Глава 2. Остатки твоего "Я" (1/1)

POV Томы.Солнце уже совсем низко. Но на речке так весело. Нам не хочется идти домой. Пришли ловить рыбу, а сами только и делаем, что дурачимся. Он смеется. Так искренне, так открыто. Жизнерадостный, добрый, понимающий ? мой лучший друг. Хочется, чтобы так было всегда, чтобы он всегда был рядом со мной. Но пора идти домой. Вообще, он и так все лето провел у меня. Его родители разводились, и Томо не хотел их видеть. Он был обижен. Не находил общего языка с вечно занятыми взрослыми. Так что часто пропадал у меня. Я был только рад. Мама тоже его очень любила, всегда с радостью встречая нас дома. Иногда я думал, вот бы он был моим родным братишкой. Ему бы не приходилось уходить, мы бы всегда были вместе. Гуляли бы, веселились постоянно. Я помогал бы ему с уроками каждый вечер и, в общем, подтягивал по учебе, если бы понадобилось. Я был старше его на четыре года. И всячески его опекал. Но при этом не считал его просто мелочью ? недостатком того, что у меня нет младшего брата. Он мне просто нравился как человек, как друг. Он был хорошим мальчиком, многое понимая уже в том возрасте. Так же я давал ему советы, по поводу девчонок и подобного, хотя подобное его тогда еще мало интересовало. Любил гулять и с ребятами своего возраста, но, если бы пришлось выбирать, предпочитал его компанию, сам не понимая почему. Тогда мы немного задержались, солнце садилось, плавно скрываясь за горизонтом. Уже более недели он гостил у меня, но именно тогда решил наведаться домой, показаться матери. С ним не хотелось расставаться. С ним время текло незаметно. Это было странное чувство, но от его улыбки на душе становилось так спокойно и тепло. Он был из тех людей, что располагали к себе просто тем, что они рядом. И это вовсе не потому, что он был милым ребенком, было что-то в нем самом, что-то особенное, притягивающее. Наверное, в этом и была причина. Развитый умом не по годам. Умением слушать и понимать. А ведь тогда ему было всего тринадцать.Мы вместе дошли до перекрестка, а дальше в разные стороны. Распрощались и разошлись, договорившись, как всегда, созвониться, как дойдем, и договориться, во сколько встретимся завтра. Не знаю почему, но тогда меня охватила тревога, я обернулся и посмотрел ему в след. Он дошел до поворота и тоже обернулся, помахал на прощанье, улыбнулся и скрылся за поворотом. Если бы я только знал, что та теплая улыбка, которой он меня одарил на прощанье, была последней. Если бы я пошёл тогда с ним, или все же потащил его к нам, если бы можно было что-то изменить, если бы...Он так и не позвонил. Его телефон был отключен. Его мать не знала где он и, не беспокоясь, сказала что-то вроде: ?Зашел, наверное, к кому по дороге домой. Он мальчик ответственный, скоро придет?.Но я не мог найти себе места. Это не было на него похоже. Даже если предположить, что его телефон сел, и он и в правду зашел к кому-нибудь из друзей, или заигрался с кем по дороге. Нет. Что-то беспокоило меня. Тревога била по вискам колоколами. Я чувствовал подобие какого-то ужаса. Мама еще была на работе, может она бы меня успокоила. Но с другой стороны, это хорошо, что она была еще занята и не пришла, чтобы она сделала, кроме как попросила успокоиться? Может, еще небольшую терапию провела бы с любимым сыном, но это сейчас не помогло бы, а лишь разозлило.Звонок от него был неожиданным. Я даже вздрогнул, находясь в раздумьях: ?Что же мне делать? Где его искать?? На том конце незнакомый голос. Дрожащий. Нервный. Точный, без всяких приветствий, ответ и гудки. Теперь я уверен, что беспокоился не зря. Срываюсь с места и бегу к продиктованному месту. Лишь бы он был в порядке. Пожалуйста, лишь бы он был жив, и если что и случилось, не сильно пострадал. Повторяю я про себя на бегу. Словно это может помочь. Или сотворить некое чудо. Лес, прошибающий до холодного пота. Домик, которого тут и не должно быть. Его порванная футболка наподобие двери. Скрип. Дрожь, от которого усиливается. Мысли ? одна страшнее другой. Грязное убранство, протекающая крыша. Осколки битых бутылок. Неприятный запах, от которого выворачивает уже у входа. Боюсь. Но быстро пробегаюсь глазами, внутри этого сооружения, перемещая взгляд по прогнившим сырым доскам в поисках него. И замираю. Мне кажется, мое сердце бьется у меня в ушах. Я подхожу, и с каждым шагом на глаза все больше наворачиваются слезы. Склоняюсь к нему. Его рот заклеен скотчем. Замечаю его дыхание. Слабо вздымающуюся грудь. Он жив. Но картина ужасает. Кровь стынет в жилах. Слипшиеся волосы. Опухшие от слез глаза. Порванная одежда, небрежно накинутая на голое тело. Осторожно убираю ее. Я могу предположить все что угодно. Избиение. Издевательство. Но только не это. Только не с ним. Такое. Связанные руки, ободранная в кровь кожа под ними. На ладонях кровавые отпечатки от его собственных ногтей. Он так сильно впивал в свои ладони ногти? Было настолько больно. Грязное и липкое тело. Со всякой дрянью, налипшей на отдельные участки. Но самое страшное ? ниже пояса. Кровь, смешанная со спермой. Размазанная по его ягодицам. Забрызгавшая сырые доски под ним. Синяки по бедрам. По ногам. Отвожу взгляд. Не могу сообразить, нет, вообще не могу такого даже понять как-то. Как? За что? Мне плохо. Я дрожу. Это мой друг. Мой, почти что брат. И над ним вот так кто-то... Как такое могло произойти? Сам не осознаю, как уже сижу, не замечая отвратительной грязи под собой. Что