Мирах (1/1)

Все идет своим неторопливым сбивчивым чередом. Время течет - то ли месяц, то ли сотня лет - словно в тревожном сне. Жунь Юй зажигает одну новую звезду и гасит три. Две галактики врубаются друг в друга, словно две армии, и закрученные плотные спирали рукавов разлетаются в пыль. Он играет на гуцине еще несколько раз, и Сюй Фэн ждет за спиной, каждый раз подбираясь все ближе, как подкрадывающийся тигр, но пока не переходит той черты, за которой Жунь Юю совсем невыносимы касания. На том спасибо, но не нужно быть стратегом, чтобы понять - Сюй Фэн просто тянет время, нагнетает, доводит до отчаянья, до истерики, до желания самому сложить оружие и упасть в руки хрупкой снежинкой. Так приручают диких собак - попеременно то бьют до полусмерти, то с этих же рук кормят, а Жунь Юю тяжелая фениксова ласка все равно что удары плетью. Хотя удары тоже есть. Набухают недолеченными ожогами на спине - идеальная сеть с захлестом на ребра, которую Повелитель Ночей скрывает под тонкой, липнущей к сукровице, одеждой. Все идет своим неторопливым сбивчивым чередом. Кто-то то ли нарочно, то ли в каком-то угаре докладывает Императору о присутствии Жунь Юя в расположении действующей армии, а тот рассказывает Императрице. Жунь Юй даже не ищет тех, кто растрепал. Если Сюй Фэн об этом не вспомнил при родителях, то уже и не важно, кто. Казармы полнятся слухами не меньше, чем мир смертных страданиями, а видела Повелителя Ночей почти вся армия. Да и поздно просить тишины, когда Императрица что-то тихо шепчет Его Величеству на ухо, а отец смотрит на Жунь Юя таким очень странным взглядом, что внутри все холодеет. Таким взглядом, в котором и страх, и понимание. И приходится вспомнить - когда пройдет первая волна облегчения после отцовского "Я в этом дурного не вижу", когда закроются двери и засвистит над головой пламя - какую-то очень мутную историю о трех братьях и долгой битве, которую рассказывал порядком захмелевший дядя Дань Чжу. Приходится вспомнить о том, что вернулся домой без ран, в то время как Сюй Фэн прихрамывал, что не защитил, не уберег, не закрыл собой. Что вообще не должен был там появляться. И доля правды в этом есть, но Императрица злится, и злость ее бугрится рваными краями рассеченной кожи и капельками сукровицы на спине Жунь Юя, и когда приходит время поклониться в благодарность за материнское поучение, он почти готов скулить дворнягой. И все же это мелочи. Жунь Юй опускается в прохладную озерную воду, пьет свою родную стихию, дышит ею, и раны затягиваются. А потом на Балконе Звездной Россыпи его ждет Сюй Фэн. Все идет своим неторопливым сбивчивым чередом. И Жунь Юю не хочется ничего менять. Он привыкает к присутствию Сюй Фэна и почти забывает о том, как бывают жестоки и хитры фениксы. Феникс бьет его плетью во Дворце Пурпурных Облаков. Феникс говорит, что его музыка хороша, под персеидами на Балконе Звездной Россыпи. Феникс причиняет боль. Феникс приносит кувшин сливового вина под восходящий Регул. И Жунь Юй думает о том взгляде отца - узнавание и ужас - и впервые всерьез решается представить, насколько же у Императора руки в крови. Насколько вообще должны быть руки в крови, чтобы действительно решить, что Жунь Юй мог желать смерти Фэн-эру? Фэн-эру, который ошибается на каждом шагу, но каждый раз верит в свою правоту со всей наивностью. Фэн-эру, который приносит вино и мандарины на Балкон Звездной Россыпи - который вообще первый посторонний на Балконе Звездной Россыпи. Как можно, когда он смотрит таким хмельным влажным взглядом, будто нет в мире ничего кроме любви, а боль - не более чем ложь и провокация? Как? А потом - очень просто. Сюй Фэн не сдержан и непоследователен, но он наследник Небесного Престола, и конкуренты тут не нужны, и если отбросить свою подавленную обиду, свою нежность и свой страх, то все как на ладони. Будто муравьиный городок в стеклянной банке. Все очень просто. Но его устраивает такая жизнь. Императрица отводит душу однажды и больше его не трогает, а Сюй Фэн остается рядом. Ровно настолько рядом, чтобы это не было тяжело. Без пальцев по спине и грубо задранных рукавов ханьфу. Без касаний - он рядом. Его сила кипит и плещется, от нее горячеет воздух, и Жунь Юй может чувствовать это на расстоянии. Сюй Фэн где-то близко, очень сильно в нем заинтересованный, но как будто успокоившийся, смирившийся с невозможностью никакой иной близости. И Жунь Юй почти готов назвать себя счастливым. Наконец-то наступает покой, словно буря утихает. Волны выносят обломки разбитых кораблей на берег, а после становятся кроткими барашками пены, гладью, что нарушается очень редко и незначительно. И если жизнь Жунь Юя это водная гладь, то Сюй Фэн - всего лишь брошенный ребенком камень. Он не поднимет шторма и не причинит вреда. И Жунь Юю хорошо в этой теплой привязанности. Почти удается привыкнуть к нетерпеливым пальцам, перебирающим волосы, к постоянному присутствию чужой энергии и к тому, что чаепитие теперь приходится готовить на двоих. И при этом ему дают передышку. Не пытаются проломить, не лезут руками под одежду, не пытаются коснуться голой кожи. И это прекрасно. И это не рушится даже когда Сюй Фэн со скучающим видом предлагает спуститься в Царство Смертных. Суть предложения доходит до Жунь Юя не сразу. Стоит душный ослепительный день, придавливающий к прохладной земле. Сюй Фэн водит гребнем по его волосам, каждую прядь словно наглаживая и пытаясь - крайне неудачно - уложить во что-то приличное. Жунь Юю страшно представить, что потом станет с волосами и как долго придется распутывать эти ведьмовские узлы, в которые их превращает Фэн-эр, но у брата теплые пальцы, и действует он странным образом приятно. И на границе между страхом и умиротворением Жунь Юй готов заснуть. А потом слышит:- Пошли вниз, - и осознает, что имелось в виду лишь спустя несколько минут. - Зачем?