1. Завоевание (1/1)

Если бы Эдмону хотя бы пару месяцев назад сказали, что он до темных кругов перед глазами и искусанных до крови губ будет желать альфу, он бы… нет, не рассмеялся в лицо наглецу, скорее, прошел бы мимо, одарив, разве что, презрительным взглядом. Альфа? Вы что-то путаете, сударь. Невозможно желать альфу, являясь таковым самому.Но и невозможно вечно обманывать собственную природу?— Монте-Кристо прекрасно понимал, на какой риск идет, на что обрекает себя, принимая первую дозу снадобья, которое должно было изменить его естественный запах. Оно подействовало, правда, привыкнуть к последствиям оказалось уж слишком тяжело?— он хотел, чтобы окружающие принимали его за сильного альфу в самом расцвете сил, он это получил, вот только совершенно не подумал, что и сам отреагирует на собственный запах. Первые несколько дней после первого глотка этого зелья его крутило и выворачивало от желания заполучить достойного партнера, способного раз и навсегда утолить заложенную природой жажду, бедный Джо совсем измучился, терпя откровенные приставания ничего не осознающего господина и раз за разом возвращая в постель с мокрыми простынями. Иногда привязывая.Потом действие снадобья прошло, привычный омежий запах вернулся, а принимая вторую порцию, граф уже знал, чего ожидать. За долгие годы он привык и к отвратному привкусу, и к запаху, и к приступам слабости, научился превосходно контролировать себя, скрывая непомерное желание, которые вызывали в нем чужие запахи. Ему казалось, так же будет и здесь, на востоке, во дворце повелителя Османской Империи.Эта ошибка едва не стоила ему самоуважения и неизвестно, чего еще.А все дело было в том, что османский повелитель тревожил его куда сильнее, чем все прочие альфы вместе взятые. Одной мысли о нем было достаточно, чтобы почувствовать, как внутри поднимается горячей волной почти неконтролируемое желание, такое жгучее, что оставаться на месте и дальше было просто невыносимо?— нечто подобное Эдмон чувствовал лишь в далекой юности, когда только становился омегой. Махмуд был, казалось, везде, куда бы не взглянул граф, днем они проводили по несколько часов наедине, развлекаясь разговорами и игрой в шахматы, а ночью падишах посещал его во снах, творя такие невообразимые вещи, что наутро Монте-Кристо просыпался на насквозь промокших простынях и, едва сдерживая дрожь в теле, требовал у обеспокоенного Бертуччо двойную дозу снадобья. Было чудом, что падишах еще не догадался о происходящем с его гостем.Но долго подобное чудо длиться попросту не могло. Еще пара подобных встреч с Его Высочеством, и у него начнется самая настоящая течка, которые граф привык переживать в тайных покоях своих особняков, в полной изоляции ото всех, кому в голову могла прийти мысль взять его. Подальше от искушений. Направляясь сюда, Монте-Кристо с точностью рассчитал сроки, когда должны была начаться эта ?болезнь?, посещающая его раз в два месяца, чтобы не вводить в искушение ни себя, ни султана. Но, видно, уставшее от всех этих зелий и воздержания тело решило совершенно иначе.В коридорах уже давно слышались голоса слуг, но граф остался абсолютно равнодушен к их возне, настолько, что это безразличие удивляло его самого?— ему было слишком плохо и слишком хорошо одновременно, чтобы обращать внимание хоть на что-то. Монте-Кристо лишь с головой закутался в одеяло, мечтая растянуть это сладкое мгновение хотя бы на четверть часа, но неожиданно прозвучавший голос управляющего заставил его вздрогнуть и вернуться к неприятной реальности.—?Ваше снадобье, господин граф,?— если Бертуччо и удивился тому, что Его Сиятельство до сих пор остаются в постели и явно не собираются подниматься, то ничего не сказал об этом, только с нечитаемым выражением лица протянул бокал, полный прозрачной жидкости. Монте-Кристо пить не пожелал?— сейчас он пребывал именно в том состоянии, когда любое чужое вмешательство, даже по собственному приказу, кажется совершенно лишним и раздражающим до белого марева перед глазами?— и даже попытался вывернуться, когда Бертуччо уже привычным движением обхватил его подбородок, прижимая к губам прохладный край бокала и заставляя осушить его до дна, ощутив привычный горчащий и вяжущий привкус.Управляющий только молча смотрит на него, сочувствующе, но не больше, пока граф хватает ртом воздух, словно после глубокого погружения, и вновь сворачивается на постели?— на сей раз от резкой боли, которая неизменно приходит к нему после каждого нового глотка, тяжелая, охватывающая все тело, терзающая его острыми иглами лихорадки.Голова проясняется лишь через несколько минут, когда окружающие запахи становятся почти незаметными, почти тусклыми, приглушенные чудодейственным зельем, и Монте-Кристо уже чувствует себя не столь плохо, как прежде. По правде сказать, он почти ничего не чувствует?— мир выцветает едва ли не до шахматного монохрома, унося с собой всякие переживания, оставляя лишь опаленный злостью на самого себя разум, уже просчитывающий новую комбинацию ходов. Необходимо обзавестись новой пешкой, чтобы в очередной раз спасти королеву.По крайней мере, подобное состояние почти привычно.И все же, не хотелось выбираться из теплой постели, облачаться в жесткую ткань, неприятно тревожащую непривычно чувствительную кожу даже сквозь шелк нижней рубашки, и ловить на себе странные взгляды падишаха. Это нервировало, выводило из себя, лишало привычного чувства контроля над всем. Махмуд смотрел… снисходительно, немного строго, как смотрит родитель на нашкодившего ребенка, прекрасно зная секрет, но щадя чужое самолюбие. Но было в этом взгляде и нечто другое?