делать? Телефон в руках, но я не знаю, кому позвонить, что мне сказать? Как мне сказать? Мне еще страшнее от того, что кто-то еще, может, увидит его таким. Таким. Напоминающим сломанную куклу, с которой наигралась и выбросили. Подползаю к нему, осторожно разрезаю веревки на его руках и ногах, как можно медленнее отрываю скотч с его лица, оставляя красные отметины после себя. Его губы прокушены до крови. Приподнимаю его голову и кладу себе на колени. Накрываю той тканью, что служила ему ранее одеждой. Он медленно приходит в себя. А я так до сих пор сижу, сжимая дрожащими пальцами телефон в руках. Поднимает веки. И первым делом отшвыривает телефон, просто сорвав его с моих рук. Приподнимается, морщась. Я боюсь и слова сказать. Он смотрит на себя и замирает. Его глаза. Там сейчас смесь ужаса-воспринимая. Осознания? С них стекают слезы. Ему больно. Он начинает кричать. Начинает тереть свои руки, отбрасывая порванную одежду. Свое тело, он растирает его. Морщится от боли. Сдирает ноги, безумно скользя ими по полу. Оставляя занозы. Я подлетаю. Хватаю его. Пытаюсь прижать, обнять, успокоить. Он бьет. Он сопротивляется. Кричит. Меня трясет. Я хватаю его руки. Вижу, с каким ужасом он взирает на меня. Я... Я не могу вымолвить и слова. Плачу, смотря ему в глаза. Обнимаю. Все еще держа его руки. Чувствую, как он ослабевает. Обмякает. И тоже плачет, опустив голову мне на плечо. Сейчас он просто сплошное, дышащее понятие боли. Как физической, так и душевной. Смотрю на телефон, валяющийся в стороне. Не хочу отпускать его, но надо позвонить и теперь я знаю кому. ? Нужно вызвать помощь, Томо, ? еле шепчу я, чувствуя его дрожь, не сильно сжимая это несчастное существо в своих руках.? Не надо... Не надо... Никому об этом знать... Не хочу... Я... Нет... Прошу... Не хочу... ? совсем тихо, постоянно срываясь от накатывающих слез, шепчет он так, словно нас кто-то может подслушать. ? Никто не узнает. Но тебе нужна помощь, я позвоню лишь маме. Ты ведь знаешь, ей можно доверять. Только ей, хорошо?Он неуверенно кивает. Я тянусь к телефону и набираю ее номер.Она приезжает быстро. Я лишь диктую ей адрес. Остальное, посылая смс-кой, чтобы не говорить при нем.Ничего не говорит, лишь велит мне выйти, а ему протягивает свежие вещи, чтобы он оделся. Молча, выхожу. Мама квалифицированный психиатр она точно знает, что делать в подобной ситуации. Работает она в клинике для душевнобольных. Любит свою работу и на самом деле старается помочь, своим пациентам. Людям, что по определенным причинам заблудились в себе. Разбираясь в их психических отклонениях, нащупывая почву в душевных травмах, просто разговаривая с ними, она потихоньку восстанавливает их разрушающееся "Я".Через несколько минут, осторожно придерживая его, она выходит на свежий воздух. На маме, лица нет. На лице Томо ? гримаса боли. Он хромает. Морщится. Вдруг останавливается у выхода. Срывает с шеи крестик. Я помню, как он говорил, что его ему подарила его бабушка. ?Он всегда будет оберегать тебя?, ? говорила она ему. А он уже рассказывал об этом мне. Томо сжимал его в руках, когда сильно волновался или ожидал какого-то решения. А сейчас так просто сорвал с собственной шеи и швырнул на пол позади себя и, даже не обернувшись, прихрамывая, пошел за мамой. Он выкинул не просто крестик, а он оставил лежать на грязном полу часть своей души. Тогда, оставляя эту вещь там и наблюдая, как я припираю дверь, он оставил там часть своей сущности. Он запер и забыл там свою улыбку. Он ушел оттуда другим... человеком? Он забрал с собой боль. Страх. Пустоту. Ненависть. Я больше никогда не видел его настоящей искренней светлой улыбки, что озаряла его лицо раньше, его блестящих от радости глаз. Он померк.Первым делом мама отвезла его в больницу. Там, обещая Томо, что это останется между ними, его осмотрели, выписали некоторые мази, таблетки. Срочно посоветовали обратиться к психиатру. Так как мама сама была специалистом в данной профессии ? с этим проблем не возникло. Он же все это время молчал. Также мама позвонила и его матери, и уладила вопрос с тем, что мы уезжаем в наш загородный дом, и Томо едет с нами. Его мать не была против, к тому же сейчас она была занята бракоразводным процессом и, как она сообщила, неожиданно навалившимися делами по работе. В общем, то, что сына не будет в это время, для нее было только лучше. Тем более он с нами ? беспокоиться не о чем. Она была умной, хорошей женщиной, но, если была чем-то увлечена или занята, не замечала ничего вокруг. Вот, что я успел понять, когда иногда бывал у них в гостях. Как же она ошибалась, думая, что беспокоиться не о чем и с ее сыном все хорошо. Хорошо... Теперь, понятие хорошо ? далеко для Томо, и, чтобы донести смысл этого слова, придется очень стараться и надеяться на лучшее. Мы на самом деле уехали в наш двухэтажный загородный коттедж. Мама сказала, что за Томо теперь нужен глаз да глаз, и лучше постараться не оставлять его одного. Мы с ним устроились в одной из комнат на втором этаже. Большая светлая с двумя отдельными кроватями и санузлом прямо напротив комнаты. Он уже бывал здесь раньше и был отлично знаком с этой обстановкой. Всегда восторгаясь ее квадратными метрами. Восторженно изрекая что-то вроде: ?Она размером с поле! Да в этой комнате футбол можно играть!?