Сюй Фэн в ответ лишь фыркает, вскидывается как-то по-особому, словно птица бьет крыльями по воздуху. А еще наматывает волосы на кулак, тянет властно, выдергивая из полудремы, заставляя запрокинуть голову и на мгновение почти задохнуться от испуга. И это кошмарно. У его власти привкус омертвевшей драконьей чешуи из тяжелых мучительных снов. И Жунь Юй дергается, пытается перехватить запястье Фэн-эра, выпутаться. На долю секунды почти решает призвать ледяной клинок и просто отрезать волосы - так ящерицы отбрасывают свой хвост - но все равно прогибается и замирает медленно подтаивающим вековым ледником. Терпит чужие, жестко фиксирующие руки. Терпит, когда Сюй Фэн тянет за волосы, заставляя откинуться назад, выгнуться в пояснице, тем самым невольно прижавшись лопатками к чужой груди. Терпит, когда его перехватывают поперек живота, не щупают, не изучают, не лезут под одежду, не совершают ничего грязного и порочного кроме того, что уже - просто держат ладонь чуть повыше нижнего дяньтяня. И эта ладонь давит тяжестью сверхгигантов, без огня прожигает до самого позвоночника. И Жунь Юй чувствует, как трещат, словно стеклянная крошка под сапогом, достижения последних полсотни лет, когда его идеальный покой, его нежность без касаний рушится со звоном. А потом его почти отпускают. Оставляют в покое волосы, но продолжают держать руку на животе, будто прослушивая течение энергии в меридианах, но на самом деле, просто не позволяя уйти по своей воле. И это все еще плохо. - Скоро мне медитировать в Нирване... - у Сюй Фэна немного задумчивый голос. Пришептывающий, заманивающий. От змеи больше, чем от птицы. И Жунь Юй вспоминает толстые ржавые цепи, которые ему сегодня снились, и грузное уродливое тело умирающего дракона, на них распятого.- Сотня лет еще впереди. При чем тут Царство Смертных?- Медитация в Нирване требует подготовки, - и вот теперь все понятно. - Мы давно не веселились. Вот оно что. Просто хочет погулять перед аскезой. Вина напиться, напеться и натанцеваться, вызвать на бой лучших мечников мира смертных. Хочет в театр, хочет огня азартных игр и мягкости распутных женщин. Хочет фонари и лунные пряники. Хочет разделить с Жунь Юем свое веселье, неприлично шутить и творить глупости, постоянно ворча, что Повелитель Ночей ничего не понимает в развлечениях. Хочет, чтобы кто-то его остановил, пока хмельная одурь не толкнет совершить непоправимое. Хочет, чтобы кто-то его вернул. Потому что с кем быть там, в моменте, в эпицентре маленьких удовольствий чьих-то маленьких жизней - Сюй Фэн легко найдет. Сюй Фэн притягателен. Его любят девушки. Его любят солдаты. Его любят чудесные пламенные птицы в высоких башнях. Жунь Юю снится тьма, холод и цепи, пробивающие насквозь драконью грудь, хвост и череп, окровавленные ржавые крупные звенья и тухлый запах гнилого мяса, черная вода и иссушенная грязная чешуя. И если сны - отражение натуры человека, то по натуре своей Жунь Юй отвратителен. Его сны уродливы. Сюй Фэн свои скрывает, но едва ли они не наполнены звоном мечей и искрящейся силой. И что ему делать с Сюй Фэном в мире смертных, он не знает. Он плохо переносит алкоголь и не пьет вина, он обручен с нерожденной, и потому не прикасается к женщинам. Сюй Фэну с ним будет скучно. Они не дети, время глупых восторгов прошло, и Жунь Юй думает, что ему совсем не хочется покидать Дворец Небесных Сфер. Ему хочется остаться здесь, застыть, замереть, и пусть жизнь идет своим чередом. Пусть к нему приходит Фэн-эр, пусть слушает в пол-уха рассказы про звезды, пусть будет просто иногда рядом, но не заставляет показывать себя миру. Но он давит своей ладонью, своей ци, своим желанием, а Жунь Юй не знает, как отказывать Второму принцу. Жунь Юй привык потакать, потому что иначе сам будет наказан. Жунь Юй привык быть рядом с Сюй Фэном, чтобы Небеса видели их привязанность друг к другу, чтобы Небеса видели, что будущему Императору он уже готов подчиниться. Проще оплакивать утерянную телесную неприкосновенность и просыпаться от кошмаров, чем объяснять всему миру, почему Жунь Юй позволил себе оттолкнуть Феникса и что это не измена и не попытка навредить. И он соглашается. В мире смертных Повелителю Ночей непривычно прохладно. На губах оседает смутно знакомый привкус испорченного вина и горького лекарства - так обваливаются селевым потоком воспоминания. Искупление перед принятием титула, на котором настояла матушка - не убить, так помучить - в целом неплохая судьба, получше многих, но подобранная будто специально для всех его больных мест. Хорошая семья, богатый дом, умершая в родах мать, вторая жена господина, и жестокая первая его жена. Рушится на голову, стоит лишь коснуться земли - долгое одиночество, хорошее наследство, счастливый брак. Струпья оспы на симпатичном лице, как раны от выклеванных птицами драконьих чешуек, измена любимой жены, которую не простил, но и покарать не смог, и смерть в одиночестве, долгая, медленная, с открытыми глазами - и никого, кто держал бы за руку. Жунь Юй мотает головой, отгоняя нахлынувшее, и позволяет Сюй Фэну взять его за руку и куда-то тащить. Из-за угла - сразу в праздничную кутерьму. С головой в музыку и свет фонарей, в запах засахаренного боярышника и прогоревшего пороха от фейерверков. Его задевают случайно десятки людей одновременно, пока они идут сквозь толпу, и у Жунь Юя почти шок от такого количества касаний. Он успевает надышаться дымом, запахом вина, пота, ароматических масел, ослепнуть от ярких красок, блеска украшений и фонариков, оглохнуть от песен и криков. Жунь Юй не привык к такому. Жунь Юй почти забыл разгульные празднества