— графу редко удавалось поймать эту ускользающую искру, которую султан упрямо прятал в самой глубине своих темных глаз, словно опасаясь того, что может повлечь за собой минутная страсть, но каждый раз, когда подобное происходило, когда их взгляды сталкивались, заставляя обоих замереть в водовороте бесконечных дел, разговоров на грани пустоты, потеряв нить дыхания и позабыв все слова, какой-то робкий, почти несуществующий внутренний порыв заставлял всем существом тянуться к этому невыносимому мужчине, изнывая от невозможности прикоснуться к нему и чувствуя себя слабым и глубоко уязвленным. Махмуд будил в нем все то, что граф ненавидел в себе больше всего.Монте-Кристо раздраженно откинул с плеч тяжелые умасленные пряди, нетронутые пудрой, и тоскливо взглянул на дверь, за которой скрылся Бертуччо. В сегодняшнем дне не так было абсолютно все?— за несколько дней уже ставшая хорошо знакомой обстановка покоев, одежда, которую граф привез с собой, даже сам он. Монте-Кристо смотрел на себя словно со стороны, в голове было пусто и гулко, но отчаянно хотелось верить, что причиной тому невыносимая жара.—?Ваше Сиятельство,?— Махмуд встретил его, как и всегда, в собственной гостиной, вольготно развалившись перед небольшим столиком среди почти что неприличного множества подушек, разница была лишь в том, что на сей раз перед ним не стояло шахматной доски с аккуратными фигурками, вырезанными из драгоценных камней. Султан окинул кланяющегося вельможу милостивым взглядом, но в глазах его на мгновение мелькнуло нечто темное, почти злое, настолько пугающее, что графу тут же захотелось скрыться где-то в лабиринте бесконечных коридоров. Только какой в этом смысл, если его все равно найдут и приведут перед светлые очи падишаха? И тогда Махмуд уже не будет в столь хорошем расположении духа.Падишах терпеливо проследил, как его гость устраивается среди подушек напротив, словно для игры в шахматы, которых даже не было перед ними, и лишь когда граф вновь поднял на него вопросительный взгляд, султан изволил протянуть ему руку в приглащающем жесте и мягко, но настойчиво произнести:—?Вам не кажется, что подобное положение подразумевает под собой некоторое противостояние? Ну же, господин граф, подойдите ближе, я не кусаюсь,?— Махмуд усмехнулся, но Монте-Кристо прекрасно видел, что он скорее напряжен, чем весел, а потому не возразил, когда ладонь падишаха неожиданно легла ему на талию. Махмуд впервые был настолько близко, впервые касался его и, что хуже всего, это касание вовсе не было случайным?— султан удерживал его рядом с собой, зная почти наверняка, что его гостю не придутся по душе те слова, которые он собирался произнести.Этих коротких минут молчания хватило, чтобы граф сполна осознал то, что должно было произойти. Теперь он ни секунды не сомневался в том, что Махмуду известен его секрет, причиняющий Монте-Кристо столько боли и неприятностей, что падишах, очевидно, собирается воспользоваться этой слабостью, от которой граф тщетно пытался избавиться вот уже многие годы, но не имел не малейшего понятия, что с этим делать. Сдаться на милость падишаха? Ничего иного графу не оставалось, Махмуд намеренно не оставил своему гостю иного выбора, уже сейчас заявляя на него свои права, подчиняя себе, но смириться с этой мыслью было совершенно невозможно. Граф успел горячо пожалеть о том, что вообще решился приехать сюда, где не имел ровным счетом никакой власти, даже не мог защитить себя от посягательств султана, только теперь уже было слишком поздно.—?Я давно уже хотел задать Вам один вопрос, который тревожил меня с тех пор, когда я впервые увидел Ваше Сиятельство. —?Махмуд заговорил вновь, на сей раз куда тише, но даже такой его голос заставлял графа внутренне содрогаться, не в силах предвидеть вопрос, но заранее стараясь найти достойный ответ. —?Как же так вышло, что Вы, альфа в самом расцвете сил, не вызываете во мне желания соперничать с Вами?Султан молчал, ожидая ответа, который знал и сам, граф видел это знание в его глазах, обидное превосходство сильного, и не мог заставить себя произнести ни слова в свою защиту?— горечь затопила все его существо, заставляя вспомнить все унижение прежних лет. Монте-Кристо мог лишь молча смотреть в глаза противника, надеясь, что привычная ледяная маска послужит ему достаточным оправданием. Он ошибся и в этом.Махмуд вдохнул, первым отведя взгляд, склонил голову в бок?— этот жест показался графу почти скорбным?— и заговорил вновь.—?Мне хотелось бы, чтобы Вы сами сознались в своем преступлении, но раз уж Вы так сопротивляетесь мне, то я сделаю это за Вас. —?Выражение лица и взгляд султана стали жёстче, но голос оставался все таким же мягким, словно он стремился примирить графа со своим знанием. —?Прежде мне доводилось встречаться с омегами, которые стремились всеми способами отвергнуть свою суть, но у них, в отличии от Вас, был шанс. Дорогой граф,?— падишах сжал его руку в собственной ладони и притянул еще ближе к себе, обжигая своим дыханием висок. —?Вы заранее были обречены на провал.Монте-Кристо ощутил вдруг настоящую ярость?— беспощадную в первую очередь к нему самому и столь ослепляющую, что он на мгновение забыл, где находится, и лишь осторожные прикосновения падишаха помогли вернуться к реальности, привычно подавив такие ненужные сейчас чувства. Так значит, султану все было известно едва ли не с самого начала? Граф усмехнулся, представляя, как нелепо выглядели его попытки и дальше казаться альфой в глазах Махмуда, но не это сейчас было важным?