Каус Меридионалис (1/1)

Жунь Юй сдерживает шаг до приличного лишь усилием воли, когда до дрожи хочется бежать. Дыхание что порванное знамя. Сердце в ребра колотится - не унять. Сердце в ребра колотится, гоняет панику вместо крови, и паника в голову бьет похлеще вина. Мажет по коже липким ощущением чужого взгляда. Собственное уродство, как улиточная слизь, и по ней, будто по маслу скользит невероятная глупость. Проклятые эмоции, лучше совсем без них, чем самому себя подставлять под плеть. Жунь Юй задыхается, так и не сорвавшись на бег, словно легкие забиты илом, добирается до Балкона Звездной Россыпи в почти беспамятстве. Голова - кипяток, руки - вечная мерзлота. Останавливается у самого края платформы, и только тогда начинает нормально дышать. Балкон Звездной Россыпи встречает объятиями искрящейся тьмы и запахом первых весенних гроз, и паника отступает. Сворачивается ящеркой где-то за грудиной и прикрывает глазки-бусинки, оставляя Жунь Юя в растрепанных чувствах, но хотя бы не в истерике. Под звездами невозможно паниковать. Звезды полны мягкой сияющей силы, которая резонирует с энергией Повелителя Ночей, подстраивает под себя и успокаивает. Балкон Звездной Россыпи - его святая святых, и Жунь Юй перебрасывает в руках белые камешки, ощущая под пальцами мягкую вибрацию звездных сердец. Он тасует звездный свет, как игральные карты, и под пальцами его беззвучно белеют красные карлики. Мимо пролетают кометы, и Жунь Юй ловит их в сети своей духовной силы, перечерчивая орбиту, и выпускает снова, как канареек из золотой клетки. Долго смотрит на молодую звезду, свою первую, самую милую его душе, любуется ею, все еще помня её облаком частиц, и вливает в нее остатки своей духовной силы, чтобы светила ярче. Протозвезда на наконечнике стрелы, давно уже стала звездой, и Жунь Юя кроет отеческой нежностью, и он выжимает себя досуха, отдавая ей все до капли, пока не падает на песок. Вместе со слабостью снова приходит паника, иллюзия покоя дробится и остается пылью на губах. И Жунь Юй думает о ледяной корке под покровами сычуаньской парчи и глазах Повелителя Пламени, черноземных и пьяных вусмерть. Жунь Юй думает об огненной плети, государственной измене и ожидании казни. О кровной мести и пламени, сжигающем изнутри. Представляет перенапудренное лицо матушки, искривленное отвращением, звон браслетов и заколок буяо, когда она потребует высшей меры для Белого Дракона. Потому что лед под одеждой все равно что попытка заковать. Все равно что прямое нападение, в наглую, прямо при всех. Змея на груди, вероломная и непочтительная, творит грязные делишки, совсем не таясь, мечтая о короне и троне, а Сюй Фэн... Сюй Фэн не вспомнит после того количества вина, но ему вложат в голову правильные слова, как вкладывают традиции и манеры, и он поверит, что это его собственное решение - наказать брата за нападение. И Жунь Юй ждет императорскую гвардию с арестом, ждет Императрицу, которая никогда бы не упустила шанса лично сломать пару позвонков в хвосте Дракона. Он ждет своего конца, отдавая всего себя звездам, как в последний раз в жизни. В его руках растут красные гиганты и переливаются всем спектром цветов туманности, и сердце сжимается, становясь само как белый карлик, потому что такова единственная любовь, которая Жунь Юю доступна. Но никто не приходит.