смертных, их редкие вспышки счастья в их коротких печальных жизнях. В приторной стерильности Небес нет таких гуляний, нет фейерверков, кроме тех, что дарит звездопад. Все чинно и выверенно, все рассчитано на идельную сказку, на приличный образ, на то, чтоб держать лицо любой ценой. На Небесах никто не сунет тебе в руки сосуд крепкого, до скрипа на зубах сладкого вина и не станет повышать голос, лишь бы перекричать уличную взволнованную толпу. А здесь Сюй Фэн почти кричит, будто специально игнорируя мысленное общение ради более полного погружения в смертную жизнь. И снова куда-то тащит с трудом, словно плывет против течения мощной реки, уводит в темные переулки, чтобы уже там использовать магию и переместиться на изогнутый гребень храмовой пагоды. Звуки и запахи исчезают так же оглушительно, как и появились. Остаются где-то там, внизу, в пестрой человеческой ряби - приглушенным разноголосьем и пороховым дурманом, а здесь - только ветер, треплющий волосы, гладящий ночной прохладой сквозь тончайшие небесные ткани. Здесь - они сидят на изгибе пагоды в очень узком месте, отчего вынуждены соприкасаться плечами, и Жунь Юй жмется к скульптуре Чивэня на коньке крыши, почти обнимает драконьего сына, лишь бы не быть так близко к Сюй Фэну. Но близость неизбежна. Сюй Фэн вскрывает кувшин вина, пробует и довольно ухмыляется, прежде чем передать брату сосуд. Жунь Юй принимает почти механически, стараясь не отрывать взгляда от текучей толпы, и - перед смертью не надышишься - пьет залпом, по началу почти не ощущая вкуса, а потом разбирает - приторную персиковую сладость, привкус цветов груши и немного травянистое послевкусие. Вино царапает горло сладостью, обжигающе стекает по пищеводу и бьет в голову хмельной туманящей терпкостью. На секунду перед глазами расплывается все, а потом становится до боли четким. И становится легко. Жунь Юй чувствует себя совершенно бумажным - хрупким, беспомощным и очень легким, будто ветер сейчас может подхватить его с конька пагоды и вознести. На переферии остается пьющий вино Сюй Фэн и мысли о небесном своде - всепонимающая Линь Сю предусмотрительно затянула небо тяжелыми тучами, чтобы не пугать людей странным поведением звезд. В его руках снова оказывается кувшин, и снова Жунь Юй пьет не глядя на Фэн-эра. Он чувствует его телом, его плечо, локоть, бедро, и ему почти безразлично. У их ног творится творится сама жизнь, полная фонарей и песен, и сейчас Жунь Юй странным образом чувствует себя больше небожителем, чем когда-либо чувствовал в Небесном Царстве. Сейчас, облокотившись на Чивэня, он хочет говорить с Сюй Фэном о своем искуплении, о молитвах и храмах, о том доме, которым он владел в короткой смертной жизни и который потрудился оставить за собой после конца испытаний. Он хочет говорить о том, что наверное так правильно - всех небожителей бы привести на крышу этой пагоды и сказать "смотрите, вот они, смертные, вот кем вы помыкаете", провести бы их всех через эти короткие печальные жизни, показать бы им и оспу, и фейерверки, и тогда, возможно, мир был бы справедливее. Возможно, что-то бы дрогнуло в поросших рудой и кристаллами сердцах. Возможно, ему самому бы не было больше так больно. Но слова встают в горле комом, и все, что получается - запить его чересчур крепким вином, почти подавившись.Ненадолго из-за черных туч показывается большая изжелта-белая луна, словно еще один, самый главный фонарь этой ночи, и разноголосый гул толпы становится громче и радостней, и в ту же минуту в воздух поднимаются золотые огни. Сотни хрупких легких фонариков взлетают и уносятся вверх, подхваченные ветром, и голоса сливаются в песню, которая тоже взлетает, и от которой захватывает дух. И Жунь Юй забывает - всего на мгновение, но забывает - о драконьем трупе и фениксовых когтях, потому что перед его глазами плывут светящиеся желтые огоньки, покачиваются, мерцают, и превращаются в звезды. И это до одури прекрасно, пока на языке удушающая сладость, а в голове пряный туман. И хочется с этим не расставаться. - Жунь-гэ, - он слышит голос и не осознает его, заваливается на спину Чивэнь и словно растекается пролитым молоком.А потом его, размякшего и податливого, разворачивают за плечо очень аккуратно, и он чувствует как пальцы Сюй Фэна скользят выше. Переползают на горячую, покрасневшую от вина, шею, оглаживают воротник ханьфу и касаются кожи. Его гладят едва-едва, и он позволяет, как сонная сытая собака, лениво подставляющаяся под ласкающую руку, пока Фэн-эр зарывается пальцами в его волосы, портит прическу и путает пряди, которые сам же недавно заплел. Ветер обжигает прохладой разгоряченные щеки и лоб. Где-то под тяжелым предгрозовым небом еще мерцают улетающие фонарики. На границе сознания остается один факт - он безбожно опьянен. Настолько, что уже не воспринимает мир как небожитель. Настолько, что существование от звездной вечности и пыльных тысячелетий сужается до бесконечного здесь и сейчас, а он, Повелитель Ночей, даже не хочет возвращаться. И привычная фоновая тоска размывается золотым светом новогодних фонариков. И боль под сердцем уже не кажется всеобъемлющей - только точечно колющей, когда Сюй Фэн поглаживает впадинку в основании черепа. Коротко вспыхивающей, когда глаза Фэн-эра вдруг оказываются слишком близко - темные, полные предвкушающего блеска. Когда вдруг чувствует - оглушительно - мягкое прикосновение чужих губ к своим, не отвечает, но и не находит в себе сил оттолкнуть сразу же. Мгновенно трезвеет, усилием воли выгоняя из тела хмель и тут же осознавая ошибку - такое лучше переживать пьяным вусмерть. Тогда можно себя оправдать, хоть и сомнительно, можно не мучиться и не думать, пока сознание сжато до уровня бабочки. Тогда притуплены ощущения, и это легче перенести - мучительный, бесконечно долгий односторонний поцелуй. Можно не искать слов, когда Жунь Юй чувствует себя как будто бы оскверненным, чувствует себя клятвопреступником и жертвой насилия одновременно, стоит Сюй Фэну оторваться. - Ты сладкий. И кровавый. Небо! Да, он кусал губы, обдирал зубами корки сукровицы, пока не шла кровь. Кровь засыхала, и процесс повторялся, а Жунь Юй и не подумал залечить себя. Это была всего лишь дурная привычка. Точно так же он раньше грыз ногти, пока Императрица не начала прижигать ему пальцы, навсегда отучив. Он не думал, что...