— если он поймет свои прежние ошибки, значит снова сможет скрыть собственную природу.—?В чем же я ошибся, Ваше Высочество?—?Я бы, несомненно, опасался отвечать Вам, если бы Вы могли хоть что-то исправить, но Вы не сможете, а потому… —?В голос падишаха проникла легкая насмешка, почти не обидная, если бы граф не воспринимал разговоры о собственном естестве с подобной остротой. —?Подобное может получиться лишь у омеги, не произведшего на свет дитя, никогда не имевшего альфы, чье тело еще не проснулось для любви, не было обласкано чужими нетерпеливыми губами. Тогда можно стереть собственную суть, раз и навсегда забыть о том, кем являлся когда-то, но Вы?— Вы совершенно иное дело. Очертания Вашего тела, которое я даже ни разу не видел обнаженным, которое вы прячете под безжалостной жесткой тканью, заставляет меня забыть о моих любимых наложницах. Иногда мне удается застать Вас на балконе в одной только ночной рубашке?— мой балкон ведь находится прямо над Вашим?— и я не могу отказать себе в удовольствии любоваться. Шелк идет Вам куда больше, Вы знали? Мои слова разозлили Вас, Ваше Сиятельство, почему?—?О, уверяю Вас, мой господин, Вы здесь совершенно не при чем,?— сухо отозвался Монте-Кристо. Подобные слова удовлетворили султана, но не пришлись по душе, как и прохладный тон того, кого он избрал себе в любовники. Граф отчаянно не желал покоряться, сдаваться на волю победителя, для него это было возможно такой же катастрофой, как для Махмуда лишиться своей империи, но султан не желал отступаться от своей цели и не искал себе оправданий. Он желал этого невозможного человека, и недовольство графа не могло изменить ровным счетом ничего.Султан провел пальцами по чужим блестящим от масла локонам, заправил прядь за ухо, чувствуя, как напрягается в его объятиях обычно такой спокойный Монте-Кристо, как учащается его дыхание. Махмуд поднял глаза, встретившись взглядом с тревожными широко распахнутыми очами графа, смотрящего на него со смесью злости и страха. Или ему только почудилось это выражение в глубине темных омутов?—?Я осыплю Вас золотом и бриллиантами,?— прошептал падишах, нетерпеливо касаясь белой шеи, почти теряясь в ощущении вседозволенности и осознании того, что может открыть этому несносному упрямцу. Еще немного, и графу вернется его омежий запах, отголоски которого султан ощущал уже сейчас. —?Но если Вы посмеете покинуть меня, я прикажу вернуть Вас силой и запру в гареме, слышите?—?Так я Ваш пленник?—?Вовсе нет. Вы мой особый гость. —?Падишах отогнул край жесткой ткани, открывая взглядом острые ключицы и глубокую ямочку между ними. Граф в его объятиях заволновался, желая вырваться, но не решаясь, заставляя ощутить настоящий любовный азарт. Султан не выдержал и впился в нежную кожу, ощущая солоноватый привкус чужой крови на губах, слыша чужие тихие стоны, порожденные неожиданной, но не слишком сильной болью. Лишь мысль о том, что здесь они не получат должного удовольствия, заставила его оторваться от истерзанной шеи графа.—?Поднимайтесь, Ваше Сиятельство,?— Монте-Кристо ощутил, как сильные руки обхватывают его талию и тянут вверх, неприятно тревожа, почти лишая ощущения приятной истомы, вдруг окутавшей все тело. Ему было больно, но в то же время эта боль порождала совершенно иные ощущения, подобные тем, которые он испытывал лишь единожды в жизни, вожделея матроса из собственной команды. —?Пока еще рассудок полностью не покинул Вас, нам лучше оказаться в постели.Граф ничем не возразил ему, и падишах окончательно убедился, что первая битва осталась за ним?— в том же, что ему еще не раз придется усмирять буйный нрав своего любовника, он ничуть не сомневался. Граф не пожелает сдаваться, какие бы блага ему не пообещали, а Махмуд не подумает сделать и шагу назад. Если кто и смеет заявить права на этого омегу, то только он.—?Вы даже не представляется, скольких альф могли бы осчастливить одним только взглядом, если бы они знали, кто вы,?— Махмуд коснулся губами виска любовника, вдыхая навязчивый аромат течного омеги, к которому все еще примешивался запах альфы, помогающий графу скрывался уже несколько лет. Пусть султан и понимал, что он первый, кто смог заставить Монте-Кристо вернуться к себе настоящему, кто касается графа так откровенно и вызывающе, это лишь немного притупляло его ревность и желание пометить графа своим запахом, чтобы никто не смел не только касаться, но даже смотреть в его сторону.Граф больше не сопротивлялся ему, он, казалось, и вовсе не осознавал того, что с ним происходит, безропотно подчиняясь пробудившимся инстинктам. Веки отяжелели, закрываясь сами собой, по телу пьяной волной прошлась истома. Махмуд не торопился, со знанием дела подводя течного, но такого упрямого омегу к той самой черте, за которой их обоих ждало неиссякаемое наслаждение животного совокупления. Падишах смотрел на бесстрастное умное лицо, не отрываясь, и плавными, осторожными прикосновениями медленно, сантиметр за сантиметром приоткрывал для себя завесу обнаженной кожи умопомрачительно желанного графа. Вот, на воле уже острые плечи, а Монте-Кристо только сильнее зажмурил веки и закусил губу до крови, как-то обреченно сжимаясь в ласкающих его руках.—?Тише, тише, не надо так переживать.Но когда султан полностью сбросил всю ткань плаща на пол, он понял, как опрометчиво не выпил ничего успокоительного. В нос ударил такой терпкий, такой сладкий аромат, что впору было лишиться чувств. Монте-Кристо, интуитивно ощутив слабину в непроницаемой уверенности неизбежного любовника, резко распахнул глаза и постарался вырваться. Но Махмуд пресек сопротивление железным:—?