что скрывается в темноте + кто не спрятался, я не виноват (1/1)

Лучше тебе не видеть, что они делают с пленными, так ты сказал. Их не узна-ать. Лучше не видеть, потому что, увидев, ты захочешь забыть, а забыть оно тебе и не даст. Хоть глаза коли.Что не даст? — спросил я. Зрение?Сердце, сказал. Дурак ты, Кувалда. Даром что умный.Сам дурак, я ответил, и ты улыбнулся — этой своей улыбкой, будто я не обругал тебя, но похвалил. А если сказать тебе что-то доброе, то эта улыбка становится перевернутой. У тебя делается такое лицо, будто у человека, который прошел два квартала, когда вдруг опомнился, что забыл выключить газ.Испуг? Замешательство?Смотришь на меня и не видишь. На лице так и написана легкая паника — там все, нахуй, сгорит сейчас, взлетит прямиком на воздух, — пополам с веселым отчаянием — да и хуй с ним. Со всем. Со всеми.Скажи еще что-то хорошее.Сердце — властитель жестокий и страшный. И я говорю.В пересменок между дежурствами, в беспокойную ночь шепчу тебе на ухо: такой ты нездешний. Никогда не встречал таких, как ты. Останься со мной — потом, когда все закончится. Я знаю, тебе некуда идти. Может, я и не прав. Тогда позови меня с собой, только обещай, слышишь? Если, конечно, с нами прежде чего не случится — имею в виду, нехорошего. Но даже и так — ты только позови. Куда угодно, Снаф, если только они меня прежде не схватят. Этого одного и боюсь, а всего остального — чего бояться?Лицо твое в густой смоляной тени, только глаза блестят серебристыми миндалинами. Ярко-ярко.Нихуя они не получат, говоришь ты хрипло. Только не тебя. Ря-адом держись, уговор?Когда ж вы заткнетесь, стенает Берджин, и мы замолкаем. Сон — это святое. Роскошь всякого бедняка.Богаче нас не сыскать. У нас все на двоих — паек, табак и даже сон. Если б здесь можно было ощутить счастье, оно бы меня затопило. Но я чувствую только страх.Нельзя к нему привыкать, так ты сказал. Привыкнешь единожды — и уже никогда не вспомнишь, каково это — жить без страха.А ты, говорю, ты — помнишь?Ты смотришь на меня, долго-долго, до наплывшей на мое лицо краски, и не отвечаешь.Мы курим, и мы шагаем по Окинаве, которую, кажется, скоро пройдем насквозь, и молчим. И снова курим, и снова идем, и снова молчим.Мы молчим так долго, что, кажется, этим сказано уже — все.А потом ты уходишь вперед разведкой, и тебя нет так долго, что я собачусь со всеми, кто рядом. Так нельзя, знаю, знаю, но я на пределе. Потом и за ним, а еще потом — уже и не знаю, как это вышло, но иначе выйти и не могло — я иду за тобой.Нарушаю приказ, я бы все их нарушил, все правила, все запреты — что мне до них? Берджин пытается меня удержать, но я уже далеко.Если ты попадешь к ним, что они с тобой сделают? Эти мысли — сквернее любой пытки, но я иду за тобой, ты только дождись. Улыбнешься этой своей улыбкой, и мы уедем куда угодно, я тебе обещал. Меня растили человеком слова.Мне не нужен даже и компас — сердце тянет в грудине, и я шагаю, куда оно мне велит. Мне не нужен прицел — я стреляю во все, что шевелится, что дышит, что скрывается в темноте. Доброе или злое — все теперь одинаково серо. Так темно, хоть глаза коли.Я иду, и лицо мое в крови. Один бы ты меня и узнал. Даже таким.Но я не виноват. Не виноват, не виноват.Виноваты те, кто не спрятались.