- Жунь-гэ, мне нравится вкус твоих губ. - Шальная улыбка, дурной взгляд. Сюй Фэна надо привести в чувство, он же не ведает, что несет! А потом Жунь Юй собирает на пальцы энергию и тянется к чужому виску, глядя при этом в глаза. И рука падает на черепицу беспомощно и безвольно, как тонкая ивовая ветка. Сюй Фэн в сознании. Сюй Фэн совершенно трезв. - Жунь-гэ...И приходится! Приходится сказать жесткое "нет", приходится оттолкнуть, потому что Жунь Юй не дурак. Потому что он слишком хорошо знает Сюй Фэна, и у того на лбу написаны все его желания крупными иероглифами. Феникс хочет касаний. Хочет поцелуев, настоящих, глубоких, как целуют любимых наложниц. Хочет сочетания тел, парного совершенствования с Повелителем Ночей. Хочет всей этой грязи, от которой у Жунь Юя мурашки. И хочет давно. Слишком давно. Нужно было понять раньше. Нужно было не закрывать глаза, а объяснить сразу, насколько связи могут быть уродливы, а желания губительны. И как подобные желания Императора уже неоднократно губили юных заклинательниц воды из хороших благородных семей - и все ведь тоже было под небом, полным рукотворных золотых звезд. Нельзя было сближаться с Вторым Принцем. Нельзя. Но Жунь Юй уже здесь, на коньке храмовой пагоды в мире смертных, и он так близко к Сюй Фэну, что уже страшно, а еще... Фэн-эр так и не убирает ладонь с его затылка, продолжает трепать его волосы, массировать кожу головы, ласкать, как любимое животное, с наглой уверенностью, что так и должно быть. И этих касаний для Жунь Юя нестерпимо много. От этих касаний приходит какой-то фантомный зуд, словно он извалялся в грязи. От этих касаний хочется снова куда-нибудь забиться и не выглядывать. Зря он спускался с Небес. Зря он вообще рождался. - Убери руку. Мы не должны. Ты - наследник престола, а я обручен, нам нельзя иметь какие-либо порочные связи.- Не такие уж и порочные. - Глаза. Темные, почти черные, с расширенным зрачком. Совершенно бешеные, дикие и распутные глаза - и так близко. И полные губы, как раскрытый цветок мифической розы. В чудовищной близости. В опасной близости. Такой, что одно движение или слово может уничтожить их обоих. - Пока что.И в памяти всплывают леденящая тьма и дракон, подвешенный на цепях, ржавчина и кровь. И Жунь Юй чувствует себя тоже подвешенным, пробитым насквозь. Крюки в ладонях и протянутая через распахнутую грудную клетку тяжелая цепь. Послушание и поклоны оборачиваются ушатом сожалений на голову. Потакание Сюй Фэну становится распоротым животом и обуглившимися ладонями. Пока... - Фэн-эр, пойми... - Он начинает говорить с ним, как говорил в детстве, давя в себе тяжелый вздох и подступающую панику. Он должен объяснить, даже если придется повторить сотню тысяч раз, что нельзя допускать подобной близости между ними. Потому что если отвлечься от того, что она по природе своей будет уродлива, нежизнеспособна и мучительна, то это еще несмываемое пятно на репутации Небесного престола. Что Сюй Фэн принимает обычную братскую привязанность за любовь, но из-за его ошибки Жунь Юй станет грязным и распутным, а сам Феникс жертвой и дураком. Нужно убедить Фэн-эра, что тот просто запутался. А потом вернуться и запереться во Дворце Небесных Сфер в вечном уединении. Но Феникс смотрит на него со слепой верой и голодом. И Жунь Юй понимает - не важно, что он сейчас скажет. Он уже обречен. Он уже обречен. Он повязан. Его пути к отступлению слизали с его губ только что. Теперь есть только оковы и бездна впереди. Сиюминутное существование на коньке пагоды, словно в стеклянной капсуле, в капле темного янтаря. Оно рушится надрывным криком, словно голосом боевого горна, раскалывается и умирает. Толпа внизу приходит в истеричное паническое буйство, какая-то женщина начинает истошно орать, выть раненым, обезумевшим от боли зверем, раздается колокольный звон, прокатываясь тяжелой страшной песней по ледяному влажному воздуху, чьи-то хоровые причитания сливаются в единый шум, и в этом так много от войны, осады и эпидемии. Это отвлекает Сюй Фэна знакомой гулкой тревогой и позволяет Жунь Юю ускользнуть, вспорхнув в воздух и перелетев на другую крышу. Он видел с конька пагоды весь этот маленький городок, он представляет откуда зародился шум и вопли, и он несется туда, не задумываясь, но зная, что Повелитель Пламени идет за ним. Жунь Юй знал людей, даже немного любил их. Даже если он не сможет вмешаться, он должен хотя бы узнать, что стряслось. Он спускается с крыши, принимая облик самого среднего, ничем не выдающегося горожанина и ныряет в толпу, как в илистый водоем, в котором трудно дышать и неприятно находиться, но иногда нужно перетерпеть. Жунь Юй пробивается к эпицентру столпотворения, и чем ближе, тем больше бьет в нос тошнотворный запах крови. От него хочется закрыть нос рукавом и хочется сжать в руках чужую руку. Смерть человека уродлива. Смерть небожителя по сравнению с ней - лилейная чистота, непорочная грёза. Жунь Юй расталкивает людей, и из-за широкой спины местного кузнеца ему становится видно накатанную дорогу, кровавые пятна и розовые кишки, разбросанные по земле склизкими мерзкими лентами. Немолодая женщина заваливается на