Сидеть.Граф рухнул обратно, будто под тяжестью мраморной плиты, обреченно глядя на полностью овладевшего собой альфу.—?Махмуд, остановитесь. Мне лестно Ваше внимание, Ваша забота, и даже Ваше желание разделить со мной ложе, но вы ничего не знаете. Поймите, я не могу… не могу принадлежать никому более! Только Богу и Провидению.—?Вы будете принадлежать мне.—?Выслушайте, я…Меньше всего на свете султан сейчас был расположен слушать полуобнаженного, соблазнительно растрепанного омегу, а потому одним неторопливым движением взял его за горло. Не причиняя боли, не прикрывая поток кислорода, нет. Его сильные пальцы как бы обняли тонкую шею, неотвратимо подчиняя себе ее хозяина.—?Смолкните, сделайте милость. Впрочем, скоро вам будет не до разговоров. Отвар не выдержит ласк альфы. Моих так точно. Ближайшие несколько часов вам будет очень хорошо, а потом очень плохо. Но я сделаю так, чтобы после до конца жизни было только хорошо. Это я вам гарантирую.Монте-Кристо нечем больше было возразить султану, да тот и не желал слушать, понимать его осторожных слов, вознамерившись получить то единственное, что могло успокоить похоть в телах обоих любовников. Махмуд обхватил тонкую талию, укладывая вынужденного фаворита обратно на смятые шелковые простыни и нависая над ним, чтобы в следующий момент с жаром коснуться блаженно приоткрытых губ своими, пахнущими ароматными дымом, выпивая все дыхание вместе с рассудком, наполняя чужое естество амброзией вместо воздуха, лишая способности судить и сознавать происходящие, опьяняя своей непоколебимой властностью.—?Разве не были Вы рождены подчиняться? —?чужой хмельной шепот ударил в голову, Монте-Кристо взметнулся, безотчетно прижавшись к надежной груди падишаха, слепо мазнув губами по чужой открывшейся шее, вдыхая жгучий фимиам пробужденного альфы. Тяжелая рука опустилась на его содрогающиеся плечи, вторая прошлась по скованному бедру. Граф как в тумане ощутил, как свежий сумеречный воздух коснулся разоблачившихся бедер, распахнул утратившие четкость темные глаза, соприкоснувшись с ненасытным взглядом падишаха, почти осязаемо скользящего по его телу, безвольно распятому среди покрывал и пуховых подушек.Все сложнее было переносить присутствие падишаха, его сердечные прикосновения, возбуждающие самые недра ослабленного тела, даже звук неверного дыхания, не позволяя себе прикоснуться к господину в ответ, мучительно впиваясь в собственные ладони, оставляя неглубокие источающие кровь царапинки от ногтей. Боль охлаждала пыл лишь немного. Махмуд склонил голову, вероятно, забавляясь подобным упрямством, крепко обнял перстами чужое запястье и поднес ладонь к губам, вдыхая исчезающий солоноватый аромат крови, скользнул языком по свежим ранкам.Трепет сотряс неискушенное тело, впитался в каждую его клеточку, опаляя неиспробованным удовольствием. Что-то внутри графа, нечто стылое и ядовитое, дрогнуло, горько тревожа пробудившиеся нежность и впечатлительность, и рассыпалось, жгучими осколками раня уснувшую гордость.Душная темнота схлынула столь же быстро, сколь и накрыла собой лихорадочно мечущееся сознание. Тусклый свет свечей больно резанул по глазам и тут же потух, сокрытый от него вышитым шелком. Граф протянул руку, неуместно касаясь неожиданно грубой ткани, слыша чей-то тихий довольный смех?— решительно невозможно было вспомнить, кто и как оказался с ним в одной постели, вжимаясь в разгоряченное, отчаянно жаждущее грубой ласки тело. Монте-Кристо, шалея от собственного желания, азарта, накатившего кипящей волной, прикусил чужие пухлые губы?— альфа над ним ошеломленно замер, его любовные согревающие объятия исчезли, оставляя после себя лишь неуютную прохладу восточной ночи, скользкий шелк покрывала и бесконечную влагу, толчками изливающуюся из него. Внутри все болезненно сжалось, мучаясь жестокой неудовлетворенностью, когда сильные руки появились вновь, подхватили, заставляя сесть среди бесчисленных подушек. Под ладонями вновь почувствовалась до боли грубая ткань чужих одеяний, граф тихо охнул, стремясь отнять руки, но и этого ему не позволили.Ногти неловко царапнули дорогую ткань, едва ли не случайно зацепились за узел кушака, ослабляя его. На губах яркой искрой вспыхнул чужой поцелуй и тут же погас, оставив саднящее желание большего, обжигающее нежную кожу. Граф со стоном прикусил губу, надеясь удержать эту неповторимое ощущение чужого тепла, но его вновь отвлекли, принуждая занемевшими пальцами расправляться с отвратительно мелкими пуговицами кафтана, так и норовившими выскользнуть из рук, слепо шаря руками по гладкой ткани нижней рубахи.—?Ваше Сиятельство, не капризничайте,?— голос его альфы сводил с ума, раз и навсегда лишая возможности воспринимать себя отдельным, самостоятельным существом, жить без его настойчиво-ласковых прикосновений, без этих губ, тревожащих влажную кожу. Такой властный, такой манящий, пропитанный глубинной страстью, он одним своим звучанием заставлял покориться непоколебимой воле. Монте-Кристо поднял взгляд от сильных рук, удерживающих его за запястья, взглянул в улыбающиеся шоколадные глаза?— глаза победителя?— и едва не потерял себя в это неуемной жажде обладания, жажде ощутить вожделенный азарт противостояния, покорить раз и навсегда. Никто и никогда еще не смотрел на него так.—?Ваше Сиятельство,?— вновь произнес его повелитель. —?