Сейчас же он просто молчал. Я раскладывал вещи, что-то говорил ему, пытаясь как-то вовлечь в разговор, но он был будто далеко за пределами комнаты. И единственное. Он изъявил желание пойти помыться. Точнее, просто встал и пошёл в ванну. Мама попросила его не закрывать дверь на замок. Я наблюдал за ним, прислушивался. Дверь он не закрыл, и от этого было легче. Ну, не мог же я везде его преследовать. Шум воды продолжал нарастать, видимо он решил наполнить ванну полностью. Я все посматривал на дверь ванны. Не понятно почему, но резко в душе снова начала нарастать тревога. А когда я увидел воду, идущую из-под двери... Я с ужасом влетел к нему. Ванна была полностью заполнена водой и небольшим водопадом стекала на пол, а Томо просто сидел в ванной и пустым взглядом смотрел куда-то впереди себя. Я подлетел к нему, тронул за плечо, и он закричал. На крики прибежала мама. Вытащила его из ванны, заматывая в полотенце. Он уже не кричал, просто сидел на коленях, пока мама осторожно вытирала и обнимала его. Уложила его спать, прежде вколов легкое успокоительное. До этого он боялся уколов до ужаса и готов был на все, лишь бы эта игла никогда не возникала рядом, что уж говорить, чтобы еще и была вколота в него. Но сейчас, он даже внимания на нее не обратил. Заснул. Мы пошли собирать воду. Убираясь, мама объясняла, что и как, если что, мне делать. А чего теперь делать нельзя категорически. Я был готов на все ради своего лучшего друга. Лишь бы он снова вернулся в нормальное состояние, лишь бы снова начал улыбаться. Забыл о том кошмаре и снова научился радоваться жизни.Я лежал на соседней кровати и смотрел на него. Ему что-то снилось. Что-то не хорошее. Он морщился, словно от сильной боли, начинал тяжело дышать. Весь вспотел. Потом с его глаз начали стекать слезы. Я хотел подойти к нему, разбудить, вырвать из очередного кошмара, но сейчас этого делать было нельзя, это могло лишь еще больше испугать его. Какие-то прикосновения, сейчас с ними надо было быть особенно осторожно. Это тоже было одно из наставлений мамы.Я все же уснул, когда он, наконец, успокоился. Проснулся резко и сразу же начал искать его глазами, но на кровати его не было. Я быстро встал и испуганно забегал глазами по комнате. Скорее соскочил и кинулся на поиски. Он нашелся на балконе. Просто сидел у стены, подобрав к себе босые ноги. И смотрел в никуда, хотя иногда в глубине его глаз все же проскальзывало что-то живое. Я спокойно подошел и встал рядом. Томо мелко дрожал. Сколько он уже сидит тут? ? Пошли в дом, Томо, тут холодно, ? опускаясь на корточки, молвил я ему.? Слышишь? Они смеются надо мной... ? неожиданно сказал он полушепотом. Я внимательно посмотрел на него, но его лицо так и не поменялось, оставаясь безразличным. ? Кто смеется? ? осторожно спросил, не понимая, о ком он говорит. Он поднял на меня глаза, и я почувствовал холод. Но мерзло вовсе не тело, от этого взгляда замерзала душа. Он ничего больше так и не ответил. Молча встал и пошёл в ванну. Я пошёл следом. В ванне было две раковины друг против друга, и мне тоже надо было умыться. Когда я зашел, Томо стоял и смотрел в свое отражение в зеркале. Смотрел, как загипнотизированный. Из крана шла вода, но он снова о ней забыл. Не замечал. Застыв, как изваяние перед зеркалом. В нем уже не было ничего привычного. Его привычки превратились в однообразные действия, подобные роботу. Я никогда не испытывал ненависти к людям и считал, что это неправильно. Можно временами злиться, но не нужно ненавидеть, думал я. И зря. Нужно и есть за что. Томо день ото дня напоминал тусклое выцветающее пятно. Пустые глаза, взгляд в никуда. Он ест, поглощает еду, но его глаза больше не горят как раньше. Он ест, только чтобы поддержать свой организм, чтобы, наверное, просто не свалиться в обморок. И не получает при этом никакого удовольствия. Не причмокивает как раньше от наслаждения. Это просто нужный для продолжения жизни фактор, вот и все. Одно из однообразных действий в подобии жизни.Он подолгу сидит с мамой в ее кабинете. Они общаются. Пытаются поговорить, если быть точнее. По большей части говорит, конечно, мама, а он больше молчит. Я не знаю, о чем они говорят, но я верю, эти разговоры хоть чуть-чуть облегчают тяжесть в его душе, хоть немного рассасывают его боль. Верю, но не вижу результатов. Ведь он почти всегда молчит. Почти всегда находится в себе.Подолгу, а иногда и вообще полдня, сидит в ванной ? часто без воды, или включает и забывает о ней.Однажды, он незаметно закрывается там. Сначала, я спокойно прошу его открыть, но он молчит и слышен только шум льющейся воды. Я начинаю тарабанить по двери, дергать. Потом и вовсе вскрываю замок и скорее вбегаю в ванну. Он сидит и натирает себя сухой мочалкой, вода утекает в канализацию ? она просто льется, создавая шум. Его кожа вся уже красная, натерта до ссадин, но он этого не замечает и продолжает тереть. Я прошу его перестать. Пытаюсь отобрать мочалку. Но он даже внимания на меня не обращает. Даже когда я вытаскиваю его из ванны и сажаю на пол, он продолжает тереть, просто сдирать с себя кожу этой чертовой мочалкой. Еле отбираю ее. Но он тянется к ней, как будто это вещь такая важная и значимая, просто жизненно необходимая ему сейчас, будто он очарован, загипнотизирован ею. Отбрасываю мочалку в ванну и обхватываю его лицо ладонями, заставляя посмотреть на себя. И он смотрит, только словно сквозь меня. А потом резко, словно выходит из забвения и начинает кричать. Зажимает уши, словно кто-то кричит на него. Пытаюсь успокоить. Обнять его, но он лишь пинается и продолжает