разодранный труп девушки, марая ладони в рваных ранах, в распоротых венах, в перемолотых ребрах, припадает к проломленной (словно разбитой копытом) голове и голосит так, что вопль выбивает из головы все связные мысли. Внутри Жунь Юя все становится выстужено и безжизненно от этого крика. Все холодеет от этих сухих уже, нескончаемых, задыхающихся рыданий, от этих поглаживаний по слипшимся от крови волосам, от этого стеклянного мертвого глаза девушки, от вмятины на ее виске и словно клыками разорванного живота. От этих шепотков "опять это произошло", "опять убил", "теперь еще и в город зашел". А потом чья-то рука сжимается на плече почти хладнокровно и тянет прочь, подальше от трупа и толпы, вытаскивает оттуда, как из кошмарного сна. - Жунь-гэ? Жунь-гэ, ты бледен. Ты в порядке? - Нет, он совсем не в порядке. Жунь Юй знал смерть разной. Он видел убийство, видел пену изо рта, видел кинжал в сердце, видел тех, кого вынесли с поля боя, пока находился в полевом лагере Феникса, видел тех, кого покарало Хрустальное Пламя в зале Небесного Дворца. Повелитель Ночей видел чужие сны, жестокие мечты и кровавые воспоминания. Он видел ожоги и тысячу надрезов, но так и не научился смотреть на это с равнодушием палача. Он смог удержать маску на лице, но внутри у него тошнота и хлопающий крыльями огонь обиды и ярости. Что могло сотворить такое? Что теперь зашло еще и в город? Он думал об этой девушке и ее матери, он не знал имен, но мог предположить, что знал их сны - красное свадебное покрывало, золотые браслеты на руках, улыбка возлюбленного, первая удачная вышивка дочери, стихи под луной, "я буду беречь тебя", "матушка, вам нравится наряд?". Он знал их - все эти простые человеческие желания. И теперь они были размазаны по дороге кровавым следом, и от этого накатила беспомощность. Чего стоит титул бессмертного, если нельзя ни на что повлиять? Если нельзя никого спасти? Если нельзя вмешиваться - зачем тогда?- Жунь-гэ, ты видел следы? - снова зовет его Сюй Фэн, слегка встряхнув. Держит за плечи, сжимая широкими ладонями, словно боится, что Жунь Юй упадет, и повторяет. - Дыши, старший брат. Дыши. Успокаивает зачем-то, хотя ему бы самому успокоиться. - Сюй Фэн, я в порядке, - стряхивает с себя его ладони, словно сороконожку, забравшую на руку. Не нужно снова сближаться, не нужно позволять. - Я не стану падать в обморок, как хрупкая барышня. И снова думает о трупе в окружении столпившихся людей. За поворотом кто-то притащил покрывало. Женщина охрипла от рыданий и больше не кричит. - Ты видел следы? Там были следы животного.У Сюй Фэна сияющие глаза благовещей птицы, расширенный зрачок, затапливающий радужку, и расходящиеся вокруг волны жара. Сюй Фэна колотит гневом и охотничьим азартом - догнать и убить, и на секунду становится страшно, что он не сдержится и натворит непоправимого, что в запале не удержит свою истинную форму, раскроет пламенные крылья и просто спалит этот городишко дотла. И Жунь Юй душит в себе страх и тревогу, как дитя в колыбели, берет Феникса за руку и исчезает вместе с ним. Как мудро сделал, вернувшись из искупления, что сохранил за собой тот дом, который принадлежал ему-смертному. Было не сложно припугнуть людей, создать вокруг этой усадьбы на берегу озера дымку мистики, пустить слух о живущих в доме призраках, навести сны, кому -дурные, кому - прекрасные, а все остальное оставить духам земли. И духи земли справились. Жунь Юй появлялся в мире смертных редко, чтобы не привлекать лишнего внимания, но дом всегда был в идеальном состоянии. Туда никто не рискнул бы влезть, и Жунь Юй получил убежище, где можно было бы скрыться от всевидящего ока Небесного престола. Жунь Юй получил место, куда можно было бы прибиться на время, если бы в Небесном Царстве стало бы совсем невыносимо, если бы однажды пришлось бросить звезды и бежать, если бы не было больше никаких шансов выговорить себя из рук палачей, он смог бы оставаться здесь недолго. Закрывшись мыслимыми и немыслимыми барьерами, скрыв свою силу и свое лицо, он мог бы выиграть время, обдумать все, поискать еще решения или хотя бы попрощаться с миром. Едва ли ему при подобном раскладе позволили бы сохранить его бессмертный дух. Но теперь в этом доме он стоял вместе с Сюй Фэном. Вглядывался в лицо Феникса и видел в нем узнавание. Даже если Сюй Фэн не стал устраивать допросов, даже если не разгадал всей истории, он точно узнал детали. По чьему вкусу обставлены комнаты и расписаны ширмы. Он не стал спрашивать, что это за место, но рубанул с плеча, без отдыха, без передышки:- Я видел следы на земле, похожи на кабаньи. И эти раны... Такое мог оставить только бешеный зверь.Он говорил, возможно, что-то еще, но Жунь Юй не запомнил. Вдруг накатила тяжелая усталость, словно ко всем конечностям были привязаны валуны - одно движение, и Жунь Юй захлебнется, распластанный на озерном дне. Всю эту распроклятую ночь его колотило потрясениями, одно за другим - как извержения вулканов в единой горной цепи, а теперь навалилось какое-то оцепенение. Захотелось чаю и зарыться в ил и водоросли, и просто полежать несколько лет, захотелось тишины, захотелось не прокручивать все произошедшее в голове раз за разом. Жунь Юй заварил чайные почки в простой гайвани из исинской глины, но чай показался совершенно безвкусным. А следующий день снова прошел в бегах и суете. Он вернулись в город, на то самое место. Тело уже убрали, но бурые пятна на земле не дали бы забыть о произошедшем еще несколько дней. Оказалось легко и просто смотреть на них с высоты тысячелетней небожительской жизни и легко - заговорить с первым встречным человеком. - Ясное дело, что Фэнси! Человек такое не сделает! - у этого старика была пришептывающая, сипящая речь, словно он собрал все возможные акценты. Он бурно махал сухими руками, рассказывая о чудовище из шелковичного леса, а Жунь Юй вспоминал огненную плеть Императрицы Ту Яо. - ...