Он днюет и ночует на Балконе Звездной Россыпи в первозданной тишине сияющей бездны. Часами медитирует, восстанавливая силы, а потом их все до последней капли - в Эридана, Весы и Гидру. Он замыкается в круговороте с ощущением полного равновесия и желания никогда не прекращать и никогда не уходить. Жунь Юй ступает по песку босыми ногами, не оставляя следов, не помня своего лица и своего тела, не осознавая границ себя. Звезды - кровь его крови. В какой-то момент он чувствует себя больше звездой, чем живым существом, и начинает понимать, почему большинство Повелителей Ночи оставались всю жизнь одинокими. Жунь Юй помнит взгляды, которые бросают на него небожители когда думают, что он не замечает, и понимает, что легче и приятнее навсегда остаться на Балконе Звездной Россыпи. Легче и приятнее быть свободным среди метеоров и комет, чем раз за разом биться в запертые двери. Ночи сплетаются в тугое макраме и превращаются в недели. Луна проходит путь от Гуй до Чжэнь, завершает цикл и начинает снова. Доходит до Сита, и Жунь Юй возвращается в мир в тот же день в блаженном спокойствии. В тихой обреченности понимания - без него мир не рухнул, и стража сменилась, и решения принялись - находя безболезненную, почти светлую печаль. Жизнь идет своим неторопливым сбивчивым чередом. За ним не пришли и его не потребовали ко двору, а значит Императрица не в курсе. И минутная малодушная слабость на празднике остается безнаказанной.Во Дворце Небесных Сфер у Жунь Юя минимум прислуги и марионеточный отряд недоученных, необстрелянных, зеленых еще совсем мальчишек, но больше и не нужно. Жунь Юю не водить солдат в бой и не устраивать победные пиршества. Ему достаточно видимости. Ему вежливо отдают честь, когда он проходит мимо своей кукольной охраны, и подают засахаренный боярышник по первому требованию. Большего не нужно. Чай Жунь Юй всегда заваривает сам. Белый лунный свет пахнет скошенной травой и под пальцами ощущается нежнейшей шероховатой хрупкостью - одно движение и лист поломан. Количество - на глаз. Привычным уже, отработанным до автоматизма действием пересыпает из мешочка в ладонь, а после в глиняную гайвань с облаками на крышечке. Вода горячая, но не кипящая, чтобы не повредить сырье, льется по стеночкам посуды, и чаинки, едва-едва задетые, поднимаются травяной шапкой. Жунь Юй топит их в воде, как котят, движениями крышечки, и быстро сливает воду в небольшой фарфоровый чайничек. Не чайная церемония, но процесс сродни медитации, смесь умиротворения и предвкушения. И почему-то хочется чтобы играла музыка.У чая светло-желтый цвет и холодный вкус лилий и росы. И Жунь Юй катает на языке эту цветочность, невольно думая, что напиток вполне оправдывает название. У ночи такой же вкус, у лунного света такой же вкус. Когда несет чай и пиалы (на одного готовить чаепитие неприлично) к столику под ивой у озера, едва не роняет всю посуду. Сюй Фэн появляется из-за угла, чуть не сбив Повелителя Ночей с ног, внезапный и стремительный, как лесной пожар, и возвещает вместо приветствия:- Охрана бездарная! Жунь Юй проглатывает собственный испуг, как глотает ненависть Ту Яо и равнодушие Тай Вэя, быстро берет себя в руки и натягивает на лицо приличествующую улыбку. Реплику Сюй Фэна взвешивает. Оценивает взгляд, озорной и горящий, как антрацит, пренебрежительно изогнутые брови и кривую усмешку, решая, нужно ли что-то отвечать, приходит к выводу, что объяснять правду бессмысленно и говорит:- И я рад тебя видеть.Сюй Фэн кривится, совсем как его матушка. У него черты лица Небесного Императора, но мимика и манеры Императрицы. У него все ее вздохи, все её взгляды, все ее ухмылки. Императрица в нем проскальзывает едва уловимой, но до боли знакомой Жунь Юю тенью, когда Сюй Фэн горделиво вскидывает голову и требует:- Накажи их. Я тут брожу уже не один день, а они и не заметили! Если тебя захотят убить, эти идиоты даже не почешутся.