зажимать уши, с силой зажмуривает глаза.? Я грязный... грязный. Эта грязь… она повсюду. Они смеются... Это потому что я такой грязный, да? Заставь их заткнуться. Прошу, пусть они замолчат, ? полушепотом-полукриком, словно в бреду говорит он, открывая слезящиеся глаза, и снова тянется к мочалке. Я останавливаю его, и он позволяет прижать к себе свое тело. ? Перестань, прошу, ты не грязный. Ты чистый и все вокруг тоже. Все хорошо, их нет. Тут только я и ты. Я защищу тебя, ? глажу его по спине, пытаясь забрать хоть частичку его страданий. ? Почему они смеются, Тома? За что они так со мной? Что я им сделал? Разве я делал что-то плохое? Прошу, заставь их замолчать, ? снова садящимся из-за слез голосом скулит он, утыкаясь мне в плечо. Что я должен ответить на все это? Что? Обнимаю, гладя его по мокрым волосам. По крайней мере, сейчас он ведет себя как человек ? живой, а не как бесчувственная сломанная кукла. Но то, что он чувствует... В этом нет ничего хорошего. Ему больно. Только боль теперь сопровождает его, когда он оживает и проявляет наличие чувств. Если бы я только мог забрать хоть капельку его боли. Хотя бы самую малость. Может, ему стало бы легче. Может, он бы так не страдал. Но у меня нет таких полномочий. Я не могу сотворить чудо. Я хочу этого, но одного ?хочу? слишком мало. Остается только верить и стараться достичь его. Чуда?Через несколько дней он снова запирается в ванной. Почему мы только не сняли замки? В этот раз и мама оказывается дома. Она говорит с ним через дверь, но он только молчит. И снова слышен лишь шум воды. В этот раз мы молотком выбиваем замок, точно зная, что больше тут, запереться у него не получится. Он сидит в полунаполненной ванне прямо в одежде. И натирает себя мочалкой, скользя ей прямо по одежде. Его взгляд теперь другой ? там злость. Ярость. Отчаянье. Он злится, он просто в гневе ? и снова, и снова скользит по себе той самой мочалкой. Мы пытаемся вытащить его из ванны, но он дерется, не подпускает к себе. ? Почему вы не видите эту грязь? Почему вы не слышите их? Что мне делать?.. Она впиталась в мою кожу! Моя кровь, она вся в грязи... мои вены наполнены грязью. Там гниль, они гниют от застоявшейся в них заразе. Почему вы не видите? Почему я не могу вычистить ее? Она течет внутри меня... Она повсюду... Не смывается... Не очищается... Я не могу... Не могу смыть её... Почему я не могу?.. — словно чужим безумным шепотом, чужими губами, шепчет он. Словно находясь в безумном бреду. Словно одержимый. Сумасшедший. Не он, словно кто-то говорит в нем, завладев его телом и душой. Кто-то незнакомый. Чужой. Пугающий. Не он. Он?Мама снова просит меня выйти, сама садится у ванны и что-то говорит ему. Выхожу и встаю за стеной, просто чтобы меня не было видно. Меня мелко трясет от увиденного и услышанного. Но я пытаюсь взять себя в руки. Я не могу точно расслышать, что именно говорит ему мама из-за шума воды. Когда я захожу вновь ? мочалка плавает в ванне, а он весь мокрый стоит на кафельном полу, с него стекает вода, а его пустой взгляд направлен куда-то за спину моей матери. Его вымокшая насквозь и с силой натертая одежда напоминает половую тряпку, но ему не до нее. Ему все равно. Он ничего не чувствует. Не хочет чувствовать. Ведь это так больно. С чувствами приходит к нему только боль и страшные воспоминания, материализуясь в его сознании, смеются над ним. Обливают его грязью. Беспощадно топят его в ней. И поэтому он уходит от нее, от реальности. В себя. Так… проще?Мама говорит, что, если так пойдет и дальше, все же придется направить его на лечение в клинику и сообщить его матери всю правду. Она говорит это, но я знаю, что от этого Томо станет только хуже. Он не хочет, чтобы она узнала, чтобы кто-либо еще узнал. Если они узнают. Их взгляды, они убьют его ежесекундно. Просто разорвут его на мелкие кусочки, и останется лишь пустая оболочка. Ему и так плохо, он доверился нам, и, если мы раскроем его секрет, о каком доверии можно говорить дальше? Мы вонзим ему нож в спину и станем просто отвратительны. Я пытаюсь объяснить это маме, и она слушает, все понимает, но просит и меня понять ее. И я понимаю и со многим согласен. Это тоже правильно. Ему же не становится легче. Ему только хуже. Или вообще никак. Пусто. Прозрачно. Непонятно. Вот что правда. Я нахожу миллион причин, почему нам нужно просто постараться, и мы вернем его к подобию нормальной жизни. Но... это происходит вновь. Неожиданно и страшно.У нас красивый, небольшой сад во дворе. Солнце освещает все вокруг и дарит хорошее настроение. Кому-то. Он сидит и слегка покачивается на качелях во дворе. За целый день он не проронил ни слова. Что сейчас творится в его голове? Есть ли там надежда? Есть ли там хоть, что-то от былого "Я"? Как просто могут сломать человека люди. Так, что от него ничего не остается ? просто тело. Зачем-то существующее. Зачем-то встающее по утрам. Зачем-то поглощающее еду. Зачем-то? Зачем? Мама говорит надо дать ему цель ? такую, ради которой он захочет жить, из-за которой ему захочется снова к чему-то стремится. Захочется дышать и вставать по утрам. Не просто поглощать еду, чтобы зачем-то существовать, а кушать, чтобы жить. Именно жить. Цель, ради которой ему захочется идти, а не стоять на месте, не утопать в боли день за днем. Я задумываюсь над этим очень серьезно. Думаю днями напролет, наблюдая за ним. Что? Что может стать его целью сейчас? Той самой целью для жизни? Ответ напрашивается сам. Но он не несет в себе света или оптимизма, он может лишь окончательно уничтожить его, как личность по итогу. Но... кажется только он, этот ответ, эта цель, может стать сейчас его стимулом. Я не решаюсь сказать об этом маме. Она станет возражать, лечить меня доводами, прочитает лекции, что это не выход. Однако я знаю. Сейчас только это тот самый выход. Смотрю на него и понимаю, надо его озвучить. Сегодня. Сейчас. В эту минуту. Но говорю все что угодно, только не про это… До того дня...