Я не смогу доставить Вам удовольствие, если вы не поможете мне,?— уверенные руки едва касаясь скользнули по бокам, даря скупую ласку, побуждая к действию, но даже в страстном угаре граф не мог не понять, что его ставят перед жестокой необходимостью выбирать, что протянуть руку к султану, неловко помогая избавиться от рубашки и дзагшин, равносильно тому, чтобы добровольно отдать себя в ласковые руки повелителя османов. Вот только Монте-Кристо не мог вспомнить ни одной причины, почему ранее он столь рьяно отказывал распаленному фантазией падишаху в близости, почему ощущал лишь ужас вместо влажного нетерпения, оказываясь слишком близко к этому невозможному человеку.—?Махмуд… Мой господин… —?Граф безотчетно подался вперед, впервые решительно касаясь ставшего вдруг бесконечно желанным любовника, по собственной воле припадая к его устам, словно к живительному источнику. Сладостная дрожь передалась и падишаху?— сгорая от нетерпения он опрокинул своего порывистого любовника обратно на перины, смутно почувствовав как ветерок, гуляющий по комнате и лениво раскачивающий тяжелые занавеси касается его влажного от любовного пота тела?— граф, шумно дыша и вздрагивая всем телом от каждого прикосновения, все же нашел в себе силы освободить его от всего лишнего.Не было конца прикосновениям, отдающим яростной жаждой и болезненной несдержанностью, жарким стонам и невнятным словам, тонущим в звуках соприкосновения двух алчных до удовольствий тел. Теплая влага оставалась на дрожащих пальцах, прикосновения податливых губ застывали на коже причудливыми узорами?— Махмуд уже не осознавал до конца собственных движений, рабски подчиняясь сквовавшим его инстинктам, слепо поклоняясь открывшемуся ему до конца телу, вдыхая вожделенный аромат и с темным удовлетворением чувствуя в нем отголоски собственного запаха.Граф под ним то впадал в беспамятство, не в силах вынести всех обуревающих его чувств, то вновь приходил в сознание, хищно втягивая в себя знойный воздух, когда падишах принимался вновь изводить его, нарочито неспешно скользя внутри, растягивая и подготавливая. Краска на точеном лице, беспомощно, по-детски доверчиво приоткрытые губы, с которых раз за разом слетали вскрики, становившиеся все более откровенными, эта почти что невинность, с которой граф принимал в себя умелые пальцы…Махмуд сделал над собой немыслимое усилие, оторвавшись от опьяневшего от блаженства, согласного на все полюбовника, увидел, как тот огорченно хмурится, не приходя в себя до конца, но вожделея исчезнувшей ласки. Сильные пальцы коснулись лица, обхватили острый подбородок, заставляя смотреть в глаза?— рассредоточенный, нетрезвый взгляд Монте-Кристо вяло скользнул по окружающей их обстановке, утопающей во мраке и дыму потухших свечей, но стоило ему коснуться напряженного лица Махмуда, встретиться с ним взглядами, как всякая отстраненность схлынула с пылающего лица, уступая место ничем не прикрытому вожделению?— граф в руках падишаха растерял не только самообладание, но и всякое представление о приличиях. Впрочем, разве могла идти речь о чем-то подобном, когда он находился в подобном двусмысленном положении? Определенно нет.Махмуд вновь припал с лаской к чужому телу, задыхающемуся и молящему о пощаде, запустил пальцы в чужие локоны, цепляясь перстнями за спутанные пряди, заставляя призывно изогнуться в своих руках. Линии чужого изнывающего тела складывались для него в тайный алфавит наслаждения. Падишах, считавший себя мастером в делах касающихся удовлетворения плоти, теперь ощущал себя неловким юнцом, только начинающим постигать эту непростую науку. Он ставшими вмиг неумелыми руками обхватил чужую талию, боясь, словно в первый раз, допустить малейшую ошибку, даже не задумываясь о том, что его страстный полюбовник едва ли вспомнит об этом позже, и наконец со стоном погрузился в горячее нутро.Граф под ним ожил, сдавленно застонал, чувствуя, как поддается, с трудом впуская в себя чужое естество, горячее и пульсирующее. Внутри все замерло, болезненно напрягшись в предвкушении, хриплые вздохи обжигали горло, истерзанное бесконечными стонами и криками, глаза застилала мутная пелена восторга. Альфа над ним на миг остановился, заполнив собой до предела. Это немыслимая жестокая неподвижность сводила с ума, заставляя раскрываться еще сильнее, словно что-то могло еще остаться скрытым от взгляда падишаха, призывно двигать бедрами, в неловкой попытки привлечь чужое внимание, доставить ответное удовольствие.Горячие руки легли на его дрожащие бедра, удержали, не позволяя шевельнуться. в чем он так провинился перед его великодушным господином, что он обрекает его на мучительное ожидание? Граф прикусил губы, горящие от постоянных покусываний, ощутил во рту металлический привкус собственной крови. Язык скользнул по его губам, лукаво лаская, слизывая багровые капельки, проник глубже, сплетаясь с языком самого Монте-Кристо. Должно быть, вкус крови собственного омеги окончательно свел лишившегося памяти падишаха с ума, потому что он вдруг сильно толкнулся вглубь еще не привыкшего к его размерам нутра, заглушив собственным ртом чужой безумный крик.Сильные размеренные толчки заставляли биться в экстазе, попеременно то проваливаясь в приятную полупрозрачную дымку, то вновь возвращаясь к опаляющей страстью реальности. Очень скоро граф и думать позабыл о боли, которую ощутил в первые секунды по-настоящему животного соития, чувствуя лишь приятное напряжение в мышцах и чужую силу, приятно мучащую собой даже не подозревающее о ней до этого дня тело.