раньше только животных убивал, бешеный, посевы топтал. Кто ж знал, что он в город зайдет, Фэнси-то этот?!А потом пришлось идти в шелковичный лес, ступать по жухлой желтой траве и палым листьям. Под грузными дождевыми облаками лес казался сумрачным, исчерченным угольными штрихами голых кустарников. Лес был насквозь сырым и темным, и Жунь Юй думал о своих бесконечных снах, сотканных из мрака и холода, из медленно тянущего нервы звука капающей воды. Лес пах влажным черноземом и свежей древесиной, мхом, плесенью, чем-то могильным. Сюй Фэн шел рядом, сосредоточенный и напряженный, пинающий камни, касающийся деревьев, словно отмечая дорогу. От него фонило магией, тянущей щупальца энергией, и даже в чертах лица проявилось что-то птичье. Он ищуще тянулся духовным ядром во все стороны в поисках какого-нибудь энергетического следа, пробовал шелковичный лес на излом, и взгляд у него был такой же, как под стенами Города Пламени, когда Жунь Юй просил дозволения быть переговорщиком. Взгляд у него был тревожный и озлобленный, как у уличного пса, который привык ожидать худшего, и Повелителю Ночей казалось, что он и сам выглядит не лучше. Лес был затоплен темной энергией, она была разлита в воздухе, она давила, как ядовитые испарения на болотах, и что бы ни жило в этом лесу, оно не было просто взбесившимся зверем. Оно было чудовищем. - Жунь-гэ! - Сюй Фэн похлопал по толстому стволу поваленной древней шелковицы. Кора была изодрана, словно об нее точило клыки и когти огромное животное. - Слышишь?- Нет. Полная тишина.- Даже птиц не слышно. И после этих слов стало совсем некомфортно, словно вокруг резко похолодало, а еще....- Фэн-эр, темная энергия, она как будто сгущается!И Феникс не успел ответить. Резко оттолкнул Жунь Юя в сторону, так что тот ударился головой об дерево, и упал, припадая к земле тигриным движением, тут же с линии удара уходя. Перед глазами поплыло, распалось багровыми мушками. Окатило липким страхом, от которого руки сами судорожно тянулись в грязи и листве на ощупь искать хоть клочок чужой одежды. Хоть вдавленный след - пока в голове звон, в подреберье стужа, в глазах вытягивающиеся драконьи зрачки, как всегда бывает в приступе волнения - лишь бы почувствовать, что Феникс не пострадал. Промелькнуло - огромное, черное, с четырьмя красными сияющими точками глаз. Рванулось, появившись внезапно, словно из ниоткуда, проскочило, промахнулось, вздыбило землю и гнилые листья фонтаном вокруг себя. Тварь, похожая на кабана, но больше в два раза, угольно-черная, словно вышедшая из самой темной пещеры Царства Злых Духов, развернулась и взглянула всеми четырьмя алыми глазами на Жунь Юя с такой первозданной злобой, какой у людей не бывает. И оказалось - всего на мгновение - очень легко представить, как клыки эти загнутые могут пробить ребра. Как шерсть черная в нетленной небожительской крови мажется, и как кровь мешается у твари на языке - кровь Сюй Фэна и его собственная. Существо, прозванное Фэнси - кабанья морда, загнутые клыки и огромная пасть с двумя рядами зубов - оно смотрело на них обоих и хотело убить, и почему-то было легко представить, как с оглушительным хрустом ломается красивое лицо под ударом, и как эта тварь взвоет от удовольствия. Оно не было голодно, или мстительно, или ранено. Оно было самой тьмой. И Жунь Юй вспомнил труп на окраине города, пробитую голову, и распоротый живот, и внутренности, разбросанные по дороге, и легко представил, что это его внутренности, что это его распоротый живот и его пробитая голова. И что Фэн-эр лежит рядом, напротив, лицом к лицу. И Жунь Юй вспомнил слова человека в городе "раньше только животных убивал, бешеный, а теперь"... А теперь оно попробовало человеческой крови. И его не взяли ледяные лезвия. Фэнси сорвался с места, и Жунь Юй смог призвать оружие, ударить в бок, отвлечь внимание твари и ускользнуть от клацнувших зубов в последний момент, чтобы увидеть, как лед вошел в тело зверя, но не причинил ему никакого вреда. Ничто, ни одно существо, никогда раньше не принимало ледяные лезвия с такой легкостью, и в иной ситуации Жунь Юй бы отступил, но сейчас кастовал заклятия. Сейчас - уводил, выигрывал время для Бога Войны. В иной ситуации, он бы не стал рисковать, не стал бы лезть на рожон. Ему никто никогда не прикрывал спину. Но здесь, танцуя с ледяным мечом перед озлобленными глазами твари, он видел только почти зеркальные чужие движения. В иной ситуации он бы нашел объяснение, списал бы на водную природу твари и исчез бы с места, чтобы уже в Небесном Царстве искать в манускриптах способ уничтожения, но здесь...- Сюй Фэн! Здесь был Фэн-эр, который никогда не знал меры, который подставлялся под удар, который не рассчитывал силу, который не останавливался, пока его не остановят. Пламя полыхнуло, опалив стволы и ветки, и быстро осело. Разом занялась трава вокруг чудовища, огораживая его огненным кольцом, запирая бьющуюся тварь. Оно не боялось льда, но огонь явно был ему чужероден, и Фэнси метался в кольце пламени, то расплываясь в чистый клубок тьмы, то снова принимая облик четырехглазого кабана. А Жунь Юй теперь стоял рядом с Фениксом, и впервые благодарил Небеса за то, что Фэн-эр наделен магией пламени. Жунь Юй стоял рядом и видел это знакомое самоуверенное выражение на чужом лице, видел движения рук, куда более изящные и плавные, чем то, как Сюй Фэн двигался обычно, и понимал, что Феникс красуется перед ним. Знает, что в нем здесь и сейчас есть нужда, что он - единственная защита, и что его Жунь-гэ впервые сам не справился, и гордится собой без меры. И