Качели пусты. Солнце на горизонте прощается с сегодняшним днем. Куда он подевался? Я же отвлекся, только чтобы сделать себе бутерброд. Бросаю свой ужин на сегодня и бегу искать его. Может просто присел на скамейку у входа? Там никого нет. Оббегаю весь дом изнутри. У меня начинается паника. В доме его нет. Вдруг слышу шум воды на заднем дворе. Точно, как же я сразу не додумался? Посмотрел только во дворе, а за домом не подумал. Скорее несусь туда. Там у нас лежат инструменты и вещи по уходу за небольшим садиком прямо в сарае при доме и подобный хлам. Он протянул шланг, которым мама поливает растительность. Включил воду. Полностью обнажен, одежда скомканным мусором, валяется у сарая. В его руках ножницы. В его глазах пустота. Бездонная и холодная. Он проводит острыми садовыми ножницами по венам. Вдоль руки. У меня волосы встают дыбом от этой картины. Из шланга хлещет вода под напором. А он сидит на траве и режет себя, тут же обливаясь из шланга и смывая с себя снова и снова появляющуюся кровь. Небольшой ручеек, разбавленный с кровью, стекает в сторону дома. Окрашивает траву в неправильный кроваво-грязный цвет. Хватаю полотенце из сарая и подбегаю к нему. Отбрасываю шланг, ножницы. Обматываю полотенцем его руки. Обхватываю руками его лицо и пытаюсь заглянуть в глаза. Но вместо глаз там теперь стекла. Пустые стекла. Натертые безысходной прозрачностью. Трясу за плечи, но он не реагирует. Я не хочу, но мне приходится дать ему пощечину. Ноль внимания.? Томо! Да очнись же ты! Что ты творишь? Перестань, слышишь! Мы все любим тебя, не поступай так с нами! Прошу, хотя бы ради меня, не делай так больше! ? срываюсь на хриплый крик, переходя в умоляющий тон. С моих глаз снова и снова скатываются мокрые дорожки. С его глаз дует безразличностью. Обнимаю его, прижимая к себе, и шепчу на ухо. Собравшись, наконец. Решив точно. Без сомнений.? Неужели ты хочешь вот так просто сдаться? Закончить так, дать им и дальше смеяться? ? мне приходится серьезно задеть его, давить на рану, мне больно от собственных слов, но выбора нет. ? Разве ты не хочешь отомстить им за все, что они сделали и, наверняка, много раз делали до тебя и после. За то, что смеялись над тобой, за... Томо, я помогу тебе, я буду рядом, буду поддерживать тебя. Только очнись уже! Пусти эту боль в нужное русло, не запирайся вместе с ней в своем сознании от всех! ? прости меня за все это. За эти слова. Прости за то, что будет из-за них. А я чувствую, знаю почему-то, будет и мне еще придется пожалеть о них. Прости. В мыслях повторяю я, давясь слезами. Уверяя себя раз за разом, что только это способно всколыхнуть его на действия. На... жизнь?Он опускает голову мне на плечо, и я чувствую мокрые дорожки, скатывающиеся по моему плечу вдоль спины. Так же, как и его улыбка, они становятся последними тогда. После, он больше никогда не заплачет. Не прольет ни слезинки. Его темные глаза будут временами блестеть от влаги, но он не даст им вырваться за пределы век. Месть подается холодной и поэтому, он и сам становится холодным, ледяным. Таким, чтобы нести то холодное блюдо, и оно не растаяло. Приходится стать бесчувственным. Бесстрастным. Но талантливым актером в этой роли. Кастинг, отбор, на который был слишком болезнен, ноет, напоминая о себе каждый новый день. Он прошел его, а я стал его продюсером. Осталось лишь сыграть ее до конца и показать всем им, дать им прочувствовать в полной мере свою ?игру?. А потом? Что потом? Ведь у каждого фильма, сериала, у всего есть конец, и что же будет в эпилоге его фильма? Получит ли он долгожданную награду ? облегчение? Или же это приведет лишь к добивающей еще одной порцией боли, критике в себе самом? Кто знает. Сейчас, об этом еще рано говорить, а я в любом случае буду рядом с ним, ненавязчиво постоянно давая понять, что, отказавшись от этой роли, он всегда может остаться со мной и жить, постараться зажить счастливым. Никого не играя. Просто живя. Небольшой курс лечения все же приходится пройти после последнего случая. Порезы от мамы не спрячешь. Тем более такие. Когда она приходит и видит его руки, что-то объяснять ей и просить уже бессмысленно. Не знаю, что она говорит, как объясняет все это матери Томо ? Ямашите-сан, но та на все реагирует менее спокойно, хотя и не слепая, и видит перемены в собственном сыне. И эти забинтованные руки не могут оставить ее равнодушной. После удачного развода отец Томо очень быстро обзаводится другой семьей, оказывается, она у него уже была, он только дожидался конца бракоразводного процесса. Томо он не навещает. Будто вообще забыв, что у него есть сын. И это больно, а по отношению к Томо сейчас ? так совсем бесчеловечно. Такой близкий человек, а поступает так жестоко. Они, конечно, не знают истинной причины его пребывания в клинике, мама держит обещание и все объясняет по-своему, она всегда знает что сказать. Но дела это не меняет, он в клинике, значит ему больно, ему