Когда Махмуд в первый раз покинул его уставшее от удовольствий тело, сладостно укачиваемое на волнах неги, граф на мгновение усомнился, что у него существовала какая-то жизнь, какая-то цель до этого, до того как его взяли и неумолимо подчинили себе. Теперь он бы и дня не смог прожить без того, чтобы не ощутить на себе прикосновения горячий сильных рук не потонуть во взгляде лучистых глаз. Падишах лежал рядом, тяжело дыша, совершенно измученный собственным подвигом. Его рука по-хозяйски гладила чужие крепкие ягодицы, ласкала внутреннюю часть бедер, лишь сильнее размазывая вязкую влагу. Он, казалось, готов был провалиться в сон в любой момент. Уже когда граф и сам был готов провалиться в милостивую темноту сонного царства, его вдруг обхватили за пояс, безжалостно вырвав из нежной дремы, и посадили сверху, заставляя обхватить стройными ногами крепкие бедра падишаха. Монте-Кристо чреслами чувствовал готовность Махмуда вновь овладеть им, и головокружение лишь усиливалось от того, как влажные губы султана ласкали его слегка выпуклую грудь. Падишах то прикусывал маленькие сосочки, слегка оттягивая и даже позволяя себе причинить легкую боль, то ласкал губами и языком бархатную кожу столь интимного для любого омеги места.—?Доставь мне удовольствие, мой сладкий. K?ymetlim. —?Султан повел бедрами, побуждая к действию, и на графа это подействовало лучше всяких увещеваний. Он со стоном склонился к падишаху, позволяя творить со своей грудью какие угодно бесчинства, пока его твердое достоинство медленно скользит меж идеальных ягодиц, лишь задавая приоткрытой вход, сочащийся смазкой и семенем.Неизвестно, для кого это было большим испытанием, но стоило падишаху обнять полюбовника, привлекая его к себе в нетерпении от дразнящих заигрываний, как тонкие пальцы сомкнулись на его запястьях, заставляя остановиться, едва коснувшись обнаженных плеч. Краткий поединок взглядов, и султан уступает на время право главенствовать, довольный и обласканный чужой нежностью, словно задремавший на солнце ягуар. Нет большего наслаждения, нежели чувствовать на своем уставшем от любовных утех теле влажные поцелуи осторожных губ, неторопливо скользить внутри, чувствуя мягкую упругость обворожительного графа.Чистое безумие, с которым их тела вновь и вновь льнули друг к другу, не желало оставлять своих неожиданных пленников. Память отказывалась подчиняться. Монте-Кристо помнил лишь отрывки того сладостного кошмара, который нельзя было отнести ни ко снам, ни к реальности. Помнил как султан, несколько минут пролежав без движения, словно уснув беспробудным сном, вдруг подорвался, словно разъяренный зверь, помнил мимолетную боль и тяжелое тело падишаха. После этого был провал, граф понимал только, что в это время ему было хорошо, как никогда прежде, а следующее короткое мгновение, отпечатавшееся в памати, было исполненно ласки и нежности?— утомленный падишах уютно устроился у него на груди, обхватив рукой тонкую талию, словно все еще опасался, что Монте-Кристо сделает попытку сбежать. В тот момент для этого не было ни сил, ни желания.Не было их и сейчас, когда он один лежал в до невозможного мягкой постели, накрытый легким покрывалом. Комнату наполнял незнакомый сладковатый запах, успокаивал и позволял не задумываться до времени о том, что произошло между ним и султаном. Монте-Кристо осторожно шевельнулся, ожидая боли в истерзанном теле, но оно отозвалось лишь приятной истомой. Граф почувствовал, как вновь становится влажным, а вместе с ощущениями пришли и новые воспоминания, до того постыдные, что Монте-Кристо со стоном уткнулся лицом в подушку, однако это вовсе не помогло избавиться от красноречивых сцен перед глазами. Он, словно сам был лишь сторонним наблюдателем, видел собственные пальцы, медленно скользящие меж влажных бедер, чувствовал, как преступает установленную самим собой черту, не дозволяющую прежде прикасаться к себе подобным нечестивым образом, но уже не мог остановиться, погружаясь в собственное растревоженное нутро.Но было нечто гораздо хуже этого. На губах, саднящих припухших, все еще чувствовавалась чужая плоть. Граф сильно зажмурился, надеясь вытравить это отвратительное воспоминание из памяти, но оно лишь сделалось еще реальнее, заставляя задыхаться от возмущения и стыда при единой мысли о том, как он по собственной воле ласкал губами и языком чужое пробужденное естество, вслушиваясь в тяжелые стоны и поддаваясь чужим движениям. Он был не в себе, но даже это не казалось достаточным, чтобы избавить его от залившего лицо румянца.Сладкий запах дыма усилился, когда полог вдруг исчез, отведенный в сторону рукой падишаха. Махмуд был обнажен по пояс и казался утомленным, но его темный взгляд оставался по-прежнему уверенным и внимательным. Он неотрывно смотрел на раскинувшегося на постели графа, и, пусть на нем было нечто длинное, свободное и почти неощутимое, Монте-Кристо все равно почувствовал себя обнаженным под голодным взглядом падишаха. Султан смотрел на него с минуту.—?Я знаю, что вы не спите,?— произнес он наконец, откинув в сторону легкое покрывало. Граф тут же ощутил мурашки на своей коже, а затем и горячую руку падишаха, сжимающую его бедро. Тело с готовностью откликнулось на эту нехитрую ласку, грудь пронзило сладостное предвкушение?— все это вызвало в Монте-Кристо только глухую злость на самого себя. Одного лишь раза хватило, чтобы перечеркнуть столько лет лишений, болей, вызванных чертовым лекарством, и старательно выстраемых планов мести. Граф почти ненавидел себя в этот момент, почти проклинал собственное привлекательное тело?