Глава 7: Траблы (1/1)

Я терпеть не могу, когда умирают во имя любви. Ссорятся во имя любви, расстаются во имя любви, дерутся во имя любви – пожалуйста, а умирают… Неэстетично, неэтично, неэпично. Умирать нужно ради чести, а ради любви – жить.Большинство моих знакомых почему-то так не считают. Они разводят сопливые драмы: вот, на этой неделе мы расстались, думал – всё, жизнь кончена.

Когда меня спрашивают на этот счёт, я могу только помочь с выбором: утопиться или повеситься. Как по мне, лучше сразу разобрать себя по органам и отдать их умирающим детям. А то они слишком часто умирают в бесконечных очередях на пересадку.

А как мне стало ясно, что все сопли из-за любви? Да по-другому и быть не может.Но это я разошёлся. Шурик, видимо, совсем расклеилась, раз дошла до мыслей о суициде.Даю ей время успокоиться. Она не плачет – ткань свитера сухая. В принципе, чтобы этот неугомонный рыжий энерджайзер разревелся – нонсенс.Тихо выдыхаю, путаясь пальцами в её непослушных кудрях. Она, прижимаясь, совсем повалила меня на пол и, считай что, улеглась сверху. - Эй, – шепчу, немного отстраняясь, – сейчас дети придут. Что они о нас подумают, тут же полноценная прелюдия.Находит в себе силы коротко рассмеяться: - Вечно ты всё опошлишь. Дрянной прагматик. - Калечная истеричка, – не остаюсь в долгу. – Давай, поднимайся, расскажешь, что стряслось, и тогда мы решим, стоит ли тебе бесславно подыхать.Моё плечо приглушает её и без того негромкий смех. Недолго медлит, однако приподнимается на локтях. Лукаво, но с ощутимой признательностью щурится: - Я тебя люблю.Ответные слова легко слетают с губ: - И я тебя.Опирается на руки, давая возможность встать мне, и тогда уже я помогаю ей подняться, а заодно снять обе куртки. Под ними тонкая безрукавка – Шурик, видать, с концами решила отморозить себе все конечности. - Иди сюда, – поддаваясь накатившему порыву, подзываю девчонку к ближайшему светильнику, а когда она подходит, с хмыком сжимаю её запястье. – Смотри, – провожу пальцем по наиболее заметной вене аж до локтя. – Есть туева куча способов себя угробить. Есть болезненные, есть – не очень, есть такие, что закроешь глаза и всё – нет человека. Поэтому, – невесело усмехаюсь, –чтобы при мне об этом даже не заикалась, чёртова суицидница.Напряжённо кивает, понимая, что я прав. Она ничего не знает об Ане, особенно про её смерть – ни я, ни Сонька не проболтались, поэтому, видимо, не понимает, как неприятны для меня те глупые слова: ?Я хочу сдохнуть?.Гашу некоторое раздражение как раз вовремя – в дверь стучат. - А что бы ты делала, если бы они не ушли? – любопытствую. - Закрылась бы с тобой в туалете, врубила бы воду на полную катушку для заглушки и домогалась бы тебя по-чёрному, – криво усмехается и тут же громко произносит: – Открыто, входите. - Ты прямо всё продумала заранее, – искренне оцениваю её ?гениальный? план.Без сомнений, всё бы так и произошло, если бы дети ненадолго не слиняли. А так они вошли, притянув с собой сухой шоколадный торт. Глядя на них, я подавил желание глубоко задуматься, не было ли это лёгкое раздражение попыткой заставить себя что-то почувствовать. Потому что в груди постепенно, год за годом вязкой паутиной расползается жуткое безразличие. Безразличие к себе, окружающим, родным и даже к… Нет, невозможно, это всего лишь мои глупые фантазии. Как говорят: ?У страха глаза велики?.Насильно избавившись от мрачных мыслей, объявляю, мол, иду готовить чай. Обмениваюсь с Шуриком понимающим взглядом: разговор придётся отложить на потом – и краем глаза ловлю сложный нечитаемый взгляд Никиты. Не понимаю и не хочу разбираться, что он означает.