не помешает немного любви и поддержки. А получает он их больше от нас с мамой нежели от своей развалившейся семьи. С течением времени я начинаю серьезное изучение основ психологии. Меня она и раньше интересовала, но после случившегося с Томо я просто ухожу во все эти книги. Много занимаюсь. Учу. Разбираю задачи. Мама, как специалист в этой области, помогает и поддерживает меня. Гордится мной. Уже в том возрасте я неплохо понимаю и впитываю всевозможные термины, рассматриваю задачи, давая правильную трактовку, случившейся в примере ситуации. Слежу за пациентами в клинике, в которой работает моя мать. Сижу на маминых консультациях, не в самом кабинете конечно, а в комнате при кабинете. Во время сеанса с пациентом в кабинете не должно было быть посторонних лиц, вот я и слушаю через слегка приоткрытую дверь. Я тоже хочу помогать людям в залечивании их душевных ран, в избавлении от кошмаров, хочу просто наводить мысли о светлом в их мышление. Приводить в порядок их внутренний мир. И самое главное, желаю помочь дорогому человеку снова обрести жизнь в красках. Хочу снова увидеть искреннюю радостную улыбку на его лице. Его блестящие живые глаза. И услышать его счастливый смех. Когда-нибудь, снова.Тогда я еще учусь в старших классах. После долгого отсутствия мне пришлось сменить школу вместе с Томо, он был еще в средней. Не без помощи мамы, он выписался из клиники, хотя и должен был теперь через день посещать психиатра. Пришел в человеческое состояние и теперь не зависал, устремив свой взгляд в одну точку. Но то, что поселилось в его глазах, там и осталось таким же. Пустым. Стеклянным. Он даже стал еще холоднее, но зато теперь он мог это скрывать. Научился играть. Ведь ему предстояла тяжелая роль в будущем. Теперь он не стоял на месте, а шел. Уверенно и без заминок. Точные действия. По жизни ? короткие предложения в основном по делу. С нами немного по-другому. Безграничное уважение к маме и все такие же теплые отношения со мной. Иногда он говорил странные и во многом не понятные вещи, когда мы оставались наедине. Только мне. Но я со вниманием слушал их и пытался понять. Мне было важно, что он делится со мной, что бы это ни было. Если это был он ? это было важно. Главное он говорил, а значит что-то чувствовал ко мне, по-настоящему, не играя как раньше. Да? Томо точно знал, понимал, тем более после всего случившегося мне можно доверять и из-за этого, о подобных вещах заговаривал только со мной. Был более открытым только со мной. Таким, каким он был сейчас, с этими подобиями эмоций, но со мной без сценария.Я прикрывал его, когда он срывался. И молчал, когда мама спрашивала, не срывается ли он. Говорил, что все хорошо, когда она спрашивала о его поведении. Врал, но не мог по-другому, и, думаю, она это знала и поэтому не допытывалась развернутого ответа. Я хоть и учился в старших, но постоянно околачивался у средних классов, не вызывая при этом подозрений. Наблюдал за ним как мог. И видел, как иногда стекла его глаз покрывались инеем от злости, скрытой под маской равнодушия. Один из таких случаев, отпечатался особенно ярко в моей памяти.Произошло это в школе после нашего перевода. Это был один из эпизодов его резкого, но редкого срыва. Я часто бегал к нему, точнее на этаж средних классов, словно по программе поддержки младшего брата. Однажды я подошел к его классу, он был почти пуст, и услышал смех, не жизнерадостный и веселый отчего-то сказанного человеку смешного, а насмехательский, режущий слух, грязный ? тот, что он просто ненавидел. Томо стоял спиной к этому ржущему мальчишке. Видимо только повернувшись, намереваясь уйти. Замер. Пацан продолжал над чем-то ржать, и я увидел это. Я увидел в глазах Томо ту самую темноту, душащую, как змея свою жертву. Он мог показаться абсолютно равнодушным в этой ситуации, если бы не этот взгляд и то, как он, незаметно взяв с соседней парты идеально заточенный карандаш, не сжимал бы его до побледнения фаланг костяшек пальцев. Меня он не заметил или, может, он тогда вообще ничего не слышал кроме этого тошнотворного звука, напоминающее ему кровоточащее от боли прошлое. Резко повернулся. В этот момент мне показалось, что даже воздух похолодел от того, каким взглядом он окинул пацана напротив. Тот замолчал и, расширив глаза, взирал на моего друга. Томо же, будто загипнотизированный, не сводил с него глаз, медленно душил его оледененным взглядом. Мне казалось парень сейчас просто задохнется от этого. Но карандаш, что Томо держал в руках, резко взметнулся в воздухе и полетел прямо в ладонь незнакомого мне парнишки. Я сам не понял, как оказался рядом и слегка толкнул друга. Так, что поменял траекторию летящего с силой карандаша, и она угодила не в ладонь, а ломая грифель и деревянный кончик, влетела между пальцами парня. По взгляду шокированного парнишки можно было предположить, что в тот миг он чуть не наложил в штаны. Парень тупо таращился на все еще силой сжимаемый моим другом наполовину сломанный карандаш. И, казалось, не мог поверить, что его конечность цела и невредима. Я приобнял недрогнувшего ни на секунду Томо за плечи и перевел все в шутку.? Томо, ну нельзя же так людей пугать. В другой раз хотя бы предупреждай человека, что ты в этом мастер, ? я отобрал сжимаемый им карандаш. Он особо этому не сопротивлялся, я же в свою очередь заиграл им, между пальцами все ещё шокированного, сидящего за партой парнишки. Тот до сих пор не мог прийти в себя.? Да... Т…Тты... Псих, ? дрожащим голосом изрек, наконец, парень.