— и, видно, что-то отразилось у него на лице, что-то, что заставило Махмуда насмешливо улыбнуться.—?Ну и что дурного в том, чтобы покориться альфе? —?Глаза падишаха заманчиво блеснули. Он сел на постель и тут же притянул графа к себе несмотря на его слабую попытку воспротивиться, спиной прижимая к своей груди, зарываясь носом в медовые кудри. Тело Махмуда, слишком хорошо знакомое ему после прошедшей ночи, показалось Монте-Кристо на удивление мягким и податливым, таким, каким раньше граф никогда не смог бы его представить. Желание прильнуть ближе, выдохнуть сладко, на грани слышимости, на грани поцелуя: ?Мой… Мой!?, оказалось почти непреодолимым. И граф бы сдался, если бы Махмуд не заговорил вновь. —?Чтобы я ласкал вас, пока вы лежали подо мной, благоухающий молоком и призывной влагой? Или чтобы целовал ваши руки и шею, ласкал налитые груди, пока вы носите мое дитя под сердцем? Как, вы не хотите дать жизнь моему шехзаде? —?Падишах рассмеялся в ответ на гневный взгляд графа.—?Разве вы мой истинный, чтобы говорить о таком?—?Да кому нужна эта истинность? —?Падишах убрал в сторону шелковистые локоны графа и склонился к его шее, едва заметив ленивую усмешку Монте-Кристо?— он, очевидно, оказался доволен подобным ответом. Руки султана расслабленно соскользнули на талию любовника, потянули вверх легкую ткань, обнажая нежную кожу бедер, и замерли, едва её коснувшись, словно обессилили?— граф мог бы освободиться от его объятий, если бы только пожелал, но такого желания у него не было. —?Но если это столь важно для вас…—?Важно?—?Как и для любого омеги.Султан окликнул слугу, и тот тут же явился, словно только и ждал этого момента, услужливо кланяясь.—?Иглу, кубок и молока,?— нетерпеливо приказал падишах, крепко сжимая в ладони тонкое запястье графа и не замечая, что причиняет ему боль. Словно Монте-Кристо мог от него убежать. Словно ему было, куда бежать. Не скрывая недовольства, граф высвободил руку из крепкой хватки, но султан вовсе не спешил вновь привлекать его к себе?— в долгих взглядах Махмуда, которые он часто бросал на графа, сквозила серьезная задумчивость, которая отчего-то заставляла Монт-Кристо нервничать и прятать взгляд, удивляясь самому себе, притворяясь, словно предстоящий ритуал его ничуть не тревожит.Возникшая между ними терпеливая тишина вскоре сделалась неестественной и неуютной для графа?— нечему было отвлечь его от собственных обличающих мыслей. Монте-Кристо чувствовал, словно перестает быть самим собой, подчиняясь чужой неумолимой воле и, хотя Махмуд не торопился вновь сблизиться с ним, граф чувствовал, что не сможет долго сопротивляться. Чего стоило хотя бы то, что он прятал взгляд перед султаном! Монте-Кристо не мог простить себе этой постыдной слабости, этого признания чужой силы, а потому вскинул голову, тут же встретившись взглядом с Махмудом. Глаза падишаха уже не были пристанищем тяжелых дум, они полыхали неистовым пламенем?— он, кажется, принял решение, и теперь стремился претворить свое чаяние в жизнь.Слуга возвратился с небольшим подносом и тут же был отослан прочь властным мановением руки повелителя. Махмуд сам склонился к драгоценному кубку и уронил на дно пару капель своей крови.—?Ваша очередь, господин граф. Отчего Вы так бледны, если ничто не способно поколебать Вашу уверенность в том, что мы не предназначены друг другу? —?вголосе падишаха звучала легкая намешка, но граф едва ли заметил её?— все его внимание было приковано к длинной золотой игле, роковой стрелой застывшей в точных пальцах Махмуда.—?Избавьте меня от необходимости отвечать Вам, Ваше высочество,?— первую каплю его крови Махмуд поймал губами прежде, чем она успела сорваться с пальца, провел языком, смакуя солоноватый вкус и глядя прямо в глаза смущенного этим зрелищем графа. Второй капле было позволено упасть, смешиваясь с кровью падишаха и растворяясь в ней. Пару мгновений они, затаив дыхание, смотрели на алое марево, которое вовсе не думало чернеть и сворачиваться, как бы граф не молил об этом, а затем настойчивые руки вновь привлекли его ближе к чужому горячему телу. Монте-Кристо дернулся, стремясь вырваться, только бы не касаться Махмуда, не видеть, вовсе забыть о его существовании, но падишах вновь оказался сильнее, легко сломив сопротивление и прильнув к вожделенному телу.—?Разве вы не видите, что Аллах предназначил Вас мне, Ваше Сиятельство? И разве вправе мы противиться его священной воле? —?голос падишаха напоминал кошачье мурлыканье, но смотрел он тигром, сжимающим в когтях долгожданную добычу и вовсе не желающим её выпускать. Дрожь, до этого щадившая гордость графа, вдруг сотрясла все тело. Монте-Кристо закрыл глаза, надеясь отрешиться от немилосердной реальности, но и это не было ему позволено.Махмуд, отвлекшийся от него на несколько коротких мгновений, чтобы налить в кубок молока источавшего сладковатый аромат невинности. Кровь тут же потеряла свой алый оттенок, растворяясь в белоснежном потоке, который в конце концов приобрел нежно розовый цвет. Граф наблюдал за всем этим из-под приоткрытых ресниц, вовсе не ощущая трепета, одну лишь гулкую пустоту, но когда Махмуд первым сделал большой глоток, осушив кубок ровно наполовину, и протянул его графу, тот словно очнулся ото сна. Кровавое венчание. А значит, он будет принадлежать турецкому султану безраздельно, даже против собственной воли покоряясь его желаниям. В груди тут же родилось горячее облако гнева, обжегшее разом все тело, но Монте-Кристо сдержал себя, только тонкие пальцы судорожно сжали драгоценный шелк.