Время до вечера проходит незаметно: сначала детка, сгорая от любопытства, распаковала презент – стало сразу ясно, почему бандура оказалась лёгкой. В ней хранился громадный заяц. Пушистый, бело-жёлтый – чую, Шурик у меня ещё не раз приедет, чтоб его постирать – с громадными ушами и выражением лёгкой издёвки на морде. Заяц из преисподней, мля. Когда я сообщил об этом мелочи, девчонки на пару заявили, мол, я ничего не понимаю, Никита мужской солидарности не проявил и поддержал их, но молча.В сумке лежала игрушечная собака и пара тонн отвратной детской косметики. Из последнего комплекта я, несмотря на все вопли, разрешил оставить только духи – остальное неизменно вызывало справедливые подозрения насчёт безопасности. Ну, испытывали их на собаках, и что? Гринписовцы, услышь это заявление, четвертовали бы меня с особой жестокостью, но, блин, сравнили, где - люди, мало того, дети, а где - псины.Потом мы болтали о пустяках, смеялись до хрипоты, играли в твистер и откопанную в недрах одного из шкафов приставку.Часов в шесть мальцу позвонили некие мифические приятели и он, извиняясь, слинял. Вау, а я думал, у мальчишки их совсем нет – вечно же рядом ошивается.До пол-одиннадцатого по заказу Шурика смотрели одну юмористическую мелодраму и отправили Соню баиньки – она заснула ближе к середине кино прямо на диване, и мне пришлось относить её в кровать. - Останешься или пойдёшь со мной? – на непонимающий взгляд поясняю, что хочу поехать развеяться.Колеблется, обнявруками согнутые в коленях ноги. При слабом освещении настольной лампы и выключающегося телевизора, она кажется ещё более растрёпанной, рассеянной и несчастной. - С тобой, – решается. – Мы так и не поговорили. - Тогда собирайся, поедем на байке, – поднимаюсь с дивана. – И надеюсь, ты не станешь накидываться на меня с воплями о самоубийстве. - Не дождёшься, – фыркает.А что-то во мне облегчённо ?умывает руки?.Парковка работает допоздна, и мы успеваем забрать мою тарантайку до закрытия. Без приключений доезжаем до другого, ещё незнакомого мне клуба и, когда слезаем, Шурик начинает рассказ. - Помнишь, я говорила тебе, что устраиваюсь на работу? Мне дали два выходных, но завтра придётся возвращаться, а я, – зябко, будто от холода, передёргивает плечами, – не хочу. Понимаешь… – делая глубокий вдох, собирается с силами. – Я человека пристрелила.Молчу, паркуя байк возле на вид недешёвых тачек здешних тусовщиков. - И? – лаконично интересуюсь. – Совсем с концами или просто ранила?- Ранила, но это была самооборона.Он на меня с ножом кинулся, знаешь, как я струсила. Зажал меня в углу, ты не представляешь, как страшно. Убежать некуда – ни окон, ни дверей, – ощутимо вздрагивает. – Потом смотрю, ствол чей-то на тумбочке – наверно, кто-то из его дружков забыл – мы-то в его хате сидели. Я за него, как за спасательный круг ухватилась, пригрозила, типа, если не отойдёшь – пристрелю. Он – ноль реакции. - Так он бухой был или просто дурной? – спрашиваю, когда подходим к дверям.Возле них стоит типичный мордоворот – сканирует нас придирчивым взглядом, но пропускает.Здесь вход дорогой, но это меня мало заботит: плачу за себя и Шурика разом. В обычном случае она бы возразила, но сейчас задумчиво молчит. - По-моему, он чего-то накурился или нанюхался. Может, даже вколол. Когда я пришла, он уже был под кайфом и, кажется, – снова нервное передёргивание плеч, – меня даже не узнал.Отдавая вещи в гардероб, заходим в шумный и какой-то мутный зал, где нужно во всю глотку перекрикивать пульсирующую в барабанных перепонках музыку. Ди-джей отрывается вовсю.Людей в клубе немного: наверное, мордоворот пропускает далеко не каждого, но народа хватает.