Он горячий и яростный. Пламя как оно есть. Палит без разбора словами, будто стрелами наугад, и его искреннее раздражение обжигает сорвавшейся с пальцев тетивой. На секунду вспыхивает неловкость и бессильная злоба, как если бы попался на лжи, а потом становится солоно во рту и влажно в глазах, и Жунь Юй моргает быстро-быстро, словно стряхивая не прошенную эмоцию. Какое-то странное щемящее чувство безопасности затапливает по самое горло, Повелитель Ночей чувствует себя как в центре глаза бури. Вокруг беснуется циклон, а они здесь, под чуть колышущимися, нитеподобными ветками ивы, пробуют молодой белый чай, и не ощущая ни ветров, ни тьмы. А потом всплывает уже знакомое чувство одиночества, как у заключенного в одиночной камере под строгим надзором. Нужно что-то ответить Сюй Фэну, но отвечать не хочется. Жунь Юй бросает на откуп искусственный насмешливый упрек, мол не пристало Его Высочеству Повелителю Пламени вламываться в чужие дома без нужды, и надеется, что на том конец. Пусть посмеется, отвлечется и забудет, как забыл в пьяном угаре о той спонтанной и глупой выходке Дракона. Пусть пьет чай и не вспоминает об стражниках, потому что это отдает испорченной водой. Жунь Юй не обманывается титулом. Половина его охраны - соглядатаи Императрицы и абсолютно всей его охране на него плевать, но об этом не обязательно постоянно задумываться. И как бы ни была приятна забота Феникса, у нее горький привкус. - Мое высочество может ходить где угодно, тем более... - Жунь Юй рефлекторно задерживает дыхание. -... Мне казалось, что старший брат будет рад меня видеть.И хлопает ресницами, чуть склонив голову набок, как любопытная птичка. Точно так же, как делает Императрица, когда пытается ненавязчиво продавить Его Величество и перетянуть на свою сторону. Такая узнаваемая мягкая сила, как давление бархатной тигриной лапы на грудь, когда нежнее ничего нет, но знание, что когти где-то рядом не оставляют выбора, когда чужое решение кажется своим собственным - и Сюй Фэн так очевидно и грубо ее использует, явно не понимая, что делает, слепо повторяя материнское движение. Это даже смешно, как поведение дрессированных собачонок на ярмарках в мире смертных, и Жунь Юй улыбается. Не одними губами, как принято при дворе, а по-настоящему, искренне и широко. Подливает чай Сюй Фэну, умиляясь его неловкой попытке навязать свою волю не мечом и короной, но словами и лаской, словно приручает бродячее животное, знавшее много жестоких рук. Умиляясь тому, какой же он наивный - все на лице, читай, как с листа, по глазам. Какой несдержанный и наглый, но и неиспорченный политикой раньше времени. Не то, что его мать. Он мог бы быть хорошим императором, по крайней мере не худшим. Он мог бы быть лучше, чем Тай Вэй. - Конечно же, я рад. А дальше происходит что-то настолько странное, что Жунь Юй почти готов стереть себе память. Они пьют чай со вкусом росы и лилий, и разговоры Сюй Фэна о последних новостях звучат почти убаюкивающе. Его голос, обычно резкий и словно созданный отдавать приказы под бой барабанов, смягчается до умиротворяющей бархатистости сродни ласковому звуку горения звезд, и Жунь Юй позволяет себе немного расслабиться. Позволяет себе просто отдохнуть в приятной компании - ровно до того момента, когда чувство опасности, свернувшееся в клетке из ребер, не поднимает зубастую голову. Жунь Юй любуется озерной водой, всегда чистой и никогда не цветущей, и вдруг ощущает на себе лихорадочный вязкий взгляд. И ощущает себя, как белка, которую застала врасплох сова, ощущает себя бабочкой в сжимающихся руках. Он привык к взглядам, полным отвращения, и к взглядам, полным сочувствия. На него смотрели как на врага, на него смотрели, как на чумную псину, но никогда еще - так завороженно. Никогда еще - будто желая вывернуть наизнанку и рассмотреть поближе, препарировать и показать всем его трепещущие ребра и живое драконье сердце. Он чувствует этот взгляд, сползающий гибельно от бледных губ до излома ключиц, намертво замотанных в белые одежды, как в бинты. Этот взгляд антрацитовый, скользящий касанием лезвия по едва заметным складочкам ханьфу, расшитого нежно-голубыми облаками, как будто может его разрезать, чтобы увидеть голую кожу. И это страшно, потому что Сюй Фэн действительно может. Потому что Жунь Юй вспомнил его взгляд на дне рождения Императора, когда Феникс завалил Повелителя Ночей на лопатки, сжимая рукой оба изящных запястья. Когда