Томо от его слов не стало ни жарко, ни холодно. Окинул его безразличным взглядом и вышел из класса. Как только он исчез в коридоре, я повернулся к парню, сжимающего и разжимающего свою руку. Поменялся во взгляде и все тем же карандашом заходил между пальцами его второй руки лежащей на парте. Только в более быстром темпе. Я, в отличие от Томо, на самом деле даже на спор и на скорость мог играться, так и не попадал не по одному из пальцев. Метко и точно. Парень замер, наблюдая за моими действиями.? А теперь слушай сюда. Не знаю, что там между вами произошло, и чего ты так ржал ему в спину. Как ты вообще умудрился вывести его из себя? Не знаю и знать не хочу. Но... ? я посмотрел ему в глаза одним из своих тяжелых взглядов, не останавливая при этом карандаш в своих руках. ? Не дай бог, я увижу или узнаю, а я быстро узнаю, если такое снова произойдет, что ты смеешься ему в спину, что ржешь или насмехаешься над ним. Твои дни в этой школе превратятся в ад, поверь, и даже если ты удумаешь перевестись, я узнаю куда и там уж отыграюсь на тебе по полной. Об этом случае советую забыть и держать язык за зубами, а с Томо просто не общаться. Не задевай его. Заденешь его, а значит заденешь меня, он мне как брат, и тогда, для начала, этот карандаш проткнет твою руку насквозь, и ты будешь часами вытаскивать из нее мелкие занозы от сломанного карандаша. Не мешай ему жить, и никто не будет мешать жить тебе, ? останавливая карандаш между большим и средним пальцем договариваю я. Парень, открывая и закрывая рот, словно рыба в аквариуме, сбитый очередной волной шока, взирает на меня. ? Сс… Семпай?.. ? заикаясь, обращается он ко мне.? Надеюсь, мы поняли друг друга, ? игнорируя его шокированный вид, допытываюсь я утвердительного ответа. Он кивает. Я опускаю карандаш, встаю и ухожу. Направляюсь за школу. Точно зная, что Томо сейчас курит в одиночестве, размышляя там, где поблизости нет людей.* * *Сейчас мне двадцать шесть. Я квалифицированный психиатр, получил специальное медицинское образование. Имею опыт в психотерапевтической практике. Пусть я и в столь юном возрасте для данной сферы, но уже показал себя в этой области. Параллельно учусь и продолжаю изучение своей профессии, набираюсь дополнительного опыта. Много читаю. У меня свой кабинет в клинике, этот кабинет перешел мне как по наследству от мамы. Здесь меня уважают и знают еще с детства. Живу один, мама теперь часто в разъездах. И путешествует, и работает. Надоели ей, видимо, за столько лет скучные консультации в кабинете. Решила теперь заезжать прямо к пациентам и заодно проведать клиники неподалеку, опыт у нее был богатый, так что ее везде встречали с распростертыми объятиями. Часто звонит и рассказывает, что тоже открывает для себя что-то новое, исследует, в домах потерявшихся по жизни людей находит небольшое пристанище и пытается понять мотивы, вылечить их души. Работает как всегда с полной отдачей и погружением, при этом никогда не теряясь в себе самой.Томо? С тех страшных времен прошло девять лет, но Томо до сих пор посещает психиатра — меня. И друг, и врач ? я думаю отличное сочетание. Нет, скорее странное и даже неправильное. Ну, какой я ему врач? Как я вообще могу им быть для него? Я поддержка, я скорее что-то вроде легкого успокоительного. Я друг. Настоящий и признанный им. Он все такой же, не особый любитель поболтать и по-прежнему порой говорит странные вещи. Я знаю источник его слов, так что просто слушаю, не определяя его душевную боль в какие-то рамки. Я не даю ей названия или прогнозов. Не ставлю диагноза. Иногда мы применяем гипноз в подобии его лечения. Он не против. Это дает ему побольше выговориться, но не помогает вернуть и частицу его утраченного ?Я?. Он не дает выход слезам. Он не помнит, как улыбаться. Но живет. Все же существует, ради своей цели в основном. У него есть повседневность, и непонятно кто он в ней. Киборг или тень себя былого? В любом случае, прежде всего он мой друг. И он дышит. Он жив.Сейчас время его приема, я сижу и пишу в ожидании очередного пациента? Друга. Какой он мне пациент?Заходит, как всегда тихо и уверенно проходит к дивану. Садится и наблюдает за мной. Краем глаз замечаю какое-то ожидание в его глазах. Сегодня что-то по-другому.Любопытно, чем же это вызвано. Откладываю то, что писал, и смотрю на него.? Тебя, что не учили здороваться с семпаем? — немного шутливо обращаюсь к нему, внимательно заглядывая в его глаза, неотрывно смотрящие в мои. Колодцы его глаз сегодня немного изменились, там... Что это? Словно он что-то нашел. Что-то, о чем хочется рассказать, но он не может, то ли решиться, то ли это что-то очень неприятное и хоть этим и хочется поделиться, противно говорить. Но оно найдено им. Что же? Или... кто же это?? Здравствуйте... Семпай? Вспомнил. Мне через столько лет знакомства, начать называть тебя Тома-сан? ? с некой наигранной наглостью говорит он и удобнее располагается на диване.? Проехали. Сегодня что-то случилось? ? внимательно наблюдая за изменениями в лице, пытаюсь подтолкнуть его к подобию исповеди.