Мы сразу заказываем по бокалу странной синей шипящей жидкости, и пока её готовят, Шурик для лучшей слышимости наклоняется к моему уху: - Я не знала, что там пуля и что он вообще рабочий. Просто когда он шаг сделал – сердце так стучало, думала, выскочит – это от нервов я выстрелила. Пальцы дрогнули, – и всё это лихорадочным полушёпотом. – Я сама, когда выстрелила – испугалась и сбежала. Как попала домой – не помню. Только в зеркало посмотрела – лицо белое, как простыня, и ствол в руках. Ты не представляешь, как я потом вспоминала, не увидел ли меня кто-то из легавых или, мля, добропорядочных граждан. Это сейчас понимаю, что даже если бы увидели, подумали бы, что игрушка, а тогда…Нам принесли по коктейлю, и она сделала большой глоток. На секунду оторопело замерла: напиток-то, по-видимому, ядрёный, но затем снова наклонилась: - Думала, скорую вызвать, но хватило мозгов додуматься, что ничего хорошего не выйдет: медики ж обязательно в ментовку доложат, типа у нас окоселый нарк с огнестрелом в ногу. Неизвестно, кому из нас от этого хуже бы вышло. У меня телефон был одного из его дружков – я ему позвонила. Он, конечно, матерился, но пообещал разобраться. А я струсила, поменялась с девчонками сменой… - И рванула ко мне, – доканчиваю. Кивает, делая ещё один, более осторожный глоток. После некоторого осмысления сложившейся ситуации, всё же спрашиваю: – Так в чём трабл?Она скосила на меня тускло-синие глаза и тяжело вздохнула.Музыка продолжала громыхать, но это совсем не раздражало. Для завсегдатаев ночных клубов она постепенно становится обычным звуковым фоном. - Тебе не понять. Я без него жить не хочу.Ну вот, я так и знал.Шурик вечно влюбляется не в тех: то в алкоголика, то в нарка, то в дилера, то в какого-нибудь типа, так или иначе связанного с криминалом. И каждый раз она твердит, что вот он – единственный и неповторимый, вот он – её мечта, её идеал и так далее по списку. А потом спрашиваешь её через пару недель: ?Ну и где он, твой хвалёный хахаль?? и получаешь в ответ что-то типа: ?Любовь прошла – завяли помидоры. Он оказался не таким, как я думала?.

Правда, застрелить она ещё никого не пыталась. - Да ну? И это повод для самоубийства? Если бы знал, что всё обойдётся так легко, не стал бы нервничать.Впрочем, если у неё очередной залёт, не стоит удивляться.- Нервничать? – Шурик фырчит, скептически усмехаясь. – Да ты спокоен, как удав. - Увы, – в притворном сожалении развожу руками. - Ладно, – ещё глоток той синей пакости и неожиданное бесшабашное предложение. – Пошли, потанцуем.Лучшего способа снять её стресс нам сейчас не найти, поэтому соглашаюсь и позволяю утянуть себя на танцпол.

Музыка обычная – не быстрая, не медленная, слегка зазывающая и манящая, а эти мигалки – в смысле светоэффекты – добавляют остроты ощущениям. Не знаю, есть ли тут мальчики или девочки, торгующие ?сладким?, но Шурику сейчас что-нибудь из лёгких не помешало бы. Да, она делает вид, что произошедшее трогает её не слишком сильно, но я-то вижу: на лице опять игривая маска ?всё зашибись?.А я бесчувственный кретин, и ничего не могу поделать со своей прагматичностью и малодушием.Рыжая бестия отрывается по полной: что-что, а танцевать она умеет. Плавное движение в такт – от плеча до бедра, взмах рыжей шевелюрой, томный, почти похотливый взгляд из-под длинных ресниц – и меня пробирает. Хотя, кажется, не только меня.Шурик снова прогибается, когда сзади на её талию ложатся крепкие руки бритоголового мужика лет тридцати. Она ничуть не удивлена и уж тем более не против, но вопросительно смотрит на меня. Едва заметно киваю, отстраняясь подальше.Хочет трахаться? А я что, запрещаю?Судя по всему, ей сегодня совершенно всё равно, с кем – оборачивается она только после негласного согласия, когда заканчивается очередной трек. Для рыжей секс никогда не был символом любви, нежных чувств и прочей розовой ерунды – она могла изменять бой-френду по тридцать раз на дню, не испытывая угрызений совести. Уж мне ли не знать: некоторые людиспособны заниматься сексом в угоду своим фантазиям, чтобы забыться и даже из жалости, но никак не потому, что секс и любовь иногда представляют синонимами.Теперь дело за малым: даже если мужик хотел простого флирта и пары танцев, Шурик возьмёт несчастного в оборот. Правда, несчастье его весьма относительно.