давил всем весом, сев на бедра, нависая неизбежностью горной лавины, Сюй Фэн смотрел так же. Это было неловко. Он проклял Сюй Фэна за этот взгляд сто раз. Никто не должен так смотреть, бесстыдно и нервозно, с таким матовым нездоровым блеском в нефтяных зрачках. Это слишком. Это словно волна, что протаскивает лицом по ракушечному дну. Кровь к щекам - киноварью и сливовыми цветами. Кровь в жилах под порченной кожей сохнет в пыль от этого взгляда. Щеку изнутри прикусывает, лишь бы лицо удержать - и течет в рот, полный росы и лилий, соленое и металлическое. Чувство безопасности испускает последний вздох, но Жунь Юй берет себя в руки и спрашивает какую-то чушь, чтобы отвлечь. Спрашивает: "Как твои тренировки?". Спрашивает: "Так зачем ты меня искал?"Спрашивает: "Ты видел мою новую звезду?" На искренний ответ не надеется, только совершает ни к чему не обязывающий маневр, чтобы только Феникс перестал так смотреть. Он проигрывает с позором собственному же стыду, и вспоминает, как гадал по звездам и ждал стоянку Цзи, чтобы уйти с Балкона Звездной Россыпи в благоприятный день. Как ошибся безумно. А Сюй Фэн со звоном ставит пиалу на стол и отвечает: "Видел." И это короткое военное "видел" рушит представления Жунь Юя о людях окончательно, потому что Сюй Фэн никогда не тянулся к звездам. Сюй Фэн не смотрел в небо. Сюй Фэн не мог просто так увидеть новую звезду. Жунь Юй создал наконечник стрелы Стрельца, отдав ему свою силу и свои сотни лет совершенствования, с пониманием, что эта звезда будет жить. Эта звезда - его детище, его наследие, его истинное бессмертие. Даже если его казнят однажды, даже если его дух будет развеян - "наконечник" будет сиять тысячелетиями. Жунь Юй знал звезды, потому что они были его жизнью. Сюй Фэн никогда их не знал. Всегда смотрел на Повелителя Ночей снисходительно, как на блаженного, и поигрывал мечом, показывая, что сражения интереснее. И вот он говорит, что видел. - Это же тот самый наконечник стрелы Стрельца? Я видел ее. Хорошо сияет.- Ты плохо спишь?- Нет. Просто решил взглянуть, чем обычно занят Повелитель Ночей, но тебя не было. - Сюй Фэн неопределенно пожимает плечами. Его больше не лихорадит. Он снова смотрит нормальным своим взглядом чуть свысока, и Жунь Юй начинает сомневаться в собственном рассудке. - А звезда... Знаешь ли, когда что-то просто горело, а потом вдруг полыхнуло ярче, как фейерверк, трудно не заметить! Уж я-то разбираюсь в вопросах горения.Все так резко возвращается на круги своя. Жунь Юй сдавленно смеется, не понимая - то ли от слов Феникса, то ли от сумасшедшего разброса собственных эмоций. Он мысленно проклинает Сюй Фэна еще тысячу раз, и тут же отменяет проклятия. Его натура не терпит шторма, но там, где появляется Сюй Фэн, буря неизбежна, и Жунь Юй чувствует, как его жестоко мотает по волнам от радости и нежности до абсолютно животного бесконтрольного страха. Но ему не хочется, чтобы Сюй Фэн перестал приходить. Жунь Юй цепляет ягоду боярышника из фарфоровой вазочки и протягивает ее Повелителю Пламени в знак примирения и понимания. Сюй Фэн смеется и сияет, радостный, чем-то смутно напоминающий звезду Бетельгейзе. А потом быстро перехватывает руку Повелителя Ночей, сжимая сильно, безапелляционно и почти болезненно, словно хочет сломать кости. Наклоняется и прикасается горячими губами к чужим пальцам. Мажет в сахарной сладости, прежде чем ягоду взять зубами, и губы его амарантовые под подушечками пальцев все равно что лепестки сливы, смятые и сухие, все в ранках и сукровичных корках. И ими, от сахара липкими, целует узлы суставов и тонкость фаланг с таким трепетом, что воздух дрожит. Солнце янтарное плавится и течет, и застывают они в янтаре. И время в янтаре, пока Феникс целует пальцы Дракона, едва-едва не оставляя ожоги. Выворачивает ладонь линиями любви-разума кверху и целует в самый центр, на стыке лучей жизни и сердца, духовную силу вкладывая и все же оставляя легкий краснеющий ожог. Совсем слабый, шрама не останется даже.