от этого внутри саднило чувством неоплатного долга, ныло незаживающей раной, давило на позвоночник так, будто Жунь Юй нацепил на себя все золото Небесного престола, все драгоценности императорской семьи. И в то же время это было до слабости в ногах тепло. Впервые огонь нес защиту, а не страх, впервые искры на кончиках пальцев не предвещали никакого страдания, только чувство защищенности, словно Жунь Юй стоял за стеной крепости, и произойди это в иной ситуации, это стало бы откровением. Но здесь и сейчас порождение тьмы пыталось вырваться из огня, и было не до мыслей о безопасности. Фэнси надо было уничтожить. И раз к огню он был восприимчив, то единственным вариантом было сжечь. И Жунь Юй видел, как на резких, немного рубленых солдатских движениях пламя вспыхивает сильнее, на мгновение синея, будто вечный огонь на месторождениях природного газа, сужается, неумолимо изжаривая чудовище заживо. И в этом тоже было много чего-то показательного, постановочного. Сюй Фэн владел Хрустальным Пламенем, но предпочел медленно сжимать тиски. Он показывал силу. Он показывал, что способен дать больше. И он ошибся. Мертвая плотная тишина шелковичного леса дрогнула треском пламени и ревом Фэнси, а потом внезапный мощный поток темной энергии снес небожителей с ног, оставив только выжженую землю на месте огненной ловушки. Оно рассеялось едва ли надолго. Фэнси все еще был где-то рядом, чувствовался в воздухе маслянистой прогорклостью, держал дистанцию, не нападал, но готовился к атаке, и теперь едва ли повелся бы на дешевые отвлекающие маневры. Тварь попробовала их на излом, она знала, насколько силен против нее Феникс и насколько слаб Дракон. Оно должно было напасть на Сюй Фэна, подгадать момент, ударить в спину, оставить Жунь Юя одного. Первая мысль была - поставить барьер. Закрыть их обоих от любой темной энергии. Фэнси не прорвется, не имея материального облика, а у Сюй Фэна будет лишняя минута. Жунь Юй поднялся на одно колено, складывая в ручную печать измазанные сажей пальцы. Поставить барьер. Защитить Сюй Фэна. Защитить себя через Сюй Фэна. А потом уйти из этого проклятого леса как можно быстрее. Он не успел довести одно движение до конца, как его грубо одернули, когда рукой за плечо схватили, снова толкая к земле, дожимая яростным "не вставай", когда раздробили всю его магию в щепки, переломив ей хребет. Это было как пощечина. И это было как обещание. Потому что потом Жунь Юй ощущал только давление, только борьбу двух энергий, двух сил, от которых глаза наполнялись непрошенными слезами, а духовное ядро будто начинало бесноваться. Вслед за неразборчивым раздраженным клекотом на выдохе сквозь сжатые зубы пошла вспышка и перетекающий белый солнечный ужас. И Жунь Юй не столько увидел, сколько почувствовал, как тварь носится где-то рядом, злая и обожженная, поврежденная пламенем Феникса, и как в Сюй Фэне вспыхивает что-то первобытно-яростное, очень отчаянное. Что-то, что раньше он старался подавлять в Фэн-эре, чего боялся до сих пор, но теперь позволял этому цвести. Что-то, что родилось в боях на острие атаки, переплавилось сотню раз, закалилось и в нем осталось. Какая-то безумная озлобленная храбрость, требующая отвечать ударом на удар, поднимать все резервы, распускать крылья. Огненные, сияющие, живые, трепещущие обжигающими киноварными перьями. Жунь Юй скорее чувствовал, чем видел - потому что на такое смотреть опасно - как вот они, сама суть Сюй Фэна, вырастающая чуть пониже лопаток, широко раскидывающаяся трепетным горячим сиянием. Вот его природа проявляется в мире, опаляя его непослушным пламенем. И тот, кто описал Бога Войны как чистую стихию, был, конечно, безупречно прав. И это был первый раз, когда Сюй Фэн был настолько в гневе, чтобы практически вывернуть себя наизнанку, но в этом была какая-то особая пугающая красота. Жунь Юй не видел, но почувствовал, как в чужих руках натянулась тетива, как крылья на каждом движении поднимают волны горячего ветра, от которого пахнет пеплом, жженой шерстью и загонной охотой. Как шелковичный лес превращается в обгорелые остовы, и как пламя его самого, свернувшегося в клубок, инстинктивно закрывающего голову и солнечное сплетение, при этом деликатно обходит. Как тьма бесится и слабеет, ярится штормовым морем и бросается на эпицентр огня. Как дрожит огненная стрела на золотой тетиве. Как тьма рвется насадить пламя на клыки, растерзать, разорвать, размазать кровавыми пятнами на старых звериных тропах, и как её преднамеренно подпускают ближе, еще ближе, еще... И как стрела срывается с тетивы. А потом пришлось подхватывать оседающего на выжженную землю измотанного такой растратой сил Феникса, прижимать его к себе каким-то совсем уж женственным, почти материнским жестом, и уносить его из очищенного от тьмы и превращенного в пепелище леса. Едва ли сейчас стоило появляться в Небесном Царстве. Состояние Сюй Фэна вызвало бы вопросы, вызвало бы целую волну подозрений и пересудов, и что бы Жунь Юй не сказал, это не имело бы значения, потому что Повелитель Пламени даже с войны возвращался не таким уставшим. Что бы ни сказали они оба, слово Небесной Императрицы перебило бы все доводы, а Император едва ли поверил бы нежеланному сыну или вздорному Сюй Фэну. Их появление - со следами боя, с сомнительной историей про демоническую тварь - выглядело бы как шаткое перемирие после драки, а между двумя принцами причина может быть лишь одна. И Жунь Юй не стал давать повода для сплетен. Труднее всего оказалось уложить крылья.