Ненадолго смешиваюсь с танцующей массой, но желание дрыгать конечностями пропало, поэтому решаю банально надраться. Завтра выходной – мне можно. Поэтому сажусь на высокий барный стул и методично поглощаю абсент, джин, скотч, виски – в животе постепенно образуется взрывоопасная смесь.Краем глаза замечаю Шурика и её хахаля. Они продираются сквозь толпу, останавливаются возле гардеробной, чтобы в очередной раз присосаться друг к другу, и, прихватив манатки, сматываются.Шурик, очаровательная залётная пташка. Что ж тебе так постоянно не везёт? А мужики, они ж такие скоты: любят тебя, восхищаются тобой, а женятся на других. Я б и сам тебя в жены взял, но, чую, тебе со мной ещё хреновей будет.Моя бедная рыжая девчонка.Ближе к закрытию клуба ощущаю удушающую тошноту. С трудом, почти на карачках дошатываюсьдо толчка, склоняюсь над умывальником и дарю ему всё содержимое моего бренного желудка.Широким жестом стираю со рта вязкую нитку слюны, но понимаю, что ещё не всё, и снова наклоняюсь над чёртовым умывальником.М-да, мерзость, конечно. Да и я, видать, переборщил.Поднимаю взгляд на большое мутноватое зеркало и при виде своей физиономии с отвращением кривлюсь – так мне и надо, знал же о последствиях.Сзади, в ближней к стене кабинке слышится смех. Женский.И не уверен, что не словил глюк, но всё же иронично усмехаюсь: в конечном счёте, куда ни пойди, везде одно и то же.Нет, трезвее я определённо не стал.Шатаясь, расплачиваюсь за выпивку и еле-еле выбираюсь из клуба. Доползаю до байка – это меня так колышет или земля шатается? Но дохожу, седлаю своего, мать его, коня и, прежде чем завести движок, надолго обессилено роняю на руль голову.Жу-уть, как всё колышется-то.А голова пустая – думать не хочется.Беспричинно смеюсь – сам не врубаюсь, почему, и пытаюсь найти ключи. Когда нахожу, сосредотачиваюсь, но попасть в милипиздрическую щёлку не-по-лу-ча-ет-ся.Эх, снять бы девочку.Минуты три безуспешно тыкаю ключом в щель, пока не понимаю, что щель не та. Фыркаю, однако после нескольких новых попыток завожу байк. В состоянии ?дрова? я ездил, и не единожды, но попадаться нашим славным представителям дорожного патруля не приходилось. Ага, я натуральный счастливчик.В этот раз тоже свезло. Доехал прямиком до подъезда, по старинке с горем пополам цепью пристегнул к чему-то – сам не помню, к чему, байк.А грохнулся я, кажется, на второй ступеньке третьего этажа. Ноги заплетаются, заразы. Спас многочисленный опыт похожих попоек – и по зубам не получил, и поднялся быстро.Секунду постоял, вздыхая.Во-о, вот теперь я протрезвел. Трезвее некуда. Наверное…Заодно вспомнил, что куртку так в клубе и оставил. Придётся потом забрать.Потом поднимаюсь к нужному этажу – уже с осознанием, куда иду. Доплетаюсь до последнего лестничного пролёта, когда вижу: у моих дверей сидит нечто.Свет в подъезде горит почти на всех этажах – вернее, не горит только на пятом, поэтому я постепенно узнаю в ?нечто? Никиту. И некоторое время бревном зависаю в ступоре. Очухавшись, подхожу, чтобы разбудить пацана. Он, скрючившись, заснул прямо здесь. Сидит, мелочь, на цементе, подтянув к себе ноги и положив голову на скрещённые на коленях руки. Без шапки, без тёплой куртки – в одном тонком вязаном свитере не пойми какого цвета и зауженных джинсах. На ногах те самые ?экзотические? гриндерсы.С моей неоценимой помощью Никита постепенно просыпается. Разлепляет глаза, часто моргает, всматриваясь в моё лицо. Нетрезво фиксирую, что он сейчас на ежа похож, и без предрассудков сообщаю это мальцу. Он фыркает – ну точно ёж, а до меня доходит, что надо бы спросить о причине визита. Содержательно вопрошаю: - Ты чего здесь забыл?Не обижается, поднимаясь с холодного пола. Отряхивает несуществующую пыль с джинсов. Потом поджимает губы, а взгляд такой решительный, что даже меня – пьяного, в угаре – слегка пробирает. На одном глубоком выдохе чётко произносит: - Ты мне нравишься. Не только как человек, но и как мужчина.Эм-м, да. Ясно.Перезагрузку системы, пожалуйста.