Но это последняя капля. Жунь Юй потакает столько, сколько возможно, потому что получил однажды приказ сделать для Сюй Фэна все что угодно. Потому что, да, иногда это даже весело. Но не сейчас. Сейчас Жунь Юй ощущает, что его самоконтроль на грани. Одно касание рушит возводимую годами стену, а дальше только тьма и непрекращающийся пожар месторождений природного газа. Дальше Повелитель Ночей не выдерживает. Не может и не хочет. Его ладонь горит чужим поцелуем, как клеймом, какие ставят на лошадях. Ему неприятны эти прикосновения, лишающие даже иллюзии безопасности. Ему эти поцелуи - насмешка, потому что нечего там целовать. Он хорош собой ровно настолько, чтобы внешний облик не доставлял трудностей, а к услугам Повелителя Пламени все знаменитые красавицы Шести Царств. Жунь Юй вырывает руку из захвата, грубо и жестко, не оставляя шансов ни себе, ни Сюй Фэну. Его армия может быть сборищем брошенных марионеток, но он сам никогда не будет чье-то косточкой. - Уходите, Ваше Высочество. - Голос грозовой. Промерзший, звенящий камнепадом. Убивающий всякую надежду чумной неотвратимостью. - И подумайте о том, что сыну Императора не к лицу делать вещи столь бесстыдные. Что Жунь Юй действительно хорошо знает в жизни, так это то, что на всякого человека можно надавить. Как Императрица может надавить на Императора поддержкой Царства Птиц, как любой человек может надавить на дядю Дань Чжу достаточно слезливой любовной историей, так на Сюй Фэна можно надавить, напомнив ему о том, о чем твердят с рождения. Сын Его Величества и - за глаза - будущий Император. Жунь Юй окатывает его безжизненным холодом дворцовых церемоний и давит официозом, зная, что к нему-то как раз Сюй Фэн приходит за обратным. Между ними как раз титулы превращаются в золотую пыль, в очень смешную шутку, которая не требует поклонов и взгляда в пол. И теперь он бросает это свое "Ваше Высочество", этим словно перейдя какой-то рубеж, и сжимает руку, вгоняя ногти в алеющий ожог, пуская по телу отрезвляющую боль. Напоминает в жесткой форме об обязанностях и правилах, на которые Сюй Фэн привык смотреть высокомерно и капризно, как на скучную игру. - Жунь-гэ...- Прошу Повелителя Пламени покинуть мой дом.- Жунь-гэ, я...- Уходите. Ему некуда бежать, солнце еще даже не в зените, но Жунь Юй встает, тем самым показывая, что не намерен продолжать разговор. Он обрывает на полуслове чужие объяснения, как висячую паутину. Ему не нужны слова. Ему нужно, чтобы Сюй Фэн исчез. И тогда можно будет оставить прошлое в прошлом, залечить ожог, допить свой чай и, возможно, почитать что-нибудь легкое для успокоения души. А потом можно будет вернуться на Балкон Звездной Россыпи и забыться. И сделать вид, что этой ситуации никогда не было, что звезды свели его с ума, и эти поцелуи, все еще осязаемые на коже, не более чем ядовитый ртутный сон. Не исчезает. Солнце, последнее из десяти, плещется в его глазах нездоровым маревом. - Хорошо, но пока ты не выслушаешь и не примешь мои извинения, я не уйду. От наглости в дрожь бросает, руки сводит бессилием. Сюй Фэну ничего сделать нельзя, накричать нельзя, наказать нельзя. Родились бы они обычными смертными, но судьба немилостива. Жунь Юй на мгновение прикрывает глаза и привычно дышит на счет, ощущая такой оглушительный жар вокруг, будто призраки девяти сбитых солнц восходят на небе. Сюй Фэн лишь успевает раскрыть рот, чтобы начать говорить, как его обрывают снова. Теперь уже - медный гул колоколов, пронзительный и тяжелый, широкий поток могущественной призывной песни, от которой мурашки по коже. И Сюй Фэн захлебывается словами, забывает все до последнего, а лишь хватает Повелителя Ночей за плечи и коротко встряхивает, и тянет за руку в Небесный Дворец.- Война, Жунь-гэ! Это призыв небесного воинства! Война.