Молчит и неосознанно еще больше хмурит брови, сдвигая их к переносице.? Я видел его. Мы встретились… И он узнал меня. Сразу же, как только я вошел, ? без объяснений о ком речь, бросает он. Тем не менее, я сразу понимаю о ком он. Так вот в чем дело. Он добрался до него. Значит Томо уже почти у цели. ? Встретились, значит. Теперь его очередь расплачиваться, да? ? с еле заметной грустью в голосе говорю я и присаживаюсь рядом с ним на диван. ? Ты ведь понимаешь, что от этой мести тебе не станет легче. Ты только вскрываешь и без того не зажившие раны, ? я знаю, именно я нашел для него, тогда этот выход. И указал дорогу на месть. Я знал, что со временем сильно пожалею об этом. Однако я поддержу его, чтобы он не сделал, но что он получит в итоге? А если месть окончательно уничтожит его существование? Его новое Я? Вдруг оно испепелит его до состояния пепла? Может, он думает получить удовлетворение, наблюдая за страданиями этих ублюдков. Но... Да, может, он и получит по началу то, чего желал, и знаю, он не побрезгает способами их осуществления. Я знаю, на что он способен, сам наблюдал несколько таких эпизодов, находясь рядом с ним. А сколько таковых еще было, когда меня не было рядом? Я до сих пор точно не знаю. Кто бы мог подумать, что из такого солнечного, жизнерадостного мальчика, каким был он, может получиться такое. Один случай ? и от былого человека почти ничего не остается. Я ? как психиатр ? должен, конечно, препятствовать всему, что несет ненависть и месть в его планах на будущее, но как друг, как человек, что наблюдал за всеми его страданиями, что вытаскивал его из этой пропасти. Принудительно, с багажом большого терпения и сил и до сих пор это делает. Пытается. С этой стороны я его понимаю и тоже ненавижу их. Да, так нельзя. Да. Это уничтожает душу человека и ведет, лишь к пустоте. Но с разорванной душой тоже жить не удастся и, если нельзя ее вылечить, то надо хотя бы подпитывать каким-то стремлением, движением вперед.Он не сводит глаз, как всегда спокойно-бесстрастных и наполненных бесконечной грустью глубоко внутри. Протягивает руку и осторожным движением убирает вечно падающий мне на глаза локон волос. Я привык к этому жесту с его стороны. Кажется, его это даже успокаивает.? Я ждал... Я так долго ждал, когда смогу утопить его в его же беззвучных криках. Ты знаешь и сам. Не нужно терминов по психологии, я не отступлюсь, пока не увижу его перекошенное от боли и ужаса лицо... Не понимаю, зачем ты вообще говоришь это? Повторяешься... ? полушепчет, прекрасно зная ответ. Да это я. Я показал ему такой выход, и я знал к чему это может привести. Знал это... но не знал, что я еще мог сделать в той ситуации. Я эгоистично поступил. Необдуманно до конца. Неверно. Да, признаю. Пусть и самому себе и не всегда. И да, я повторяюсь, словно раз за разом убеждая в этом для начала самого себя. Я виню себя и в то же время считаю, что то мое решение, было правильным. Я лишь хотел вернуть своего друга. Мне было невыносимо смотреть, как он утопает. Как медленно, но верно сходит с ума. Распадается на кусочки. Я не хотел отпускать его в то дно и дать переступить ту грань безумия, за которой лишь исчезновение без надежды на возврат даже в подобие жизни нет. Я поступил лучше? Это разве лучше? Лучше чего? Того, что могло произойти тогда. Даже сейчас. В моих словах ему, относительно этого случая, наверно сказывается профессия, ведь я и сейчас ненароком думаю, повтори тот момент снова, я бы, наверное, снова поступил также. И сказал то же самое. Но я не хочу, чтобы он был одержим лишь местью. Хочу, чтобы понял, что у него много поводов продолжать жить, именно жить и быть счастливым и без этого. Без мести, как цели. Я хочу, чтобы как бы больно не было, но он отпустил, забыл свое прошлое и... Стал счастливым? Озвучь я это вслух, он бы наверно криво усмехнулся. Или проигнорировал. Как можно забыть то, что выжгло саму суть тебя? Построить новую? Я постараюсь, и буду стараться, даже за него. Даже если ему, это и ненужно. Решаю сменить направление в разговоре. ? Есть планы? Ты уже что-нибудь предпринял? ? он немного кривится в лице и снова хмурит брови, будто вспомнив что-то неприятное. Значит, что-то было, уже успел. ? Так... Немного напомнил о себе. Намекнул, что его веселенькая жизнь скоро превратится в ад и только, ? ни одной лишней эмоции, даже скорее какое-то еле уловимое наслаждение в глубине темных колодцев на последних словах. Он ждал. Все эти годы воспоминания подпитывали его намеченную цель. Они сделали его таким бесстрастным и отчасти жестоким к определенному типу людей. Он на многое способен. Небольшой курс лечения в клинике был тогда абсолютно бесполезен. Он всегда был умен, и у него уже была намеченная дорога впереди. Я знаю одно абсолютно точно. Я буду рядом с ним невзирая ни на. Поддерживать, помогать, все что попросит. Попросит? Ну да, как же. Скорее намекнет. Когда он обернется и посмотрит за спину, там он всегда увидит в первую очередь меня. Независимо от обстоятельств.Поправляю воротник его пиджака. Как-то так по-детски, словно он все еще тот мальчик. Мой, младший братишка из детства. Я всегда буду любить его в тайне? Нет, это давно уже очевидно, как для меня, так и для него. Не надо быть великим гением, чтобы понять со временем, что это не просто дружба или даже некая братская привязанность, а еще более глубокое и сильное чувство. Мне не нужно его ответа, ему не до этого, я отлично это знаю. И это не мелодрама, а жизнь. Я просто рад, быть рядом с ним. И хочу когда-нибудь снова увидеть ее. Ту самую улыбку, предназначенную для меня. Ту, что скрылась за тем зловещим поворотом и растворилась как сон, оставляя лишь свой приятный осадок в памяти, после трудного пробуждения в реальности.