Сечение // Юри/Тимотэ (1/1)

Глядя на ползущие по экрану анимации гудков, Юри внезапно ощущает острое желание все бросить: этот звонок, в котором он нуждался как в воздухе, это чертово шоу, и, желательно, свое уставшее пропотевшее тело этажа с двадцатого минимум. Пусть вдребезги будет все от и до пропорционально его порванной на части душе.Все чаще кажется, что это?— ошибка. Может, наказание за его жадность, за охоту на двух зайцев, где не видя дороги на полной скорости влетаешь в трясину, погрябающую с головой. И вроде есть еще шанс выбраться, но все равно знаешь, что часть своей жизни ты оставляешь на этом дне без возможности вернуть хоть что-то.Ему никогда не казалось, что все будет легко; но никто не предупредил, что сложно окажется настолько. И собственная бесполезность оказывается обезоруживающей.Может, все-таки бросить?Но Тимотэ уже отвечает на звонок.И на экране айфона его лицо кажется до смешного вытянутым, но все же?— гораздо более счастливым чем у Юри, который не смыл макияж со вчера, потому что был готов размазывать тушь со слезами по щекам и ненавидеть эту нужду быть на камеру слабым. Ему бы в укромном темном углу рыдать уткнувшись в колени, но шоу требует драмы, шоу вонзает в него сотни шипов, чтобы он не мог выдержать и перед миллионами показал ту надломленную часть себя, за которую стыдно.А Тимотэ? Ему показаться таким как-то нормально, в привычку вошло. Когда после показов болели натертые на размер меньше туфлями ноги, они вдвоем друг другу массировали ступни и заклеивали пластырями. Слой за слоем, слой за слоем, но так, чтобы и уголка не торчало из-под модных кед. Они же пример красоты, изящности и в целом?— идеальности. И идеалов не бывает кровавых мозолей. У идеалов не трещат ребра от корсетов, про которые никто не знает. У идеалов не ноет спина после каблуков издевательски высоких, и, конечно, не зудит все лицо от яркой, больше пигментом похожей на гуашь, косметики. Что поделать, здесь недостатками считаются маленькие высыпания, покраснения носа от аллергии (но новейшая пудра все исправит, не переживай), какая-то неправильная длина пальцев или недостаточно подтянутый (еще немного и с позвоночником сольется, приходится делать по миллиарду подходов на пресс, чтобы компенсировать) живот.В индустрии золотое сечение приобретает другое значение. Золотое сечение?— это не об искусстве, композиции, пропорциях. Это когда прутья клетки давят на тебя так сильно, что под напором расходится кожа, обнажая то обугленное пустое внутри, что никто не ожидал увидеть. И даже не предполагал, что можно жить, будучи таким человеком.Тимотэ молчит и смотрит на Юри с того конца света, ожидая первых шагов. Он понимает, что ему нужно время собраться с силами и найти слова. Мало знать несколько языков, чтобы сказать хотя бы ?привет?, не захлебнувшись чувствами.Но вот незадача?— именно времени у Юри нет. Жалкие пять минут и все, продолжай тренироваться, до нового выступления рукой подать, а надо еще забыть позорное прошедшее и сотнями пластырей заклеить сердце, чтобы не ныло, отвлекая от песни.Хочется сказать ?ты хорошо выглядишь, Тимотэ?, добавив ?я уже скучаю, знаешь?, напомнить ?ты там голосуй за меня если хочешь?.Но выходит сдавленный всхлип. Юри хлюпает носом и прячется за рукавом свитшота.—?Забери меня во Францию,?— жалостливый стон, но Тимотэ не будет смеяться. Никогда.—?Тебе очень тяжело? —?он спрашивает аккуратно, будто ступает по тонкому льду, и заметно подбирает самые мягкие нежные слова, которыми можно укрыть словно одеялом. Тем самым из их первого общежития, под которым они прятались от менеджера. Он находил, но было весело. Они же хоть и с пятилетней разницей все равно точно дети. Рядом с друг другом.А сейчас слишком резко надо повзрослеть.—?Очень. Хочу убежать к тебе или вообще в Россию, чтобы никто никогда не нашел.У Тимотэ же каникулы сейчас от индустрии, заслуженный отпуск, он навещает родителей и кормит голубей на любимой площади. Даже сейчас не дома, а, в белоснежной футболке и черном берете (истинная дань уважения моды Франции, коллекция этого мая) где-то гуляет?— сзади угадывается та типичная европейская архитектура, которой оба однажды отдали сердце, но все равно поселились в Азии с ее стереотипными рисовыми полями, бамбуковыми рощами и музыкальными ритмами почти из каждого окна.А могли бы в Лос-Анджелесе.—?А могли бы сейчас пить кофе на Тертр,?— слабо улыбаясь (он точно слышит его мысли), замечает Тимотэ. —?И если ты захочешь, я приведу тебя сюда когда угодно, только попроси.—?Но сейчас же нельзя, да? —?горько усмехается Юри, продолжая тереть и без того опухшие глаза.И не то чтобы Тимотэ добивает, но его слова оказываются навылет:—?Да, нельзя. Но ты же знаешь, что для тебя я всегда тут и всегда поддержу.А времени остается так мало.—?Ты же видел последнее выступление? —?с трудом переводит дыхание.—?Да.—?Оно было ужасно.—?Но ты сделал все, чтобы избежать такого,?— Тимотэ облизывает губы, сам того не подозревая ломая Юри еще сильнее. Будь он ближе?— проще дышалось бы.—?Я не сделал ничего, чтобы избежать. Откровенно, это был позор. И знаешь, я не уверен, что мне стоит и дальше пытаться выделиться. Кажется, абсолютно все я делаю неправильно.Изображение чуть рябит, точно натянутых струн связи меж ними касается чей-то смычок. А отпускать Тимотэ так не хочется.—?Ты сделал все правильно, потому что не сдавался до конца. И даже если я не могу полностью понять сейчас твои чувства, я прекрасно понимаю свои. Прекрасно понимаю, что хочу поддерживать тебя до самого конца, когда бы он не наступил, и считать то, что ты делаешь правильным. И тебе не помешало бы уверенности в себе.Впервые Юри позволяет себе слабую улыбку. Наверное, того Тимотэ и добивается.—?Не ты ли говорил, что я слишком самоуверенный?Тимотэ пожимает плечами и смеется. Тут Юри и осознает, что кажется, ровно ради этой секунды и звонил. Смех Тимотэ, который так привычно было слышать раньше каждый день с раннего утра до поздней неоновой ночи, разбивает что-то сковывающее Юри, что-то холодное и неосязаемое, но прижимающее к земле.И если уж на то пошло, так было всегда.—?Сколько у нас осталось?—?Всего несколько секунд.—?Сколько человек нас слышит?—?Считая меня? Всего один. Я.—?Я люблю тебя.Юри благодарно прижимается лбом к экрану и знает, что на том конце так же поступает и Тимотэ. Их нелепая традиция, их непонятный другим ритуал.—?Спасибо.—?Не сдавайся ради меня. А я всегда подам руку. И в моем доме тебе рады.И во всей жизни Юри рады Тимотэ, но нет нужды говорить это вслух. Они оба знают.Последний зрительный контакт как глоток свежего воздуха перед броском в душную тренировочную к чужим людям, танцующим и поющим под чужие песни.Но пальцы Юри помнят тепло нагретого телефона как тепло рук Тимотэ.Пока этого достаточно.