с пересыльного рассказали, что ты к Греку пристроилась… Я сперва чуть с тоски не подох, в глазах темно было, уж совсем вешаться собрался. А потом репу почесал, подумал: может, оно и слава богу?.. Мне ведь назад ходу не будет, а что же Михе моей на корню сохнуть? В восемнадцать-то годов? С ее-то глазами гибельными? Нехай хоть с Греком… Все ж-таки не гопник с Молдаванки, а серьезный вор… Одну ее не оставит, поможет, делу правильному научит… Я ж ушел?— ни гроша тебе не сбросил, как бы ты жила?.. Подолом по Французскому мести бы ведь не стала, не таковская…—?Дурак, боже мой, что за дурак… —?шептала Михелина, закрывая лицо руками и чувствуя, как сквозь пальцы, обжигая их, бегут слезы.—?Миха, не плачь! —?взмолился Валет. —?Ну, дурак, сволочь, назови, как нравится,?— не плачь! Не рви душу-то! Ну, прости, прости меня, грешен, прости… Видишь,?— на коленях стою? Морду ты мне уж разбила, не скоро заживет, так чего тебе еще надо?..Михелина протяжно всхлипнула, опустила руки. Валет действительно стоял на коленях прямо на мокром песке, но всю покаянность этой позы сводила на нет его широкая улыбка: белые зубы ярко блестели в лунном свете.—?Тьфу, босяк… —?невольно улыбнувшись, буркнула Михелина. И съехала с бока шаланды прямо в протянутые руки Валета. Луна, словно дождавшись этого, снова окунулась в тучи, и море погасло, тихо шепча из темноты набегавшими на берег невидимыми волнами.—?Миха, Миха, Миха-а-а… Помирать стану?— не забуду… Помру?— не забуду… Ни у кого такой марухи нет… Бог?— он в бабах понимает, потому мне и помог… Как бы я там двадцать лет без тебя протянул?..—?Сережа, Сереженька… А я знала… Понимаешь?— знала… Чувствовала, что увидимся… Каждый день ждала, никому не верила, не слушала никого… У меня же только ты, ты один, никого больше не нужно, никого на свете лучше нет… Я за тобой и на каторгу, и на дело любое, и на тот свет… Сережка, сукин сын, ну как же, как же ты меня так бросил?!—?Да где бросил, когда вот он я… С каторги сорвался за ради тебя, какого ж еще тебе хрена?! Миха-а… Тьфу, да убери ты свои пуговицы, навертела сверху донизу!.. До сисек не дорвешься! У-у-у, Миха, какая ж ты, Михелиночка моя…—?Сережа… Господи… Счастье мое… Сереженька, не рви… Я сейчас, я сама… Ой, мамочка, господи, а-а-ах!..Вокруг стояла тишина. Берег был пуст, чуть слышно шептались волны, далеко-далеко, на рейде, светились огоньки парохода. По полосе гальки вдоль берега медленно брела Хеся со свернутым половиком под мышкой. Остановившись в двух шагах от сына с ?невесткой?, она грозно объявила:—?Возьмите трапочку, байструки, на дворе не май месяц! Ты, босяк, как пожелаешь, а Гитька еще, может, рожать надумает! Подстели под нее и делай дальше что хочешь! А я спать иду! Гитька, как мозги в голову вернутся,?— приходите до дома, там на столе борщ стынет…В доносящихся из темноты звуках Хеся не услышала ничего вразумительного, аккуратно положила свернутый половик рядом с шаландой, вздохнула и, тяжело ступая, побрела по гальке домой.