—?В христианском мире, мой господин, принято спрашивать согласия, прежде, чем венчаться на крови,?— с негодованием произнес он, словно позабыв о том, что способен сотворить падишах с неугодным любовником.—?Христианином вам оставаться недолго,?— в голос Махмуда вернулись мрак и напряжение. Он склонил голову, вглядываясь в лицо сидящего напротив омеги. —?Ваша алчность удовлетворена вашими собственными богатствами, оттого Вы отвергаете мою благосклонность, которая может обещать Вам то, что никогда не увидеть ни одному европейскому монарху? Или Вы чураетесь связать свою с жизнь с владетелем половины мира? В моих силах заставить Вас сделать что угодно. Отчего Вы смеетесь?—?Человеку положено смеяться, когда кто-то говорит глупости.—?Глупости? Тогда ответьте мне, отчего Вы не желаете принять подобную честь. —?Граф вновь ощутил чужую крепкую ладонь на своем горле. Махмуд ждал ответа, но граф вовсе не собирался давать его?— он объяснил все еще тогда, когда говорил, что связать свою жизнь с любым из альф для него непозволительно. —?Молчите?.. Тогда вы будете наказаны?— вы не покините этих комнат, пока не образуметесь, и ни один ваш слуга не войдет сюда, пока я не услышу ваши мольбы. Раз вы столь счастливы тем, что имеете, я отниму у вас это, чтобы каждый мой взгляд, каждая моя милость приводили вас в восторг! Пейте! —?Слова Махмуда были произнесены уже не человеческим голосом, более это напоминало рык разъяренного ягуара?— падишах был разъярен чужим неповиновением, столь непривычным ему, и жаждой обладания тем, что он и так считал своим с тех пор, как впервые увидел. Граф ощутил, словно удар, мимолетное желание сейчас же принять кубок из чужих рук, но уже не успел остановить собственную руку?— то, что должно было связать их судьбы навеки, разлилось по белому шелку уродливым пятном.—?Моя любовь не продается, Ваше высочество,?— щеку обожгла пощечина. Граф на мгновение задохнулся от бешенства, не в силах свыкнуться с мыслью, что кто-то решился поднять на него руку, а когда пришел в себя, остался в покоях совершенно один, лишь в коридоре слышался гневный голос падишаха, отдающего слугам четкие приказы, но слов было не разобрать.Дни потекли за днями, просачиваясь раскалённым песком сквозь пальцы. Падишах никоим образом не давал о себе знать довольно долгое время, он не пришёл даже, когда Монте-Кристо поглотила очередная ежемесячная лихорадка, и пораженному такой холодностью гордецу пришлось справляться самому. В этот раз все было куда ужаснее, ибо тело, познавшее альфу, не могло смириться с его отсутствием, оно сгорало заживо от неудовлетворенного желания. Слуги покорно меняли постельное белье два раза в день, подогревали воду для омовений, приносили еду, после чего исчезали, подобно призракам. Мечась в бреду от невыносимых судорог вожделения, граф не мог больше врать себе, он почти мечтал о том, что вот-вот распахнется дверь и на него навалится сильное тело альфы, готового удовлетворить до темноты в глазах. Утро обычно приносило прохладу вслед за жаркой влажной ночью, ненадолго отгоняя порочные мысли, заставляя стыдиться своих желаний.Днём вельможа пытался читать или практиковался в составлении сложных химических и математических формул. Постепенно он привык к легким полупрозрачным одеждам, их заигрывающие прикосновения будили в нем ранее неизвестные ощущения. Хотелось любоваться собой в зеркало, как можно красивее укладывать и без того роскошные длинные кудри. Сочетание готической красоты острых черт лица и фигуры графа и мягких линий струящихся тканей богатых одежд было…— Поистине великолепно. Это был один из первых дней, свободных от изнуряющей течки. Монте-Кристо резко обернулся. Махмуд стоял в дверях, с восхищенной задумчивостью разглядывая своего пленника. Падишах видел, как кошачьи глаза европейца чуть расширились, выдавая его радостное волнение, но губы сложились в знакомую едкую усмешку:— О, вы соизволили вспомнить о самом главном секрете вашего дворца? Похвально-похвально. — Я ни на мгновение не забывал о том, чьё сияние снизошло до того, чтобы облагородить мой дворец. — Правда? В таком случае не вы ли бросили меня умирать от мук простейшей физиологии?— Я? Бросил? — султан сжал кулаки, делая шаг вперёд, — Вы выставили меня, отвергли мою любовь, что я должен был делать? Отпустить вас на растерзание других альф? Вы принадлежите мне и никуда больше не поедете. Граф закатил глаза. Отвернулся, устало вздохнув. Спорить с этим турецким бараном в чалме смысла он не видел, как и возможности сбежать из самого охраняемого дворца Стамбула. Да и… куда теперь бежать? Зачем?— Но я понимаю, что тебе хочется прежней жизни, жизни царя морей, — голос падишаха дрогнул, он нежно провёл кончиками пальцев по горячо любимым локонам цвета вороного крыла, — Хочешь, я буду советоваться с тобой в управлении моей огромной империей? Твоя мудрость и хитрость — на вес золота. Ты согласен?Граф прищурился, наблюдая через зеркало за своим первым альфой. В этот раз Махмуд был так уважителен, так мягок… Быть может, они найдут общий язык? Он умеет ждать, обещает довериться...— Почему ты не пришёл, когда это требовалось больше всего? — тихо, в холодную сталь зеркала. — Когда это ?требовалось? или когда тебе этого ?хотелось??— И то, и другое.— Прости, этого больше не повторится, любовь моя. Когда сухие горячие губы сходящего с ума от желания альфы коснулись прохладных тонких губ графа, солнце уже нежно золотило крышу дворца в агонии заката.