Даже короткое прикосновение к пестрым перьям отдавало солнечным жаром, вгоняло в краску самим фактом прикосновения к интимному. Жунь Юй никому не показывал ни рога, ни хвост, да и по правде в них не было ничего достойного, ничего, чем можно похвастать. Их отец, Небесный Император, в истинной форме был великолепен. Жунь Юю оставалась ломкая белая чешуя и небольшие, так и не выросшие за тысячелетия, рога со следами засечек. Их отец не стыдился истинной формы, но и не показывал без крайней нужды. То, что Жунь Юй увидел в детстве по случайности, не было предназначено для его глаз, но вызвало восхищение, желание упасть на колени и липкое чувство уродства, страх и стыд при мысли кому-то показать свой хвост. Свою природу было не принято демонстрировать, не говоря уже о прикосновении к чужой, и Жунь Юй не демонстрировал. Все знали, что он кровь от крови Небесного Императора, и этого было достаточно, подробности ни к чему, а Сюй Фэн... Сюй Фэн показал птичий облик всем Шести Царствам в битве под стенами города Нерушимости. Сюй Фэн не знал стыда. И все же прикасаться было неловко до дрожи. Прикасаться к ним было страшно, потому что они были живыми. Большими, тяжелыми, безвольно стелющимися за спиной Фэн-эра по полу, на каждом его случайном движении задевающими предметы обстановки. Крылья вздрагивали под пальцами, трепетали каждым мягким пестрым перышком, и Жунь Юй ловил себя на том, что едва способен дышать. Что он все время следит за немного сгорбленной, усталой фигурой Сюй Фэна, словно пытаясь понять все ли он делает правильно. Что он может пожертвовать вазами и ширмами тонкой работы, раскидать вещи с их мест, чтобы освободить пространство, но не способен как-либо переместить крыло, не погладив успокаивающе длинные маховые перья. Что сердце колотится, и кровь шумит в ушах. Что снова накатывает солоновато-горькое ощущение стыда за себя, за свой хвост и свои рога, которые он никому бы не смог показать вот так. Крылья Сюй Фэна были прекрасны, к ним хотелось тянуться руками с каким-то совершнно детским восторгом, в них хотелось зарыться пальцами, прижаться к теплым перьям щекой. И Жунь Юй одергивал себя, буквально заставлял себя ограничиться необходимыми касаниями, сохраняя приличия. И тут же думал про свой хвост, мутно-белые чешуйки и какой-то рыбий плавник на конце вместо нежной кисточки, холодный, скребущий, неприятный на ощупь. Сюй Фэн запомнит этот момент откровенности. Сюй Фэн запомнит, как его самое незащищенное и трепетное трогали, и он воспользуется этим однажды. Он ведь просил когда-то показать хвост, и теперь сможет попросить еще раз, и Жунь Юю ничего не останется как явить чужим глазам свою истинную форму. Он разочарует Фэн-эра, и , возможно, на том его привязанность к Повелителю Ночей и закончится, и это будет безопаснее для обоих, но все же... Так стыдно. От одной мысли так стыдно, а что если дойдет до дела? По телу прошла сковывающая леденящая дрожь. Он помог Сюй Фэну устроиться, и тут же захотел уйти. И если на поле битвы это считается дезертирством, то пусть. Жунь Юй никогда не воевал. Жунь Юй не имеет отношения ко всем этим военным порядкам. Он не для боя, он для звезд, и от звезд его бездушно оторвали, как новорожденного, еще слепого щенка от матери. Его вырвали с Балкона Звездной Россыпи, измучили и потрепали, как косточку, и он позволил все до последнего слова и действия, ни в чем не противился наследнику престола. Но теперь ему нужно к воде. Ему необходим чай, звук течения, лунный свет, шорох ветра в камышах. Ему нужно отдохнуть, восстановить равновесие. Ему нужна уединенная медитация. Ему нужно коснуться струн гуциня и сыграть что-то умиротворяющее и непринужденное, чтобы отвлечься от лишних мыслей. - Жунь-гэ? Останься со мной. Фэн-эр говорил тихо, как будто ему было больно, как будто слова давались с трудом. И в этом было что-то от старой жизни, когда более двух тысяч лет назад будущий Повелитель Ночей учился тасовать звезды, как игральные карты, и выстраивать планеты на парад, а Второй Принц был слишком мал и слишком привязан к брату. В этом было что-то от тех ночей, когда Жунь Юй изучал древние свитки и звездные карты, а Сюй Фэн отказывался засыпать без своего Жунь-гэ. Он плакал, когда в него брызгали водой, обижался и тут же забывал об этом, он не владел своей силой совершенно, он любил обниматься, он приходил ночью и засыпал в кровати Жунь Юя. Он был безопасным. Он шалил больше чем все дети, но его шалости не ставили под удар ни чью-то жизнь, ни небесный порядок. Он казался безопасным и сейчас, когда был уставшим, размазанным, растратившим слишком много. Когда лежал на краю постели, так, чтобы огромным золотым крыльям феникса было удобно стелиться по полу, он был похож на изможденного, пойманного в поставленную и забытую людьми ловушку, тигра. Едва ли он смог бы порвать дракону горло. И Жунь Юй остался. Лег рядом, глядя в подернутые сонной поволокой глаза, возволил коснуться своей руки, позволил переплести пальцы и замер в ожидании. Но Сюй Фэн ничего больше не сделал. Не стал тянуться за поцелуями, не стал лезть под одежду, только прижал чужие узкие ладони к своей груди, к обжигающе теплой коже. Дал прочувствовать сердцебиение под изгибами ребер. Дал прочувствовать, как в нем все еще бушует жар, как беснуется стихия, заключенная в жилы и кости. - Ты холодный, Жунь-гэ. Холодные руки. Холодный на ощупь. Холодный на эмоции. Холодный, потому что кровь от крови студеная вода горных родников и тающих снежных шапок. Едва ли он подразумевал что-то сложнее, чем ледяные пальцы, но все равно не нужно ему было в это лезть. Под тонкой кожицей был нарыв, полный тьмы, цепей и расклеванных птицами остовов, и это не то, что Жунь Юй хотел бы показать Фэн-эру.- Сейчас зима. А я дракон. Мы холоднокровные.Сюй Фэн засыпал, так и не выпустив из рук чужих ладоней, вздрагивал временами всем телом, и крылья шуршали пестрым оперением по полу, грузно смещаясь на каждом слабом движении.